* * *
Троих ярко выраженных "лояльных" студентов - мальчика с Карибов, его приятеля и их одногруппницы, - оказалось, опять же, более чем достаточно для первого впечатления, и впечатление это было ошеломляющим. Во всех троих в избытке хватало того же интеллектуального высокомерия, что уже неприятно поразило Анаит; но хуже, много хуже того - под слоем снобизма обнаружились глубочайшая неуверенность в собственной этической состоятельности, жажда морального водительства и наставничества. Несамостоятельность, убежденность в человеческой неполноценности… опирающаяся как раз на то самое интеллектуальное превосходство. Они словно бы впитали вместе со знаниями свою ущербность, ограниченность в нравственном отношении, возвели ее в разряд непререкаемых истин.
Впрочем, отвратительное личное впечатление довольно быстро было с лихвой перекрыто тем, что троица сообщила в ответ на вопрос "почему не видно первокурсников".
Звучало-то все довольно безобидно. Закончившие в свое время "установочный интенсив" молодые люди относились к нему со знакомой любому педагогу смесью гордости и напускного равнодушия: так дети, успешно прошедшие через ритуалы приема в коллектив, отзываются о ритуале и тех, кому еще только предстоит испытание. Разве что эти дети еще и неплохо представляли себе, что с ними делали и зачем - а потому гордились собой несколько больше, чем обычно.
Трехмесячный интенсивный курс, необходимый для дальнейшего обучения, включал в себя решительно все - от скорочтения до медитационных практик, - и проходящих отсекали от любой внешней информации. Восемнадцатичасовой ежедневный практикум, расписанный по минутам и битком набитый всем, и физическими упражнениями, и аудиокурсами, без отдыха, но с оздоровительными процедурами типа электросна.
- Идешь себе на тренажере, а в ушах языковой курс, а перед носом учебник - и через неделю уже думаешь, что год прошел, и что ты вообще тут родился.
- Как меня глючило! - восторженно дополняет курносая девочка. - Смотришь на белую стенку, а по ней уравнения бегут…
- А сколько заваливает? - спросила Анаит.
- Не знаю, - ответил карибский мальчик. - Ходили слухи, что каждый второй или больше.
Ходили, значит, кто-то запускал. На практике отчисление с первого курса составляло вполне обычные 5–8 процентов, потому что основной отсев, естественно, шел при поступлении. Но, разумеется, слухи прибавляли первокурсникам значимости и уверенности в себе.
Тут, впрочем, и выпускники были искренне уверены, что неудачных старшекурсников тихо ликвидируют. В новгородский филиал вместе с этологами можно было посылать фольклористов. На практику, для сбора материала. "Современный городской фольклор спецслужб и профильных учебных заведений". На целый ряд диссертаций материала хватит…
Например "Изменения в образе трикстера на материале историй о Максиме Щербине". И интонационный рисунок записать обязательно. Нисходящие и восходящие. Возмущение. Восхищение. Такое чудовище было… Странно, что с ним за время учебы ничего не случилось, по всем правилам должно было. Аллергия какая-нибудь или еще что-то естественное. Может, за талант пожалели. А может кто такого и заказал. Но "безопасника" из Щербины так и не получилось, что ж это за сотрудник службы, которого любой житель планеты теперь знает в лицо? Ну зато он в политике преуспел.
Политика, судя по тем же интонациям, была делом неправильным. Туда попадали только плохие мальчики и девочки. С ума сойти.
Кстати, вы про "поправки Щербины" слышали? Это к университетскому кодексу поправки - так нарушить, чтобы тебе ничего не было, а кодекс задним числом отредактировали. Именная поправка теперь вроде ордена, их с дюжину уже набежало. Вот, например, Сидоров, да не тот, который…
На Анаит вылили еще одну лохань негодования с отчетливым проблеском восхищения: некто Сидоров, некто Янда и некто Такахаси, местные завзятые отщепенцы, негодяи и нарушители, которых почему-то не выгоняли вон - в очередной раз почему-то не выгоняли, отметила для себя инспектор, - тоже внесли свой посильный вклад в тестирование кодекса, правил внутреннего распорядка и терпения администрации.
Вот некто Векшё троице не вспомнился. "А кто это?".
А милая парочка из Александрии упомянута не была. Вообще. Как будто и не сидели они вдвоем во главе стола, как византийская геральдическая птица. Умные дети. В любом случае - умные. И уже калеки, как все они тут.
Хорошо, что полковник Моран не мог заглянуть сейчас в глаза Анаит. Он бы понял, как называется тот цветок, который он впустил в свое логово. Росянка.
Дьявол живет в деталях. В зелени садов, прирученном ветре, открытой нараспашку внешней двери химлаборатории… такие есть в каждом общежитии и первым курсам туда можно только со старшими, а всем остальным - когда захочется. Но двери не запираются. Аккуратные двери с удобными теплыми ручками. Резьбу хочется погладить. И почувствовать как весь дом устраивается вокруг тебя, как большое, уютное ручное животное.
