Закончив с допросами, я решила сделать перерыв. Он был просто необходим, поскольку голова у всех нас стала буквально квадратной от этих бесконечных допросов. По моей команде арестованных отвели и загнали в отдельную землянку, а мы, составив график дежурств, завалились спать. К сожалению, выспаться нам не удалось. Наверху вполне резонно решили, что двигаться лучше в темноте, когда риск попасть под бомбежку минимален. Поэтому только моя группа задремала, как пришла команда "выступать". Все быстро собрались и, полусонные, начали движение. К счастью, все было хорошо спланировано, и до рассвета нам удалось "без шума и пыли" пройти несколько километров и даже миновать большое поле, переходя из одного лесного массива в другой. Как только в небе послышался гул самолетов, дивизия моментально замаскировалась и затихла. Бомберы пролетели на восток, и мы уже собрались продолжить движение, но тут в небе появился мой старый знакомый – немецкий самолет-разведчик "Хеншель-126". Глядя на него, я с грустью вспомнила свой первый визит в 85-ю стрелковую дивизию. Как там мы с Васей в день приезда увидели в небе точно такой самолет, который уже тогда безнаказанно летал над позициями дивизии. Но в то время было строго запрещено их сбивать, а сейчас сбивать можно, да только истребителей не хватает. Так что приходится ждать. Вот тут мы и добрали недостающее время сна.
У меня всегда голова лучше варит после того, как высплюсь. Так и в этот раз. Пару часов покемарила и стала соображать намного лучше. Я, наконец, поняла, что нам следует делать с теми бойцами, кто не прошел первичный просмотр, вызвав определенные подозрения. С собой таскать их нам не с руки, особенно в такой сложной обстановке. А куда деть? С одной стороны, сейчас с дезертирами и диверсантами разговор короткий, заканчивающийся словом "расстрелять". Но, с другой стороны, даже генерал не может после боя приказать расстрелять такого-то. Во время боестолкновения – можно, а после – ни-ни. Обязательно трибунал. Вот и сейчас, пусть несколько человек взяты под арест как подозрительные, но ни дезертирами, ни диверсантами они пока не признаны. Поэтому без трибунала с ними ничего сделать нельзя. Значит, нужно провести заседание трибунала. А кого привлечь к работе трибунала? Военюриста – обязательно. Только он может все грамотно оформить. Потом нужен комиссар одного из полков. Третьим – особист или я, хотя мне этого очень не хочется. И еще нужен писарь для ведения протокола.
С этими мыслями я пошла разыскивать особиста – в конце концов, он здесь главный по подобным вещам. При встрече выяснилось, что мы думаем примерно одинаково, что меня несколько порадовало. А огорчило то, что дивизионный военюрист, по словам особиста, в настоящее время находится в медсанбате с серьезным ранением ноги. Договорились, что я пойду в медсанбат, а особист будет искать комиссара и писаря. Мы также согласовали, что в качестве помощников при проведении заседаний трибунала будем использовать тех пограничников, которые проводили предварительные собеседования. Ведь именно по их словам те или иные бойцы оказались в списке подозрительных. В медсанбате мне показали носилки, на которых должен был лежать военюрист. Должен был, но не лежал, а внаглую, игнорируя требования докторов, стоял на костылях чуть в сторонке и курил. И вид у него был хотя и бледный, но довольно бодрый. Поэтому я, не испытывая особых угрызений совести, припахала его к работе. Услышав, что будет участвовать в работе трибунала, военюрист скорчил кислую мину, но потом честно признал, что лучше хоть такая работа, чем ничегонеделание. По-настоящему ему полагалось бы в госпиталь, но где взять госпиталь в процессе выхода армии из окружения? Тут и медсанбат-то одно название – вон вместо кроватей носилки приспособили. Договорились, что ему помогут добраться до места, в котором будет заседать трибунал. Я даже пообещала наличие двух бойцов для переноса носилок. На всякий случай. Короче, через час мы начали "трибунальский конвейер".
На заседание вызывался очередной задержанный. Его всем показывали и потом отводили в сторону.
