***
За три месяца до этих событий мои планы нарушил молодой хорошо одетый подвыпивший хлыщ, который в общем зале трактира "Пивоглот" вел себя вызывающе, оскорблял хозяина, задевал двух обслуживающих посетителей девиц и вообще давал всем окружающим по-нять, что он – пуп Западного Ливия. Я таких не люблю, да и с деньга-ми тогда было туговато. Поздней ночью я пробрался в отведенную хлыщу комнату, сунул ему в рот кляп, привязал к кровати и обчистил. Денег оказалось не так уж и много, всего семь мерцалов, но одежда могла пригодиться. Спрятав свернутые шмотки под своей широкой рубахой, я расплатился с хозяином и ушел. Трактир стоял на полдороге между городишкой Базикой и восточным побережьем, в лиге от которого находилось селение с романтичным названием Беляны. В этом селении жил один мой старый знакомец по имени Хуансло Хит. Таких, как он, называют "скупщиками". Хита интересовали небольшие и редкостные вещицы. Последнюю пару лет он покупал у меня то, что разнообразными путями попадало ко мне, а в последний раз он взял некоторые предметы, которые я под покровом ночи забрал из Храма Благоденствия в Неготране, столице Центрального Ливия. Это было, что называется, "громкое дело", но ночной сторож Храма успел тогда заметить меня, и именно поэтому время я теперь опасался стражников Его Пресвятейшества более обычного. Что инетересно – эти предметы из Храма ни олин другой знакомый мне перекупщик брать не согласился. Слишком уж заметными они были, и перекупщики резонно опасались, что их не удастся перепродать никому на просторах Ливия. Однако, Хуансло Хит дал хорошую цену. Скорее всего, у него был выход на кого-то из приплывающих из-за океана торговцев. Вряд ли он шибко обрадовался бы мне, но, так или иначе, я намеревался нанести ему визит. Мне надо было отсидеться.
После "Пивоглота" переодеваться сразу я не стал, а, доверившись обычно редко подводившему меня чутью, свернул с дороги и спрятал похищенные шмотки на берегу маленького лесного озера. У меня были существенные причины для того, чтобы сначала пробраться в селение и разузнать, как там поживает Хуансло, не по-казываясь при этом ему на глаза. Шум после ограбления Храма был большой, ищейки Его Пресвятейшества могли выйти на Хита. И только я вновь вышел на дорогу, как был схвачен патрулем Его Пресвятейшейства.
Выяснилось, что молодой хлыщ приходился кем-то вроде внучатого пле-мянника градоначальнику Базики. Одежды при мне не было, шесть мерцалов не могли послужить доказательством вины, так что получалось – слово хлыща против моего. Его, конечно же, перевесило бы, но обиженный на хамское поеведение хлыща хозяин трактира подтвердил, что я ушел до того времени, когда, по словам хлыща, его ограбили, что свертка никакого у меня не было, так что меня лишь осудили за бродяжничество, и только.
С чем мне действительно повезло, так это с расположением ближайшего острога, – совсем недалеко от места поимки, – так что, выйдя за массивную дверь, я совсем не на долго поддался чувствам, и как можно быстрее припустил по дороге, изредка при этом оглядываясь – внучатый племянник мог узнать время освобождения и подстеречь со товарищами, ежели, конечно, таковые имелись у подобного болвана.
Никто меня не поджидал. Перейдя дорогу, я быстро сориентировал-ся на местности, немного попетлял и вышел к берегу лесного озера, как раз неподалеку от дерева с приметно искривленным стволом, в корнях кото-рого три месяца назад спрятал украденную одежду. Существовала возможность, что какой-нибудь бродяга вроде меня наткнется на них, но хорошо свернутый и завязанный мешок оказался на месте. Сбросив свою одежду, я разбежался и прыгнул с невысокого берега.
Вода в озерце потемнела. Когда почти вся скопившаяся на разных частях моего тела грязь смылась, я, чувствуя себя лучше, вылез и наскоро перекусил. Стало еще лучше. Я почистил зубы тростником, свернул самокрутку, достал огниво из полотняного мешочка, принадлежавшего когда-то городско-му хлыщу, и закурил. Вновь закружилась голова и мне стало совсем хорошо – до того, что даже захотелось спать, хотя сей-час позволить себе это я не мог. Докурив, я скомкал старую одежду, поджег ее и, пока она медленно и вонюче истлевала, стал пе-реодеваться. Хлыщ не отличался особо крупными размерами – как и я – так что все пришлось почти впору. Вскоре на берегу лесно-го озера стоял уже не бродяга в обносках, но молодой горожанин в узких брюках, цве-тастой свободного покроя рубахе, зеленой куртке из плотной шерстяной материи, и в шикарных остроносых рыжих сапогах сафьяновой кожи, заблестевших под лучами солнца после того, как я протер их листьями. Гребень был в одном кармане куртки, бритвенный ножик в другом. Я причесался и кое-как побрился. На спине между лопаток находился еще один потайной карман, в котором когда-то хранились деньги, а теперь, к сожалению, пустой…
Можно было идти. Я засыпал песком истлевающий ворох старых обносков и, чувствуя себя заново родившимся, скорым шагом двинулся в сторону селения Беляны.