- Вы обратили внимание на статистику по каникулам? - спрашивает Сон, возвращая папку с данными, открытыми для всех заинтересованных лиц. - Для меня очень странно и неожиданно.
- Что именно?
- Где-то после второго курса почти никто не проводит каникулы дома. Остаются здесь и после летней практики, работают в университете или в городе, или просто проходят летние факультативы. Им положены бесплатные билеты - использует меньшинство…
- В сумме, - говорит сама себе вслух Анаит, - В сумме… все это похоже, все это может быть похоже на…
Пока она ищет самое подходящее слово, Сон тихонько подсказывает:
- На тоталитарную секту.
Анаит передергивается. Шофер, охранник и помощник прав. Может быть, в Европе это назовут как-то иначе, но суть не меняется. Достаточно минимальной недоброжелательности, и все это - методики, каждая из которых, несомненно, разрешена и признана годной, статистика, результаты, обстановка, - укладывается в единую, монолитную и убийственную картину.
Кстати, методики - кто же их в клюве принес? Напрашивается одна-единственная кандидатура. Чем же думал человек, передающий в открытое светское учебное заведение наработки духовного ордена?..
Здесь никакой жалобы не нужно: обычная непредвзятая инспекция за три дня составит такое представление, что филиал закроют на карантин и будут выпускать из него по одному, после освидетельствования психиатрической комиссией на предмет вменяемости и дееспособности.
Как же все это делалось раньше? Ведь инспекции здесь были, как положено, и Комитет по надзору сюда кого-то отправлял, и Общественный совет при Комитете действовал. Да, кто у нас заместитель председателя Общественного совета? Хорошая должность - заместитель, и не на виду, и все полномочия в руках…
* * *
Мистер Грин, председатель Антикризисного комитета Мирового Совета Управления, является на службу очень рано - от квартиры до кабинета ему всего-то одиннадцать с половиной минут: две с половиной пешком через длинную парковку между Башнями, полторы через вестибюль, на лифте, еще раз на лифте и восемнадцать шагов по коридору.
Сейчас на комитетском этаже не должно быть никого, кроме персонала, работающего в ночную смену - референтов, аналитиков и прочих бессонных тружеников; обычно мистер Грин успевает не только пожелать им приятного начала рабочей ночи, но и проработать вместе с ними часть вечера и начало утра. И с дневной сменой - целый их день.
Тем не менее, в его приемной на пуфике сидит прекрасная, очаровательно заспанная и тем не менее взбудораженная юная особа; а этой особе, помощнику референта, вчера в восемь вечера сдавшей пост ночной смене, сейчас, в шесть утра, положено спать и видеть сон. Седьмой или девятый.
Нумерация снов, впрочем не имеет значения. А выучку не пропьешь. Сакраментального "я ждала вас" девочка не произносит - это и так очевидно. Ждала. Не менее получаса.
- Я получила письмо, и решила, что вы должны его видеть.
Мистер Грин на доли секунды ныряет в черноту. Привычка. Как мытье рук перед едой. Сброс системы, как шутил его учитель. Информацию, которую сейчас возьмешь в руки, нельзя пытаться вычислить наперед по косвенным параметрам. Нельзя представлять заранее. Даже если ты все посчитаешь правильно, это оставит след. Изменит угол зрения. Придаст сведениям немного не ту окраску.
- Пойдемте ко мне, Аня. - Анне Рикерт, 24 года, Вена, нравится это обращение.
А человек, который написал письмо, назвал ее "Дорогая А. Рикерт".
"Дева Мария благодатная, - думает мистер Грин, читая пересказ, а еще точнее - реконструкцию беседы некоего господина Морана с неким господином Щербиной и любуясь переливами идиоматической, пусть и слегка толедизованной латыни. Матерь Божья, я столько раз мог его пристрелить, этого Амаргона, рядом же сидел, что ж Ты мне не намекнула даже?" Реконструкция была убедительна. Реконструкция была черт знает как убедительна, так что странно, что за эти полчаса никто не добрался до Максима - а Максим не достучался до него самого. Впрочем, возможно, Аня просто получила пакет одной из первых.
Там, правда, еще три часа утра… семь минут четвертого, так что, наверное, бедную жертву неспровоцированной атаки со стороны alma mater еще не разбудили, или разбудили только что - лишний раз подтверждая любимую присказку жертвы о том, что утро добрым не бывает.
- Мы установили отправителя, - говорит девочка. - Это именно тот, кто подписался. Он попросту воспользовался университетской рассылкой.
Дальше она ничего не говорит, а сидит на краешке стула, сложив руки на коленях, и очень выразительно смотрит - словно нераскаянная еретичка в ожидании несправедливого приговора.