Затем опрашивали пограничника, проводившего беседу. Он объяснял, что и как ему не понравилось в этом человеке. Затем задержанного обыскивали самым тщательным образом, задавали несколько вопросов и снова отводили в сторону. В результате выявили четырех диверсантов, у которых в разных местах одежды оказались вшиты тряпочки с немецкими удостоверениями. Этих сразу расстреляли. Еще у одного сдали нервы, и он попробовал сбежать. Дурачок решил, что лучше всего попробовать прорваться мимо меня – хрупкой девушки. Сделал страшное лицо и бросился прямо на меня, полагая, что в меня стрелять не станут и у него появится шанс. Насчет стрелять он был полностью прав, а вот насчет шанса ошибся. В результате к стенке, то есть к ближайшему дереву, его пришлось подтаскивать, так как ногу я ему успела сломать. Еще четыре человека оказались командирами, переодевшимися в форму рядовых бойцов. Этих вычислил, между прочим, сам военюрист (надо будет потом выяснить, по каким признакам он это установил). Что с ними делать, мы не знали. С одной стороны, безусловно, струсили, но, с другой стороны, никуда не убежали и присоединились к армии. Тут в нашем трибунале возникли разногласия. Комиссар склонялся к расстрелу. Особист свое мнение не озвучил, но было заметно, что он в непонятках. Мне и военюристу казалось, что надо бы помягче, только как именно? Я чуть было не заикнулась о штрафбате, но потом спохватилась: а вдруг их еще не ввели. Но кое-что о штрафбатах я помнила, поэтому предложила:
– Товарищи, у нас сейчас каждый боец на вес золота. А эти горе-командиры хотя и проявили трусость, но все-таки знают и умеют больше, чем обычные бойцы. И в плен они все-таки не сдались. Поэтому давайте временно как бы разжалуем их в рядовые, тем более что своими действиями они это, строго говоря, предопределили. Пусть повоюют с винтовками в руках. Если будут воевать храбро, то, выйдя из окружения, напишем каждому соответствующую бумагу, что исправился. А если кто еще раз струсит, то расстрел на месте.
Комиссар и особист, немного подумав, согласились с моим предложением. С остальными обошлись так же. Да, свои гимнастерки они не меняли, поскольку и так были рядовыми, но винтовки побросали. Значит, тоже в строй под жесткий контроль. Сумеют свой страх преодолеть – простим. Не сумеют – придется потратить на них боезапас.
Ну вот. Только мы закончили с трибуналом, как снова приказ на выступление. Понятное дело, нужно использовать любой момент, когда возможно скрытное движение. Поскольку с трибуналом на какое-то время мы закончили, то расширились возможности для обучения новобранцев. Теперь уже все десять пограничников и я с Костей прямо на ходу работали с новичками. Известная поговорка: "Ноги работают – голова отдыхает". Так вот сейчас отдых – это непозволительная роскошь, поэтому во время движения без ущерба для скорости можно учить с бойцами устав, рассказывать азы боевых действий в составе отделения и взвода и т. п. А при остановках можно переходить и к практике. Само собой, что бойцы были недовольны, но справедливости ради отмечу, что недовольство было направлено не на нас, а на немцев. Потому что каждый боец уже на своей шкуре прочувствовал, что только умение воевать может спасти ему жизнь. А умирать никому не хотелось.
Лично я по ходу дела старалась сообразить, что еще мне следует сделать. Новобранцы в работе, трибунал пока не нужен, диверсантов пока не наблюдается, остаются отчеты разведчиков. Но полковая разведка – это не тот случай. Эти разведчики в тыл к немцам не ходят. У них другие задачи: выявление огневых точек противника, участие в разведке боем, снятие часовых перед наступлением и т. п. Мне же нужен минимум уровень дивизионной разведки, а еще лучше разведки нашей армии. Поэтому пора возвращаться к Астахову. Особисту я оставила в помощь шестерых пограничников. А сама с Костей и четырьмя пограничниками собралась в штаб армии. Но не тут-то было.
Вдруг неподалеку загрохотали взрывы. Я машинально взглянула на небо, но бомбардировщиков там не было. Самолетов в небе не было вообще, даже старого знакомого – "Хеншеля". А откуда же тогда взрывы? И тут я сообразила, что это бьет артиллерия. Причем, судя по тому, что взрывы раздаются совсем близко, стреляют не наши, а немцы. Вот попала так попала! До сих пор я пару раз побывала под бомбежками, но ни разу не оказывалась под артобстрелом. Все-таки штаб фронта – это не то место, где при более или менее нормальном развитии событий возможны схватки с немцами. А вот для армии, выходящей из окружения, это самое оно. И что мне теперь делать? Я совершенно растерялась.