Отец Лука провел стражника в самый конец палаты, в угол, отделенный от остального помещения белой льняной занавеской. Занавеска была отдернута на треть, за ней виднелась кровать, в изножье которой стояла небольшая скамья. На скамье сидел невысокий худенький послушник, склонивший голову над книгой, лежавшей у него на коленях. При приближении отца Луки и Степана послушник встрепенулся, поспешно, но бережно закрыл книгу, заложил ее резной деревянной закладочкой и, обеими руками прижимая тяжелый фолиант к груди, встал и поклонился.
- Поведай, сыне, во всех подробностях, - обратился к послушнику отец Лука, - как ты сегодня утром обнаружил странный предмет вот здесь, за занавескою, под ложем раненого. Трудник наш, Степан, до поступления в монастырь был московским стражником и в сыскном деле опытен. Посему ему дано поручение отцом настоятелем произвести расследование.
Послушник кивнул, на минуту задумался, затем весьма толково и последовательно рассказал, как на рассвете, сделав раненому перевязку и взяв из-под него судно, пошел выносить старые окровавленные повязки и прочее в отхожее место. Вернувшись, он нагнулся, чтобы поставить вымытое судно под кровать, и тут заметил под ней странный шарообразный предмет. Взяв предмет в руки, послушник, хотя и не сведущий в военном деле, заподозрил неладное и посчитал необходимым поставить в известность о происшествии отца Луку.
Степа поблагодарил послушника за исчерпывающий рассказ и шагнул за занавеску. Там он увидел то, что и ожидал: натянутое под самым сводом полотно отгораживало также и одно из окон.
Стражник повернулся к юному лекарю:
- Утром, когда ты выходил, окно было открыто?
- Да.
- А остальные окна в палате?
- Тоже были распахнуты.
Степа впервые за много месяцев, прошедших с того дня, когда его почти бездыханное тело подобрал на улице горящей плотницкой слободки митрополит Филипп, ощутил привычный охотничий азарт. Сыскной инстинкт присущ некоторым людям от рождения, он, как и другие глубинные инстинкты, передался к ним не просто от далеких человеческих предков, а от еще более дальних эволюционных предшественников - животных. Степан раскрыл не один десяток всевозможных злодеяний, совершенных во вверенной ему слободке, а перед самым ранением ему удалось распутать сложнейшее преступление - дело рук главаря разбойников всея Москвы Хлопуни вкупе с его дружками-опричниками и продажными тварями из московской стражи...
"Ну что ж, - подумал стражник. - Направления сыска у нас будет два. Первое: бомбу бросили именно в это окно случайно, не целясь в кого-то либо определенного, просто желая запугать защитников монастыря этим жутким злодеянием - убийством раненых и больных. Второе: хотели убить именно этого человека. Ну, насчет окон, в какое бросить бомбу снаружи сподручнее, это мы потом посмотрим. А пока продолжим здесь".
- Кто ж таков этот раненый, лежащий за занавескою? - обратился Степа к отцу Луке.
Главный монастырский лекарь произнес с уважением в голосе, почти торжественно:
- Это монах-отшельник, отец Серафим. Он жил в лесном ските, рядом с селом, на который налетел отряд басурманский. Ордынцы село сожгли, многих селян захватили в полон. Те, что смогли из села вырваться, прибежали в скит просить укрытия. И отец Серафим сподвиг мужиков с одними дубинами напасть на басурман и полон отбить и сам их подвиг возглавил. Да вот только ранен был в бою. Спасенные отцом Серафимом селяне на руках принесли его в монастырь. Он пока еще в сознание так и не пришел.
- Это уж не то ли село, из которого к нам в ополчение Сидор с дюжиной мужиков поступил?
- Да, сыне, это оно и есть.
- Понятно. А не приходил ли кто вчера отца Серафима навещать? - на сей раз вопрос стражник был адресован послушнику.