***
Селение стояло на берегу впадающей в океан реки и когда-то считалось процветающим, но после того, как река Длина обмелела, превра-тившись в неприспособленную для судоходства цепь болот, делать в Белянах стало особо нечего. Большая часть трудоспособного населения подалась в Базику и в портовые города, оставив множество брошенных домов.
Беляны встретили меня тишиной. Местные словно вымерли, нигде не было видно ни одного человека. Я неспеша шел по середине улицы, и солнце отражалось в моих фешенебельных рыжих сапогах. Потом слева что-то зашевелилось, и я вдруг ура-зумел, что тюк серого тряпья на лавке в тени дерева на самом деле – ветхая старуха. Я приблизился и, широко улыбнувшись, произнес:
– День добрый, мамуля. А где народ?
Старуха сидела, поджав под лавку ноги и чуть покачиваясь. Из-под шерстяного платка торчал крючковатый нос, глаза были тусклые и бес-смысленные, между пальцами сжатой в кулак руки что-то белело, и воздухе вился сизый дымок.
– Маманя! – позвал я, наклоняясь. – Слышь, что ли?
Она дернулась, подняв руку, будто собираясь ударить меня в подбородок, и я отпрянул, но тут оказалось, что между пальцами у нее зажата толстая, похожая на сигару самокрутка. Старуха судорожно, со всхлипом, затянулась и выпустила мне в лицо клуб пряного дыма. Ее и без того замутненные глаза подернулись пе-леной. Я принюхался. Это были молотые стебли безумной травы, смешан-ные с обычным табаком.
– Понял, маманя! – сказал я и пошел дальше.
Через некоторое время впереди на пригорке показался небольшой храм и толпа, что-то оживленно обсуждающая. Я насторожился, но стражи нигде видно не было. Может быть, какое-нибудь религиозное собрание, решил я и, приблизившись, дернул за рукав ближайшего селянина. Здоровенный детина с копной волос цвета соло-мы, из которых действительно торчала солома, медленно поворотился ко мне.
– День добрый! – негромко произнес я. – Не подскажешь, где жи-вет Хуансло Хит?
Детина помолчал, хмуро разглядывая меня, и спросил:
– А ты кто такой?
– Уиш Салоник, – представился я, широко улыбаясь. – Его, э… родственник. Близкий. Может, он расска-зывал обо мне?
Детина оказался не грубияном – просто тугодумом. Когда наконец до него дошло, кто я и о чем говорю, он с энтузиазмом принялся трясти мою руку и забасил так, что стоящие рядом начали оглядываться:
– Родственник? Старика Хита, да? Внук видать, да?
– Внук, – подтвердил я, высвобождая руку. – Внучек. Уишем зовусь. Ты потише, дорогой.
– Я – Дерт! – представился он. – Дерт, сын Дарта!.. – вслед за мной детина широко улыбнулся, и тут же стал похож на зевающую лошадь.
– В гости, да? Погостить, то есть? К старику Хиту?
Люди оглядывались.
– Во-во, – подтвердил я. – К нему. Говорю – потише!
Он замолчал, продолжая лыбиться.
– Зубы-то спрячь, дорогой, – посоветовал я. – Неровен час, откусишь чего-нибудь. Так где, говоришь, живет Хит?
– А тамось… – Дерт, сын Дарта махнул в том направлении, откуда я пришел. – До управы, а за управой налево. Дом на самом краю, за пригорком, такой каменный, с башней, не ошибесси…
– Ну, спасибо, – поблагодарил я, поворачиваясь, и тут детина брякнул:
– А у нас труп убег.
– Чего? – не уразумел я. – Как убег?
– Как – не ведаю. Меня там не было, когда он деру-то дал. Небось, на своих, на двоих. Это я шуткую… Оно, конечно, вряд ли, что он сам убег. Вряд ли. Скорее всего его ктой-то по-тихому унес. Но про-пал мертвяк – точно.
– Какой мертвяк? – я все еще не понимал.
– Да вот, кузнец наш, Метелин Герм… – Дерт, сын Дарта ухватил меня за рукав и потянул сквозь толпу. – Вчерась, значит, с утречка тяпнул он рассолу, опосля, значит, позавчерашнего, пришел в кузню, огонь раздул, взял молот, замахнулся и – трах!.. – детина тряхнул рукой перед моим носом… – с копыт долой! Баба его прибегла, голо-сит, как оглашенная. Ну ладно, успокоили ее, его самого обмыли, в чистое одели, плотник гроб справил, уложили в церкви, свечу поста-вили – все честь по чести. Утром отец Витольд приходит… это поп нашенский… замок вроде висит… он внутрь вошел… гроб на месте, свеча на полу валяется, а кузнеца-то и нету! Вдова как узнала, сра-зу сознанье утеряла, до сих пор лежит… – мы наконец протиснулись через толпу… – У отца Витольда… он и раньше-то хлипок был… ра-зуменье от такого конфузу совсем уехало… с утра молится и по вре-менам лбом об пол стукается… одна плита уже, того, треснула… а голова наш со старейшиной нашли на замке какие-то царапины, вроде замок ночью вскрывали… да вот кому мертвяк мог понадобиться, пугало, что ли, из него сделать?.. Это я шуткую… Никому мертвяк ни для каких делов не нужен…– говоря все это, Дерт, сын Дарта, с энтузиазмом показывал…