Они видели, как свер, сбитый копьем с коня в первый же миг боя, тяжело встал на ноги, развернулся к дерущимся и, положив длинный меч лезвием на согнутую под грудью руку, с воплем, больше похожим на рык раненого зверя, бросился закалывать ближайшего коня. Ему это удалось, и конь рухнул, увлекая за собой орущего что-то на своем языке всадника. Брук выпустил меч, поднявшийся среди сечи одиноким крестом, выхватил из-за голенища обоюдоострый кинжал и буквально нырнул, как в воду, в самую гущу дерущихся.
Один из плотников слишком живо представил себе, что будет с ним, если от чужеземцев не удастся отбиться, и незаметно для самого себя обильно обмочился.
Хейзит очнулся и услышал сквозь шум в голове далекий лязг железа.
Гийс не сразу заметил, что ловко орудующий рядом с ним тяжелым заступом не кто иной, как его вчерашний противник - Детка-Конрой.
Исли вытащил из-под шкур в повозке свой неизменный арбалет, но сейчас, бросив его там же за ненадобностью, спешил на подмогу, размахивая обычной дубиной. Стреляя из арбалета с такого расстояния, он запросто мог промахнуться в этой человеческой каше. На счету был каждый воин.
Ряды землекопов, гончаров, строителей и дровосеков сомкнулись в единое кольцо.
Чужаков стаскивали с коней на землю, обступали и рубили, кололи кто чем мог.
Гийс невольно удивился, как трудно пробить с виду не такие уж прочные чешуйчатые доспехи. Копья и мечи предательски соскальзывали, и только топоры, если удавалось сделать хороший замах и угодить куда-нибудь в плечо или бедро, приятно чавкали, разрубая орущую плоть.
Конрой чудом увернулся от кистеня, охнул, присел и краем глаза заметил подлетающее справа копье. Направлявший копье целил ему прямехонько в шею.
Исли с размаха обрушил дубину на рогатый шлем. И не заметил, как в последнее мгновение шлем чудом уклонился. Потому что острая боль в собственной ноге заставила толстяка выронить оружие. Лезвие чьего-то кинжала, может быть, даже дружественного, попало в кость и переломилось.
Хейзит рукавом стер с глаз не то свою, не то чужую, но очень мешающую видеть кровь, пошарил вокруг себя свободной рукой, нащупал увесистую и неожиданно удобную рукоятку потерянного кем-то из врагов кистеня и поднялся с колен. Как раз вовремя, чтобы увидеть рогатый шлем на голове человека но имени Яробор. Человек этот, почему-то оставленный без внимания обеими сражающимися сторонами, подтянул к себе за уздечку упирающегося от страха коня, взгромоздился в седло и, крикнув что-то раскатистое и пронзительное, устремился прямо на Хейзита.
Вечером того дня, укладываясь спать в обнимку с топором и стараясь не поворачиваться на отбитый левый бок, Хейзит все явственней понимал, что не оказался в объятиях Квалу лишь по необъяснимой случайности. Рогатый всадник мог бы одним махом рассечь его от плеча до чресл, как то делали со вставшими на пути их жестокого отступления другие лентоносные конники, вмиг вооружившись кривыми палашами, до сих пор остававшимися пристегнутыми к надушенным седлам и оттого незаметными постороннему глазу. Железные молнии взлетали над головами зазевавшихся виггеров, разя без промаха, со свистом, и уносились прочь в красных брызгах снега. Яробор просто-напросто пожалел его. Сбил с ног крутым боком коня и, не оглядываясь, гикая и улюлюкая, умчался следом за своими.
В пылу битвы Хейзиту казалось, что подоспевшая подмога расправилась если не со всеми нападавшими, то с большинством. Каково же было его искреннее удивление, когда, отдышавшись, он обнаружил, что чужеземцев полегло всего трое. Не чета доброму десятку доблестных вабонов, оставшихся лежать под потеплевшим к полудню солнцем. Те же, кто уцелел в отчаянной рубке, были ранены, одни не смертельно, как он, другие - гораздо серьезнее. Еще двое, дровосек и землекоп, испустили дух, когда их пытались донести в укрытие шатров. У дровосека был расколот череп, а землекоп тихо истек кровью, лишившись правой руки почти до самого плеча. Хейзит видел происходящее лишь краем глаза, потому что вместе с Гийсом, поплатившимся несколькими довольно сильными, хотя и не смертельными порезами рук да здоровенной шишкой на голове, возился с ногой бедняги Исли. Сейчас, в темноте нахлынувшей ночи, ему совершенно не хотелось снова вспоминать, как они разрезали почти до колена кожу, выворачивали на дрожащей от напряжения икре розовое мясо и обыкновенным гвоздодером с криками и руганью вытаскивали обломившееся острие лезвия. Как прижигали и заматывали тряпками рану, а потом приводили в чувство лишившегося сознания Исли.
