Кирилл Шатилов
Испытание страхом
Первый снег валил с серого неба непроглядной пылью и мягко ложился на черные зеркала луж. Из снежного тумана медленно выкатила знакомая телега, запряженная не тягловой, как водится, а самой что ни на есть ездовой лошадью, чинно проплыла по двору, будто не замечая грязи, и так же медленно скрылась за амбаром. Ветер еще под утро обленился и стих, так что пронзенная стрелой вывеска, на которую сейчас задумчиво смотрел удобно устроившийся на подоконнике Хейзит, больше не встречала посетителей таверны гостеприимным помахиванием. Все вокруг словно замерло в ожидании. А может, это ему только мерещилось…
Когда из-за амбара появилась массивная фигура толстяка и широким шагом направилась вразвалочку сквозь снег прямиком к двери, Хейзит согнал с себя невольное оцепенение, протер глаза и поспешил прочь из комнаты, вниз, в залу, где наверняка уже хозяйничали мать с сестрой. К своему немалому удивлению, он обнаружил, что стряхивающий с себя белую морозную пену Исли оказался единственным посетителем. Гверны видно не было: непривычная к пустым столам, она, должно быть, изображала занятость у печи на кухне. Велла тоже куда-то подевалась. Не вовремя, потому что такого гостя нельзя было не угостить с дороги.
— Кроку или пива? — окликнул приятеля Хейзит.
Исли поискал глазами говорившего и только сейчас заметил царившее в таверне безлюдье.
— Что это вас нынче народ не жалует? — прямодушно поинтересовался он, осторожно проходя внутрь и грузно усаживаясь за первый попавшийся стол. — Привет, Хейзит.
— И тебе привет. — Как главный работодатель Хейзит посчитал возможным перейти с Исли, который был ощутимо его старше, на «ты». — Так что пить будешь?
— А, — отмахнулся толстяк, — что нальешь, то и буду. А не нальешь, тоже не обижусь. Я по делам.
— Да уж думаю, что по делам, — невесело улыбнулся Хейзит и облегченно вздохнул, заметив наконец Веллу, выходившую к ним из кухни с подносом. Видимо, она коротала там время вместе с матерью.
Выразительно посмотрев на брата и кивнув Исли, Велла поставила перед ними по дымящейся кружке с настойкой из цикория и маковых зерен и так же красноречиво удалилась восвояси.
— Хорошо пахнет, — обнюхал кружку Исли. — Бодрит. И давно у вас так?
— Из-за снега, наверное. Вчера народу не сказать, чтобы много, но было. — Хейзит отпил горячий напиток и поежился. На душе стало теплее. — Мать считает, что виной всему моя задумка с лиг’бурнами.
— А это-то здесь при чем? — искренне удивился толстяк.
— Да вот и я о том же. Однако она говорит, ей добрые люди намекнули, что напрасно ее сын, то есть я, снюхался с эделями и облапошивает простой народ.
— «Снюхался»? «Облапошивает»? Вот те раз! — Исли хватил большой глоток и крякнул от удовольствия. — Они что, с ума поспрыгивали все? Не видят разве, что ты об их же безопасности печешься? Не для них разве мы с тобой этими самочинными камнями занялись? Я вон рыбалку свою любимую бросил… Не пойму, хоть режь.
— Так ведь мы же не бесплатно им эту безопасность создаем, — вздохнул Хейзит. — Не мне тебе рассказывать. При Локлане ведь как планировалось: основные камни пойдут на укрепление наших застав, за них замок будет платить, а если что лишнее останется — на местную продажу пустим, хошь эделям, хошь фолдитам. А вышло как? — Он погрел пальцы о кружку. — После бегства Локлана, а с ним и Олака, все рычаги управления перешли к кому?
— К тому, кто денег больше давал, — нахмурился Исли.
— То-то и оно. К Томлину, будь он неладен. А у того не только деньги водятся. Где богатство, там и сила. Если хочешь знать, — Хейзит понизил голос, — если бы не друг нашей семьи Ротрам, у которого через торговлю оружием имеются хорошие связи вплоть до замка, меня бы на другой же день из дела выперли. Помнишь ту злополучную пьянку, о которой я тебе рассказывал и на которой Локлан получил предписание явиться к отцу, а вместо этого дал деру? Так вот, я там видел сыночка этого самого Томлина.
