Через полчаса они и в самом деле оказались на станции. Помимо унылого желтого барака, имеющего какое-то отношение к железнодорожному движению, здесь был торговый автофургончик, который предлагал почти все достижения мировой цивилизации, от телевизора, подключающегося к Интернету через простую электросеть, до таблеток, превращающих мужчину в женщину.
Митя с облегчением спрыгнул с коня, а Путята подъехал к фургону и, чуть согнувшись, заглянул под козырек прилавка. Кучка бабушек прыснула в стороны, а пухленькая продавщица отодвинулась от кассы, закусив сильно напомаженную глянцевую губу.
– Гой еси, Катенька. Аль не рада мне? – игриво начал всадник свое толковище.
– Как не радоваться, такой вы красивый приехали, Путята Вышатич, – дисциплинированно отозвалась продавщица.
– А про дары-гостинцы не забыла ли?
– Забыла, забыла, мой хороший. То есть, хозяин ничего не дал.
– Ни денежной дани, ни припасов съестных? – уточнил Путята.
– Не-ет, – продавщица мучительно наморщила лоб. – Ну, может, сосисочки возьмете?
– Сосисочки смрадные, из гроба восставшие… Передай-ка своему поганому труположцу, что я теперь поучу его вежеству. С завтрева на счетчик поставлю, чтоб веселья у него поубавилось. А через недельку ознакомлю басурмана со своими кулаками. А еще через два на десять дней я кибитку эту конкретно спалю. Дальнейшие виды терзания определю после.
– Неужто вместе со мной спалишь, господине? – продавщица отшатнулась к полке с шотландским напитком виски.
– А упорхнешь резво, аки горлица, тогда, может, и не пострадает тело твое белое, – уклончиво сказал всадник.
Ответ, видимо, не удовлетворил продавщицу.
– Ой, как же мне тело свое белое наверняка спасти?
– А ночевать разок ночку со мной, тогда твердое уверение получишь, что никакого ущерба тебе не случится. Ну, Катюха, разок – это извинительно, это ж не блудилище.
Долго уговаривать продавщицу не пришлось.
– С радостью, Путята Вышатич. Я тут грацию французскую купила, которая чем свету меньше, тем прозрачнее. Когда изволите пригласить в ваш шалаш?
– Любо мне покорство твое, а эта погань, что на моей земле сидит, но гостинцы не несет, горькими слезами умоется. Со мной динамо не выйдет.
Всадник собирался еще, видно, поговорить с Митей, но тот поспешил уже на поезд.
– Может, и свидимся когда-нибудь, – многозначительно заметил вслед Путята Вышатич. – От меня трудно исчезнуть. Это я конкретно, без лишнего базара, намекаю. Имеющий в ухо да услышит.
Уж кем-кем, а рэкетиром он был точно. И лишний раз с ним встречаться не стоило.
IV. Слово науке
Беспокойно ерзая на стуле, Митя детально описывал диковинного рэкетира, назвавшегося Путятой Вышатичем, а доктор исторических наук, Никита Протурберанцев, производил сборку на экране компьютера соответствующего портрета. Историк был необходим, потому что для рэкетира Путята выглядел несколько чудаковато. Конечно, этот тип мог заниматься черной археологией – не из могил ли все его шмотки? Однако ж, его вещи были целыми и крепкими, не считая отдельных заплат.
– Пояс такой? – справился историк, выводя в отдельном "окне" вереницу старинных поясов.
– Нет, пожалуй, нет. Вот тот скорее, который с большими бляшками и квадратной пряжкой.
– Ага, поясной набор тоже с Востока, хотя золотистая пряжка скандинавского происхождения. Но вот бляхи на уздечке как будто западные.
Мите только и надо было выбирать из длинной череды поясов, шлемов, мечей, копий, сулиц, сбруй, которые, впрочем, на первый взгляд не слишком сильно отличались друг от друга.
– Шлем-то такой? Еще раз посмотри, – попросил историк.
– Нет, повыше как-то колпачок и назатыльник поменьше. Прокрути-ка дальше. Ага-ага, тормози.
– Ясно, шлем со шпилем и колоколовидной тульей, именуемый шеломом – чисто русский. Но круглый щит за спиной – стопроцентно скандинавский. Хотя меч не такой длинный, как на Западе, рукоять с серебряной подбивкой явно не русского типа. А вот топорик, то есть чекан, и железное яблочко на веревочке, прозываемое кистенем, – восточного происхождения.
– А этот тесачок на поясе? – поинтересовался Митя.
– Нож хотя и похож на западный сакрамасакс, но изогнут иначе, а ножны украшены позолоченными накладками похоже что византийского типа… Сумка-ташка и шелковый кафтан с фигурными застежками – скорее всего, половецкие.
– А коротенькое-то копьецо? Ну, которое метательное.
– Сулица не имеет какого-то определенного типа, такие были и у русских, и у половцев, и даже у скандинавов… Ну вот, теперь, пожалуй, готово.
