Нет, наоборот совсем. Это Алеше думалось, что грянет – не старым добрым роком, не поганой нынешней попсой, так "Аргонским маршем" – точно. А то и вообще "Вахтой на Рейне". Грянет – молотком по пылающему болью виску. "Es braust ein Ruf wie Donnerhall…" Или "Суоми-красавицей", как и обещано было. Но не грянуло, тихо заиграло. Не марш, не попса, не рок – и не классика. С оркестром, ретро – но точно не наше.
– Чего это? – не удержался.
– "Ad astra" – без особой охоты откликнулась Женя, – Ян Хайз. Не знаешь? И не надо, слушай, не отвлекайся. Там еще много чего будет.
А по монитору – все те же фотографии. Река, мост, костер среди старой травы, желтая листва осенних деревьев. Где это? Кажется…
Красношкольная набережная.
Так это в двух шагах – возле дома и снимали. Странное дело! Ни как ехали, ни куда, Алеша не помнил, а тут все перед глазами встало. Набережная, высокие дома у реки, вдали – громадина Цирка. Не иначе, фотки вспомнить помогли. Красиво снято, с понимание, с любовью даже.
Впрочем, пейзажи, ведуты разные быстро Алеши надоели. "А как же Эшер?" – чуть не поинтересовался вслух. Об Эшере Алексей слыхал, как не слыхать! Сумасшедшие картинки, ни верха, ни низа, одно в другое перетекает. Полное отрицание сразу всего: реализма, материализма, объективизма…
Неведомый Ян Хейз сменился чем-то другим, тоже ретро-оркестровым. Алеша без всякой охоты вслушался. Так себе музычка, не впечатляет. Вспомнился слоган, виденный где-то в Сети: "Ностальгическая революция начинается!" И точно. Не марши, так занудство с полным набором духовых.
Самое время повозмущаться и не просто, а по полной программе. Это чего ж получается? Сначала напали на мирный демократический пикет, потом ногами обработали, права человека нарушили в самой извращенной форме, а теперь "ретрой" накачивают. В конце концов, какого!..
Замер Алеша. Губу закусил.
Какого? Такого!
Голова не болела.
* * *
…В тот год они в последний раз втроем поехали на море: мама, папа и он, бывший десятиклассник, будущий первокурсник. Поступление висело на волоске, балл оказался "режущим", но Алешу это совсем не волновало. Не потому, что в армию все равно не возьмут. Тут тоже ясности не было, военкомат греб всех подряд, хромых, слепых, увечных. Но на душе было легко, спокойно и как-то по-особенному радостно. Может, потому, что папа бросил пить и твердо обещал больше не пытаться, а у мамы не болело сердце. Стоял август, штиль сменялся легкими волнами, на дискотеках крутили чудовищную чушь, чуть ли не "Руки вверх", а в маленькой кафешке "Миндаль", прилепившейся под самой горной вершиной, можно было выпить настоящий мускат.
И – девушки. В тот, далекий, почти забытый август Алеша впервые не без изумления понял, что так мучавшие его стеклышки на глазах не только ничуть не портят, но и напротив, придают даже некий, недоступный прочим шарм. По совету случайной знакомой, имени которой Алеша вспомнить уже не мог, он разорился на новые очки – отчаянно дорогие, с почти что золотыми дужками.
Очки подбирали вместе – а потом долго целовались в парке под большим деревом-лианой с листьями, как у фикуса.
Очки Алеша не снимал. И ничего, не мешали.
Жаль, имени не вспомнить! Ни имени, ни самой девушки. Она, кажется, носила очки, но надевала изредка, когда читала…
Дерево называлось павлония.
Потом… Потом такого уже не было. Отец вновь начал пить, мама трижды в ход ложилась в больницу, постарела, перестала смеяться. Может, поэтому и не вспоминался далекий счастливый август, забылся, ушел… А теперь почему-то перед глазами встал, словно ему, Алеше Лебедеву, вернуться позволили. Как это у Геннадия Шпаликова? "Там, где – боже мой! – будет мама молодая и отец живой."
