Ты-то как жил?
— Я-то? Я был тут, смотрел, чтобы все было в ажуре…
Да, Мак следил, чтобы все было в ажуре, а еще обсуждал боевые действия с каждым встречным. О войне отзывался с уважением, говорил: «Война — это вам не куриная жопа». После войны заинтересовался испытаниями атомной бомбы: еще бы, вся страна взбудоражена. За открытие запасов урана назначили огромное вознаграждение; в душе Мака началась цепная реакция. Он купил подержанный счетчик Гейгера.
Счетчик зажужжал на монтерейской автобусной станции. И Мак последовал за ним сначала в Сан-Франциско, потом в Мэрисвиль, в Сакраменто, в Портленд. Он так увлекся этим ученым занятием, что поначалу не заметил симпатичную молодую попутчицу. Потом, в дороге, ликвидировал это упущение; как не раз уже с ним бывало, одним началось, да с другим переплелось. Разговорились: девушка ехала далеко — в Джексонвиль, штат Флорида. Мак расстался бы с ней в Такоме, но счетчик Гейгера влек его дальше на восток. Так вместе пропутешествовали они до Салайны, штат Канзас. Был знойный, душный день, по стеклам автобуса ползали мухи. Девушка прихлопнула муху и разбила часы, и тут только Мак обнаружил источник радиоактивности — светящийся циферблат. Дорожный роман — это, конечно, хорошо, но в возрасте Мака нужен интерес посолиднее. Обратно в Монтерей Мак прибыл на грузовой железнодорожной платформе, вместе со средним танком, следовавшим на базу в Форт-Орд. По пути выиграл несколько долларов у сопровождающего. Господи, как хорошо, снова дома… Мак выдраил Королевскую ночлежку. Вдоль фасада посадил вьюнки. И стал вместе с Эдди готовиться к встрече героев. Герои сбредались по одному, долго не утихало веселье…
Золотое облако меланхолии окутало Дока с Маком… Из паров «Старой тенисовки» выплывало былое, лица друзей — ушедших или переменившихся… И оба они знали, что избегают главного, рассказывают байки, чтобы не касаться больного места. Но вот уж обо всем поговорили, деваться некуда…
— Как тебе новый хозяин лавки? — отважно приступил Док.
— Ничего, занятный малый. Только, — голос Мака задрожал, — никогда не заменит он Ли Чонга! Не будет у нас второго такого друга…
— Что говорить, золотой был человек, — сказал Док.
— И в делах хват, — сказал Мак.
— Умная голова… — сказал Док.
— Обо всех заботился… — сказал Мак
— А о нем никто… — сказал Док.
Они наперебой расхваливали Ли Чонга, наделяя его такими достоинствами, что он сам не узнал бы себя — до того вышел пригож да умен. Пока один рассказывал очередную историю из жизни почтенного китайского негоцианта, другой ерзал на стуле от нетерпения — сейчас еще не то вспомню. И вот уже Ли Чонг как бы и не человек, а эдакий ангел коварства и демон доброты. Так создаются боги… Да вот беда, бутылка незаметно опустела; Мака взяла досада — ну, теперь жди, Ли Чонгу достанется.
— Хитрый был, шельма! — заворчал Мак. — Уехал, никому ни слова. И помощи не попросил. Друг, называется…
— Может, боялся, начнете отговаривать? Мне-то написал, знал, что я далеко…
— Да, — сказал Мак. — Вот уж никогда не отгадаешь, что у китаезы на уме. Ну, скажи, Док, разве кто мог подумать, что он такой подвох готовит?
В самом деле, отъезд Ли Чонга был как гром среди ясного неба. Ли Чонг столько лет правил своей торговой империей — никому и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день он продаст все добро и уедет. Казалось, он вечен — так долго его лавка всех кормила, поила, одевала, так прочно вошел он в жизнь Консервного Ряда… Своеволен и загадочен восточный ветер, прихотливые повороты восточного ума ему сродни. Нетрудно вообразить капитана, который мечтает у себя в каюте: сойти бы на берег, завести бакалейную лавку. Лавочнику не страшен шторм, не грозит течь.