Даже если ее сослуживцы почти наверняка забыли бы, что она начала рабочий день с закрытыми глазами, у всех уж точно надолго осталось в памяти, как она закончила его четыре минуты спустя, торопливо прошествовав к выходу с телефоном в руке.
Вильям просидел неподвижно в своем самолетном кресле по крайней мере десять минут, прежде чем в первый раз пошевелился. И навострил уши в надежде по каким-то звукам, обрывкам разговоров понять, где находится и вместе с кем.
Но так и не получил никаких путеводных нитей.
Он услышал только слабый шум реактивных двигателей, жалостное стенание корпуса самолета, когда машина проваливалась в воздушные ямы, но никаких голосов, никаких шагов, ничего, свидетельствовавшего о присутствии на борту кого-то еще помимо него. Что представлялось обязательным условием.
Внезапно он понял, что голоден. Попытался понять, как давно ел в последний раз, но снова без успеха. Во-первых, он не знал, как долго находился без сознания. Во-вторых, получил внутривенное питание через капельницу в больнице, из-за чего желудок, вероятно, позднее, чем следовало, дал знать о себе.
К сожалению, он понятия не имел, который сейчас час, поскольку в противном случае ему, пожалуй, удалось бы оценить, где он находится и куда они собираются доставить его.
Они. Кто же они такие?
Он скосился на маленький пульт перед своим сиденьем. Какое-то мгновение раздумывал, стоит ли нажать на кнопку со стилизованным изображением стюардессы, но посчитал это глупой идеей и отказался от нее. Вместо этого поднялся, слегка ссутулившись (высота кабины вполне позволяла ему стоять прямо с запасом где-то в дециметр), и за два шага доковылял до маленькой двери.
Он колебался. Взвешивал свои возможности.
Даже если благодаря хорошей звукоизоляции фоновый шум был здесь значительно тише, чем в обычном пассажирском самолете, его по-прежнему хватало, чтобы заглушить любые движения. Если кто-то ждал за дверью, он вряд ли услышал, как Вильям встал и подошел к ней. В теории он смог бы получить значительное преимущество только за счет эффекта неожиданности, внезапно перешагнув порог.
Но на практике, с другой стороны, эффект неожиданности уже перестал бы работать еще до того, как он успел воспользоваться им. Он же по-прежнему находился не в лучшем состоянии из-за всей химии, которую запихал в себя за последние сутки, и был далек от своей прежней формы. То, что ему наверняка удалось бы тогда, не стоило даже пробовать сегодня.
Но он не мог также просто стоять.
И решил рискнуть. Что бы ни ожидало его впереди.
Взялся за круглую ручку. Почувствовал холодный металл на своей ладони.
Повернул. Осторожно. Ручка подалась, через четверть оборота щелкнул замок, и дверь открылась.
К его удивлению, за ней никто не стоял. Никакого оружия и мрачных мин, никого, кто велел бы ему оставаться внутри, пока его не позовут. Поэтому он шагнул вперед, остановился и огляделся. Перед его каютой действительно находился тянувшийся вдоль левого борта самолета узкий коридор с такими же полукруглыми иллюминаторами, как и в помещении, где он проснулся. На полу лежало толстое ковровое покрытие, которое, возможно, стоило половину его сбережений, стены были обиты искусственной огнестойкой кожей. А дальше, всего в нескольких метрах, находился более традиционный самолетный салон с двумя десятками сидений, столь же шикарных, как и доставшееся ему, но расположенных по два с каждой стороны среднего прохода.
Если Вильям ожидал бурной реакции на свое появление, ему осталось только признать, что он ошибся.
Вдалеке у закрытой двери кабины пилота сидели двое мужчин. И тот из них, кто находился спиной к нему, даже не повернулся, тогда как его визави только поднял глаза, констатировал присутствие Вильяма, но тем и ограничился.
Вильям сразу узнал его. В костюме, коротко стриженного, серьезного на военный манер, с мальчишескими чертами лица. Он был одним из двоих, ожидавших перед дверью в больничную палату, и именно в его руке находилась блестящая дорогая авторучка, которую потом воткнули сзади в шею Вильяма. Послышался щелчок, словно сработала пружина, и только тогда он понял назначение данного предмета. И это стало последним воспоминанием о произошедшем до того, как он проснулся там, где находился сейчас.
Сделавший ему укол мужчина подмигнул Вильяму, давая понять, что его заметили, а потом повернул подстриженную ежиком голову чуть в сторону и посмотрел вправо от Вильяма. И оказалось, что вся троица в сборе. За углом стенки, отделявшей каюту Вильяма от салона, сидел молодой человек, разговаривавший с ним в больнице. Он оторвался от газеты (на немецком языке, как Вильям успел заметить, прежде чем она исчезла в кармане впереди стоящего сиденья) и поднялся. В его мимике и жестах не было ничего угрожающего, но и дружелюбного тоже. А улыбка парня выглядела скорее механической, чем знаком выражения человеческих чувств.
