– Да потому что умные. Первыми сообразили, что выгоднее наладить полную переработку, чем заниматься забоем скота и поставлять мясо в глубь Империи. Они и из мяса разные копченые вкусности готовят, и шкуры выделывают, и шерстяную нить тянут, и даже костную муку мелют! У них все в ход идет. Оттого и доход на все том же скоте выше, чем у других. Ведь у них целое предприятие, а не какая-то там простая скотобойня или коптильня, как у некоторых!
– Действительно не дураки, – согласился я, мигом оценив перспективы такого предприятия.
– Ну дак, – подтвердил десятник. – Соображение имеют! Всем бы дельцам так. Чтоб и самим богатство наживать, и горожан доброй работой обеспечивать, как это братья делают. Им даже знаки почетных жителей города вручили за заботу о процветании Остмора.
– И что, они еще и сами скот гоняют? – спросил я.
– Ну не сами лично, разумеется, а их люди, – ответил Готард. – Не могут же они зависеть от милости степняков и ждать, пригонят им скот или нет. Да еще по невесть какой цене. Предприятие – это дело такое, каждый день работать должно. Хотя если разобраться, то у всех мало-мальски крупных дельцов свои перегонщики имеются. Да и вообще в Остморе немало предприимчивых людей в межсезонье на тот берег мотаются, скупают скот, а затем на нашем рынке перепродают. Степняки-то весной и летом неохотно овец на продажу гонят. Вот осенью – это да… Тут такое твориться будет – страсть! Скотогонов с самых дальних уголков степи будет прорва! А овец еще больше!
– Куда больше-то? – проворчал я, разглядывая заполненный овцами загон у пристани на противоположном берегу реки.
– Увидишь, – усмехнулся десятник и деловито сказал: – Так, ладно, надо паром проверить да отправить.
Мы вдвоем прошли под аркой стиарха и, подойдя к краю пристани, поднялись на паром по его откидному борту, играющему роль сходней. Перед нами предстала здоровущая штуковина размером сорок на двадцать пять ярдов. И очень крепкая на вид. Внушает уважение.
– Сколько ж на него загрузить можно? – спросил я, окинув взглядом просторную палубу парома.
– Ну при приемке его для проверки с двумя сотнями тысяч фунтов на борту гоняли, – с немалой гордостью поведал Готард. – И ничего, не потонул… А овец, если набить их сюда поплотней, можно тысячу шестьсот голов загрузить.
– У вас тут целый фрегат, а не паром, – покачал я головой, впечатленный названными цифрами.
– А то, – согласился Готард. – Городской и то вдвое меньше нашего. – И, потеребив ус, нехотя признался: – Хотя этого все равно мало. По осени все зашиваются – и мы и городские.
Глубокомысленно покивав, я указал на торчащий посреди реки каменный столб, от которого к парому тянулась толстенная железная цепь:
– Сваю-то как туда забили?
– Маги постарались, – ответил десятник.
– Готард, может, ты попозже все расскажешь? – не выдержал кто-то из стоящих на пристани паромщиков. – Там же люди ждут!
– А мы ведь и сами могём все тьеру начальнику обсказать, – негромко заметил другой.
– Точно! – загалдели разом остальные. И предложили: – А давайте с нами, тьер начальник, на тот бережок скатаемся? Заодно и о пароме мы вам все обскажем как есть.
– А это не запрещено? – уточнил я у десятника, соблазнившись посулами паромщиков. Интересно ведь прокатиться на такой диковинке.
– Да нет, не запрещено, – усмехнулся в усы десятник. – Прокатись, если охота.
Ну я и решился совершить небольшую экскурсию на пароме. И покатался, и с паромщиками познакомился, и пообщался. Те сразу раскритиковали рассказ Дилэни, заявив, что никто не заморачивается с расчетом грузоподъемности в фунтах или там в овцах. Смотрят просто: как просел паром до такого уровня, что борт-сходня вровень с пристанью стал, так и завершают погрузку. А что там на испытаниях было, это все ерунда. Тогда от парома практически один каркас был. И шел он, загруженный двумя сотнями тысяч фунтов, почти целиком под водой.
Заодно меня ознакомили с наукой управления паромом-самоплавом. Дело это несложное, но требует особого умения. Да, конечно, физически паромщики не сильно напрягаются, ведь им не требуется крутить тяжеленный ворот, чтобы перетянуть паром на другой берег, – река сама несет. Достаточно рули, расположенные на днище, сдвинуть в нужную сторону – и пошло-поехало. Но это нужно делать правильно. Поэтому у паромщиков есть старшина, который следит за тем, как движется паром, и отдает команды паре своих подчиненных, задавая нужный уровень поворота рулей. Почти как капитан на настоящем корабле… И ответственность на нем столь же высокая. Рули-то могучим течением реки и вырвать может, если неправильно угол задать. Или такая нагрузка на связующий узел ляжет, что рано или поздно разломится крепление цепи. И уйдет паром в свободное плавание вниз по Леайе…
Тогда всем худо будет: и тем, кто через реку перебраться хочет, и самим паромщикам, которым восстановление переправы придется оплачивать из своего кармана. Если, разумеется, будет доказано, что все произошло по их вине.
А самая необременительная работенка – у четвертого паромщика, который только головой по сторонам вертит, за обстановкой на реке следит. Хоть и редко по Леайе корабли ходят, но случается. Вот и приходится стеречься, чтобы не приключилось чего.
В общем, интересная и познавательная экскурсия получилась. Продолжительностью в три четверти часа. Обратный путь мне, правда, не понравился – дико раздражала компания овец.
А больше о первом дне на новом месте службы и вспомнить нечего.
За несколько последующих дней я облазил все закоулки таможни, перезнакомился со всеми живущими здесь людьми и большинством стражников из трех сменных десятков. Обвыкся малость на новом месте, и сразу стало проще. Но и немного скучнее. Да и бес куда-то запропастился… И рыла казать не желал, как я его ни уговаривал.
Тьер Свотс, как и обещал, заглянул на таможню через два дня. Узнал, как у меня обстоят дела, и проверил, правильно ли я оформляю бумаги. А еще ун-тарх привез мне обновку – комплект летнего обмундирования служащего таможни. Добротный форменный мундир, пошитый из превосходного сукна тонкой выделки. Серо-стального цвета, как и положено, с темно-зелеными вставками на вороте и обшлагах. Ну и тулья фуражки-кругляшки тоже зеленоватая. Но больше всего в глаза бросаются пуговицы и бляха поясного ремня из полированной меди, украшенная гравировкой в виде имперского орла.
В таком мундире не стыдно и перед благородными дамами показаться. Но, покрутившись в нем возле большого зеркала в доме Лигета, я разочарованно вздохнул. Не тяну. Не тяну я на настоящего начальника таможенного поста. Нет во мне внушительности и основательности, потребных для столь значительной должности. Ни толстомордости, понимаешь ли, чтобы щеки на плечи свисали, ни толстобрюхости отменной, чтобы поясной ремень с трудом на последнюю дырку застегивался. Вот эйр Батум, начальник кельмской таможни, – тот да, с первого взгляда внушает уважение своими габаритами. А я больше на самозванца какого-то похож, чем на таможенника.