На плоском экране мощного компьютера весьма объемно поворачивался, показывая спину и бока, древний воин.
– Типичный русский дружинник первой половины тринадцатого века, то есть домонгольской поры, – представил удачно синтезированного "исторического" гомункула доктор Протурберанцев.
– А чего он в импортное прибарахлен, профессор? Почему отечественный производитель так мало представлен?
– Да не импорт на нем, а изделия русских ремесленников, перенимавших ноу-хау отовсюду. Что в этом плохого?
– Слушай, ученый, а может сейчас какой-нибудь сильно шизнутый товарищ самостоятельно смастачить все это?
– Нет, исключено, – твердо произнес доктор Протурберанцев. – Или, в принципе, возможно, если этот человек имеет в голове все то, что имел русский ремесленник 13 века, ну и плюс знания о современных материалах… Что опять-таки невозможно.
– Но я видел такого человека, – наконец признался Митя.
– Где?
– На вокзале, в Новом Калище.
Доктор Протурберанцев покачал мудрой растрепанной головой, даже слегка уронил ее на плечо засаленного пиджака.
– Опять за старое взялся, Дмитрий, – обвинительным тоном произнес человек, который еще считался его приятелем.
– А что в этом плохого? Я всегда историей интересовался, ты же знаешь…
– Да я про другое. Травкой ты снова заинтересовался, анашой. Калище-сралище какое-то в бреду увидел.
– Ты меня не так понял, профессор, – стал торопливо оправдываться Митя. – Это розыгрыш был, ну, блин, меня, наверное, скрытой камерой снимали…
V. В дискуссии участвуют все
А тем временем в одном из товарных вагонов, бегущих по Октябрьской железной дороге, мирно спал некто, именующий себя Путятой Вышатичем. Пришлось ему расстаться с конем гнедым Буем, а спешившись, распрощался он еще и с копьем своим, коим пригодно с коня разить, однако все остальное оружие оставил, как есть.
Путята спал и видел конные полки и пешие рати, с хоругвями уходящие на бой, в утренний туман, чтобы никогда уже больше не вернуться.
А на станции Заводская он проснулся, заодно и поезд замер, пропуская встречный. Распахнув мощной рукой дверь, Путята спрыгнул на мокрый щебень и пошел в сторону стоянки грузового автотранспорта – быстро и бесшумно, обходя окурки и лужи…
В здание бывшего органа власти, где собрались историки евразийского направления и их фэны, Путята Вышатич вошел с черного хода. Затем поднялся на третий этаж и мирно расположился за кулисами на свернутом ковре.
Докладчики рассказывали об азиатских словах и обычаях, проникших в русский быт. Путята слушал внимательно, время от времени покручивая длинный висячий ус, даже слегка кивая, как бы в согласии.
В перерыве хор исполнил задорную калинку-малинку с заунывно-восточными аранжировками.
Затем кто-то доложил с трибуны, что дружественный хан Батый вместе с последующими ордынскими правителями сыграл положительную роль в создании централизованного московского государства.
Вот тогда Путята и выступил из-за кулис:
– Како ты молвил? Положительную роль? Помог создать централизованное государство московским псам, которые раньше жрали объедки со стола великого князя володимерского? Так если хан такую великую пользу нанес, почему ж не было и нет разумного устроения в земле московской?
Все присутствующие на торжественном собрании увидели, что к трибуне подходит некто выряженный в русского витязя, в шеломе, да еще в волчьей шкуре, с мощной статью и великим ростом, подобающими отчичу и дедичу. Однако радость от этого представления уничтожалась неуместными словами незваного гостя.
– Да ты знаешь ли, что твой Батый с Рязанью сотворил? – продолжил Путята, направляя свой могучий палец на трибуну. – Ни одной живой души не оставил. Видел ли ты, как окаянный хан последних рязанцев в соборе огню предал? Как храмы бесчестил?
Из зала послышались возгласы:
– Кошерный к нам забрел…
– Ряженый… Качок дурной… Гляньте-ка, глаза в кучку…
– Да, больно вид у вас специфический! – охотно перешел в атаку докладчик.
– У меня специфический? – окончательно обиделся "витязь". – Да это тебя татарским хером сделали, безносый. Сразу видать, что без чина, без чести, а еще на словесное поприще лезет. Ну кто ты есть такой, какого рода, где доблесть проявил, с чего возомнил, что правду ведаешь и можешь ею делиться?..
Не добившись ответа на вопрос по поводу доблестности и родовитости, "витязь" обернулся к набитому залу, и челюсть его почти дрожала, но не от страха:
– Эх вы, оглоеды, я же к вам за вспоможением явился, а теперь обида у меня на вас большая. Все вы тут – подложные, о Рязани-городе не печалитесь, да и за славян не радеете. Одеты богато, как лучшие люди, но мыслями и речами – холопья низкие.
Путята легким толчком уронил трибуну, сгреб докладчика в комок и поволок в угол, чтобы примерно там наказать.