Девушку звали Света
…Над неровным шахматным полем, над двумя реками – светлой и темной – неслышно и неотвратимо плыли птичьи стаи. Белая – над черной рекой, черная – над белой. Птицы возникали неоткуда, из изгибов клеток-полей, из крыльев иноцветных соперниц. Вот и два города – тоже разные, но чем-то и похожие, словно близнецы. Белые птицы над черными крышами, черные над…
Все верно. Эшер, как и обещано, одна из самых известных работ. Перед этим был дом-загадка, где лестницы ведут вниз и одновременно вверх, до этого – водопад…
Оказывается, он все видел? Когда?!
Удивиться, как следует, по-настоящему, Алексей не успел.
Звонок! В дверь? В дверь.
* * *
– Объясняться будешь сама.
– Не повторяйся, Хорст. Ты очень смелый, я знаю. Лучше пока спрячься… Как там наш?
– Доходит.
Дорожка 6. "Белая армия, черный барон". Исполняет ансамбль под управлением А. Александрова (запись 1938 г.). (2`3).
Файл включен в подборку только из-за качества аранжировки и исполнения. В остальном же – поучительный пример истинной расправы с хорошей песней. Половина куплетов выброшена, припев искажен. К сожалению, запись подлинного варианта ("С отрядом флотским товарищ Троцкий…") найти пока не удалось.
Музыку Алеша решил дослушать из принципа. Заодно и картинки досмотреть. Интересно все-таки! Правда, с картинками некая странность случилась. После очередной – два лица, мужской и женское, из ленточек-шкурок сложенные – экран потемнел, выстрелил полосой оранжевых мерцающих пятнышек. Всего на миг, не иначе сбой какой. И – снова картинка. Черные фигуры, одна возле другой, жутковатые, странные, а присмотришься…
А ведь эти двое, Хорст с Женей, боятся!
Сзади о чем-то говорили – негромко, но очень твердо. Алеша не прислушивался. И так ясно – медведь пришел. Странно только, почему Жениного предка Профессором кличут? Может, он профессор и есть (книг сколько, ого!), но подобные прозвища только в детском саду бывают. Обзывают так очкариков – и зануд-"вумников". А еще в анекдотах про студентов: "А это уже второй вопрос, профессор!".
Боятся! Нашкодили – только как? Программу с картинками без спросу запустили – или…
Снова пятнышки – слева направо, в несколько рядов, переливаются, текут. Оранжевое на черном, красиво!..
И музыки нет. Вроде как метроном, только далеко очень.
– Сейчас закончится. Можешь телеграмму послать.
Женя снова рядом – слева, как и в машине. Как подошла, не заметил даже. Покосился Алеша на ту, что с носиком, очки на собственном носу поправил. И телеграмму можно – прямо в Европейский Суд. Зверски избит при защите демократии, подвергнут издевательствам посредством формалиста Эшера…
– Несколько секунд тебя будут слышать. Вслух не надо, про себя говори. Только четко, слова отделяй.
Ничего Алексей не понял – и как понять такое? Кто услышит? Пыль в компьютере? У них что, пыль телепатическая?
С другой стороны… Если тут музычкой лечат, картинками реанимируют…
Ничего не болит! Ничего не болит!
…Почему бы и нет? Всем, всем, всем, демократия в опасности!.. А впрочем, хрен с ней, с демократией, обойдется. И так пострадал за нее, родимую.
Поглядел Алеша, борец за общечеловеческие ценности, на черный экран, ухватил зрачками неверные оранжевые огоньки. Про себя, значит? Слова отделять? Ладно!
– Не – хочу – больше – быть – идиотом! – Хочу – идиотами – командовать!
Проговорил – даже губами не двинув. Поразился. На экран взглянул.
Погас экран. Пусто!
– Пошли – Женя рядом вздохнула. – С папой познакомишься. Только умойся сперва.
Умыться? Так у него же кровь на лице!