– Проснулся? – спросил он.
Вильям лишь иронично посмотрел на него, как бы подчеркнув, что ответ подразумевается сам собой. Если он сейчас был не в состоянии справиться с ними физически, то вполне мог побороться с помощью сарказма.
Мужчина вышел в проход и встал перед Вильямом, слегка согнув хорошо тренированную шею, поскольку в нем было по крайней мере два метра роста, а Вильям стоял неподвижно и ждал, что сейчас произойдет. Он внутренне приготовился к двум вариантам развития событий. Либо его пригласят присоединиться к остальным, либо прикажут вернуться в каюту и сидеть там, не доставая никого.
Но ничего подобного не случилось.
– В настенном шкафчике в твоей каюте находятся туалетные принадлежности, – сообщил мужчина. – Если захочешь привести себя в порядок.
– Для чего? – спросил Вильям.
Обладатель бычьей шеи проигнорировал его вопрос, словно не услышал его.
– Ванная комната находится в самом конце.
Вот как. Вильям кивнул в знак благодарности. В ситуации по-прежнему отсутствовали какие-то признаки враждебности, но и дружелюбной ее трудно было назвать.
– У меня создается впечатление, что если я спрошу, куда мы держим путь, то тоже не получу ответа, не так ли? – сказал он.
– Я сожалею.
– Вот как. Тебе, пожалуй, надо с кем-то поговорить.
Он произнес это с ироничной улыбкой, но мужчина перед ним не продемонстрировал никаких признаков беспокойства. Или недовольства. Или сожаления, несмотря на свое утверждение. Его взгляд был тяжелым, строгим и печальным.
– В самом конце? – спросил Вильям без толики удивления.
И обладатель бычьей шеи кивнул в ответ.
Кристине понадобилось менее получаса, чтобы добраться с Кунгсхольмена назад на Каптенсгатан, пусть уже перевалило за полдень и движение на дорогах было соответствующим. Она заставила беднягу таксиста дважды проехать на красный, и в одном случае он даже сократил путь через тротуар исключительно по собственной инициативе. А сейчас она стояла перед дверью своей старой квартиры второй раз за день.
И держала мобильник в руке. Он по-прежнему был теплым, поскольку она прижимала его к уху всю дорогу, иногда рычала в него, порой рассуждая так, словно разговаривала с детьми, а сама выступала в роли уже выходящей из себя родительницы.
– Как, черт возьми, можно потерять взрослого человека, – сказала она, увидев взгляд водителя в зеркале заднего вида. – Теряют предметы! Данные! Возможно, детей! Но уж точно не пациента, пытавшегося лишить себя жизни!
Однако именно это они и сделали.
А сейчас уже обыскали все помещения, переговорили с персоналом, опросили свидетелей. Но никто не имел ни малейшего представления о том, как, почему и даже когда Вильям Сандберг исчез из Каролинской больницы. Они просматривали записи со всех камер наружного наблюдения, установленных в ней, но пока не обнаружили ничего, что помогло бы им решить загадку.
Красная как рак, Кристина отключила телефон, и в виде исключения цвет ее лица не имел никакого отношения к излучаемому аккумулятором теплу. Она просто разозлилась. Мир был полон идиотов. Таксист представлялся ей одним из них, но она все равно дала ему приличные чаевые (какой-то бонус он ведь заслужил, рискуя своими водительскими правами), а потом устремилась вверх по лестницам, уверенная, что он попытался сделать это снова. И столь же уверенная в том, что сейчас ему повезло.
Первое, на что она обратила внимание, когда перешагнула порог своей бывшей квартиры, была внешность немолодого полицейского, впустившего ее внутрь. Он имел на лице растительность, которая, казалось, сама не могла решить, является ли она бородой или просто необычно неряшливой щетиной, и среди всех этих волос неожиданно открылся рот в жадной попытке схватить воздух, или произнести какие-то слова, или для обеих целей одновременно. Но пока еще он молчал, глаза сказали все за него.
"Нам очень жаль, но у нас плохие новости", – сообщили они.
– Он мертв? – спросила она и удивилась себе, поскольку это стало сюрпризом для нее самой. Наверное, по-хорошему стоило поинтересоваться: "Как он себя чувствует?" Или, по крайней мере: "Он жив?" Но в глубине души она была уже убеждена в трагическом финале и не видела никакой другой возможности.
Поэтому ее вдвойне удивил ответ полицейского.
– Мы не знаем, – сказал он.
– Не знаете? – удивилась она.
Никакого ответа. Тогда Кристина задала новый вопрос:
– Он здесь?
Сейчас полицейский также не ответил. Стоял, уставившись на носки своих ботинок. У него за спиной она увидела его коллег, ходивших по квартире, и вспышки фотоаппарата из комнаты, которую не могла видеть.
Он колебался. Вертевшийся у него на языке вопрос казался ему неприятным, но он все равно хотел его задать.
– У вас были трения между собой?