Чудом уцелевший Брук, с разбитой губой, потерявший уйму зубов, теперь по-стариковски злобно шамкая, настаивал на том, что необходимо все здесь бросить и отступить под защиту замка, поскольку ну не могли сюда просто так прийти семь каких-то храбрецов, которых он, разумеется, назвал не храбрецами, а ублюдками и тварями, и, значит, теперь в любой момент жди, что сбежавшие вернутся с нешуточным подкреплением. А у них вон сколько народу полегло, да и на тех, кто остался, полагаться не приходится. Вон они валяются и стонут. Какие из них, тэвил, вояки?! Слезы одни! Разве можно было их отпускать? Он-то делом был занят ратным, зубы вон в жертву последние приносил, а они куда все смотрели? На него мало кто обращал внимание. А те, кто обращал, например, Хейзит, не соглашались. Нет, в замок, разумеется, нужно ехать, причем незамедлительно, но лишь затем, чтобы засветло вернуться с новой подмогой. Карьер, почти готовую мастерскую и уже вовсю возводимую большую печь нельзя же вот просто взять и оставить каким-то уродам с ленточками да рогами. Тем более что уроды уродами, а драться умеют будь здоров - потом обратно ничего не отобьешь, если до этого дойдет. Не бросать строительство надо, а спешить достраивать, укреплять и оборонять. Так что сам Хейзит никуда отсюда не двинется, хоть режьте. Резать его никто не стал, а пришедший неизвестно откуда и непонятно как держащийся на ногах Конрой с привязанной к телу левой рукой и отсеченным, но уже не кровоточащим левым ухом неожиданно поддержал его и заметил, что в замке пока понятия не имеют о том, что тут у них случилось. Поскольку подкрепление пришло в ответ на рассказ всего лишь об обнаруженных чужих следах. С ним согласился Гийс, и Бруку после коротких и невнятных пререканий пришлось покориться. Гийс даже нашел в себе силы пошутить и шепнуть на ухо Хейзиту, что, мол, воеводы без зубов не бывает. Решено было послать, как ни странно, Исли и еще одного гончара, которому Ниеракт отдал свою подводу, чтобы на двух повозках перевезти хотя бы особенно тяжело раненных.
Провожая Исли, подсаживая его в телегу и помогая поудобнее устроить распухшую после операции ногу, выпрямленную и на всякий случай привязанную к палке, чтобы лишний раз не гнуть, Хейзит держался спокойно и нарочито бодро, чтобы постанывающий от боли приятель ни в коем случае не думал о скором возвращении, а по приезде оставался дома и сколько надо, столько и занимался собой.
- Куда ты попрешься с такой культей, дружище? - вопрошал он, похлопывая Исли по плечу. - Ногу потерять хочешь?
- Тэвил, а кто тебе камешки твои возить будет? Кто готовить станет?
- Да ты что! После того, что сегодня произошло, тут такое начнется, - убеждал сам себя Хейзит. - Завтра столько виггеров понагонят, что, если надо, руками все перетаскаем. Не бери в голову!
Когда повозки понуро укатили, Хейзита обуяла нервная дрожь. Чем больше он говорил вслух о скорой подмоге, тем отчетливее понимал, что надеяться на нее - все равно что ждать возвращения Локлана. Потому что даже если завтра утром подкрепление придет, никого из них в живых может уже не застать. Ночь будет очень долгая. И бессонная. Топор согрелся в его объятиях, а он все открывал глаза и изучал прорехи в шатре, через которые украдкой проникал свет звезд. Ночь выдалась на удивление ясная. Кроме того, они с Бруком и Гийсом решили до утра жечь костры, чтобы произвести на возможного врага ощущение многочисленности защитников карьера и готовности к отражению новых атак. Все это было наивной хитростью, которую мог бы легко разгадать любой вражеский лазутчик. Те, кто хорошо умел владеть оружием, либо страдали от полученных ран и ни о какой битве не помышляли, либо были увезены в беспамятстве в Вайла’тун, либо уже не страдали вовсе.
Вошел Гийс.
- Не спишь?
- Сплю.
- Понятно. А вот я бы сейчас вздремнул. Не думаю, что нам сегодня что-нибудь еще угрожает.
Хейзит приподнялся на локте, пытаясь разглядеть в темноте силуэт друга.
- Звезды слишком яркие, - пояснил тот, опускаясь на колени в центре шатра и доставая из-за пазухи подмигивающий алым оком уголек. - Вся местность хорошо просматривается. Не пойдут они больше, вот увидишь. До утра дотянем.
Он высыпал на землю горку стружек, просунул уголек между ними в самую середину и стал дуть. Появилось пламя, и мир внутри шатра ожил.
- За дровами сходить? - предложил Хейзит, вставая.
- Да лежи ты, - отмахнулся Гийс, встряхивая мешок, который, судя по всему, принес с собой, и с приятным стуком вываливая перед рождающимся костром никак не меньше двух дюжин аккуратных коротких чурок. - Нам тут только сырых дров не хватало. Я вот самые сухие надыбал. От них дыма не будет. Лежи.
Хейзит сел на ветки, скрестил ноги и положил подбородок на рукоятку перевернутого топора.
- Как думаешь, - заговорил он, когда огонь разгорелся, действительно давая приятное тепло и нисколько не дымя, - кто это был?
Гийс потер кулаком подбородок. У него начинала пробиваться первая поросль бороды, и он, гордясь этим обстоятельством, то дело привлекал к нему внимание окружающих.
- Если вернемся в Вайла’тун живыми, надо будет порыться в старых летописях. Может, там что сказано. Мне про подобных людей ничего слышать не приходилось.
- На нас похожи, - заметил Хейзит.