— Слабоумного, у которого рот не закрывается? — хохотнул Исли.
— Слабоумного не слабоумного, а он единственный наследник Томлина. Кто важнее отцу: родной сын, каким бы он ни был, или чужой мальчишка, вчерашний подмастерье? Так что пока меня оставили в покое, в смысле, в доле, но я на этот счет не обольщаюсь. Представится возможность — вышибут меня как пить дать. — Он в сердцах грохнул кружкой об стол. — И никакой Ротрам не спасет. А люди тем временем будут думать, что это я, такой-сякой, их мужей, братьев и сыновей каменной защиты от шеважа лишаю, про нужду застав позабыл, а сам денежки на их беспомощности зарабатываю. Вот и обходят нас по большей части стороной. Что мне делать? — озадачил Хейзит собеседника наболевшим вопросом в лоб.
— Что именно, честно говоря, не знаю, — заволновалось тучное брюхо Исли, — но заглянул я к тебе, оказывается, с похожим делом.
— Тогда не томи, — весь подобрался Хейзит, нутром уже чувствуя неладное. — Выкладывай, что там еще.
— Да от Ниеракта я еду. Прямиком к тебе. — Исли оперся локтями на стол и огляделся по сторонам, тщетно ища подслушивающих и подглядывающих. — Знаешь, что он мне сказал? Давеча к нему приезжали от Скирлоха. Ты ведь его, кажись, встречал? Очень богатый, если не самый богатый, торговец, который владеет чуть ли не половиной рыночной площади.
— Встречал. И что?
— А то, что Ниеракту предложили продать гончарную мастерскую.
— Продать? Это еще зачем?
— Не будь наивным, друг мой Хейзит, — вздохнул Исли. Выложив основное, зачем пожаловал, он расслабился и откинулся на спинку стула. — Во многих ремеслах так заведено. Перешел ты кому-нибудь дорожку, дал понять, что тоже не лыком шит, к тебе сперва вежливо так обращаются, мол, мы вас так ценим, так ценим, что, если надумаете чем другим заняться, приходите, выгодно ваше замечательное начинание купим, в долгу не останемся. А если ты вдруг намек этот не понимаешь и продолжаешь заниматься, чем занимался, вот тут-то и начнутся у тебя беды одна за другой: то помощник куда уйдет, то телега сломается, то лошадь сляжет. А если ты и теперь про предложение о продаже не вспомнишь, ну, дело твое, — могут запросто и поджог устроить, и разгром учинить.
— Ты хочешь сказать, что Ниеракту угрожали?
— Не хочу, а говорю. — Исли посерьезнел. — Теперь того и гляди у меня самого охранную грамоту отымут, что Локлан писал. А тогда и до карьера не пропустят. Можно подумать, у этих Томлина со Скирлохом мало своих извозчиков. Н-да, не сбеги Локлан со своей рыжей зазнобой, не было бы у нас всех этих бед.
На последнее замечание приятеля Хейзит не ответил. Он утешал себя тем, что знал, на что идет, когда отказывался от участия в переправе через Бехему с остальными товарищами по несчастью. Правда, сегодня утром он уже не был так уверен в том, что поступил тогда правильно.
Сбитый с толку легкостью, с которой Локлан принял решение незамедлительно бежать всем вместе из сетей заговора, Хейзит не сразу поверил в серьезность его намерений. На что он надеялся? Вероятно, на то, что Локлан передумает, что верный Олак сумеет отговорить его, чтобы не подвергать опасности жизнь своей дочери, или что сама Орелия улыбнется и обратит все в шутку. Не зря мать часто упрекала его в наивности. Локлан не передумал. Больше Хейзит его не видел. Только к вечеру следующего дня до него дошли слухи — кажется, их разносчиком был курносый Дит, с которым он последнее время старался иметь как можно меньше общего, — так вот, слухи эти сводились к тому, что Локлана никто не может найти. Хейзит понимал их по-своему: Локлана разыскивают. Успокаивало лишь то, что причиной побега все сплетники как один называли нежелание молодого господина отказываться от своей рыжей пленницы из народа шеважа. Вот и Исли сейчас о том же упомянул. А что это могло значить для Хейзита? Что его единственного работодателя простой люд воспринимает не как заговорщика — будь то против Ракли или кого еще, кто бы ни владел истинной властью в Вайла’туне, — и что по-прежнему существует надежда на его возвращение.