Юный лекарь ответил не задумываясь:
- Приходили. Этот самый Сидор и навещал С ним трое мужиков, односельчан, и пожилая женщина, травница. Она мне рассказала, какими снадобьями рану отца Серафима прикрыла, когда ему прямо в лесу зазубренный наконечник стрелы из спины вырезали... И еще приходили двое, - добавил он после паузы. - Девица, сказавшая, что она из того же села, а с ней молодой купец, раненный в голову.
Степа, мгновенно уловивший и сделанную послушником паузу, и соответствующую формулировку, тут же спросил:
- "Сказавшая"... А ты, никак, в словах ее усомнился? Иначе просто поведал бы мне, что она - из того же села, без "сказавшая".
Послушник кивнул:
- Выглядела она и вела себя немного странно. Не похожа была на сельскую девицу.
- Ум у него пытливый, глаз наблюдательный, в науках весьма смышлен, - с похвалой отозвался о послушнике отец Лука.
- Девица сия к ложу раненого припала, - продолжил свой рассказ послушник. - Но не плакала, я как будто молилась шепотом, прощения просила. Купец ее утешал. Он бледный был от потери крови, я ему заодно рану перевязал, лекарства дал.
- Ладно, спасибо, разберемся, - задумчиво произнес Степа.
По описанию послушника стражник сразу вспомнил купца, который пришел со своей дружиной в монастырь как раз тогда, когда он, Степа, нес караул возле ворот. Вспомнил он и девицу, бывшую в той дружине. Правда, толком он ее не рассмотрел, поскольку его внимание было сосредоточено на при шедших в составе дружины разбойниках.
- Ну, здесь, пожалуй, мы всё увидели и узнали. - Стражник еще раз обвел взглядом палату,
А сейчас я схожу под окна, посмотрю, как там и что,
- А не мог кто-либо катнуть эту бомбу, как колобок, прямо от двери? Мы ведь дверь закрывать то закрываем, чтобы больным беспокойства не делать, да не запираем. И сменный лекарь, занятый больными, вряд ли бы на приоткрывшуюся дверь внимание обратил. - В голосе отца Луки звучала искренняя заинтересованность истинного ученого, стремящегося рассмотреть все гипотезы.
Степа, естественно, не мог отмахнуться от вопроса столь почтенного добровольного помощника. Он присел на корточки и жестом предложил отцу Луке сделать то же самое. Монах с готовностью опустился на колени рядом со стражником и увидел, что пространство до двери перекрыто не только многочисленными ножками размещенных в палате кроватей, но и двумя из трех массивных колонн.
Отец Лука с проворством и легкостью, свидетельствующими о том, что главный лекарь находился и весьма добром здравии, поднялся на ноги и, опровергая собственное предположение, заключил беспристрастно:
- Нет, от двери бомбу сюда закатить невозможно.
- Я тоже так считаю, - согласно кивнул Степан. - Еще раз спасибо за содействие. Пойду пройдусь под окнами.
Выйдя на монастырский двор, стражник обошел здание лечебницы и остановился у противоположной от входа стены, которую огибала узкая немощеная дорожка, протоптанная прямо в траве. По этой дорожке трудники и монахи ходили на один из монастырских огородов. По другую сторону от дорожки в полусотне саженей находились погреба и одноэтажное деревянное здание столярной мастерской. Место было довольно оживленное, люди двигались здесь почти непрерывно.
Степа медленно прошелся несколько раз вдоль стены, затем остановился и задумчиво покачал головой. Здание, в котором помещалась лечебница, располагалось под углом к монастырской стене и соборной площади. Поэтому удобнее всего было бы бросить бомбу в любое из трех первых окон, отгороженных от всеобщего обозрения выступом самого здания. К тому же дорожка проходила прямо под ними. Последнее окно, за которым находилась кровать раненого отца Серафима, хорошо просматривалось и из огородов, и из мастерских, и даже частично - с соборной площади. Чтобы приблизиться к этому окну, необходимо было сойти с дорожки в траву и тем самым привлечь к себе дополнительное внимание. Следовательно, неизвестный, бросивший бомбу именно в то окно, за которым лежал раненый отшельник, очень сильно рисковал. Наверняка пойти на риск быть замеченным и пойманным на месте преступления его заставило только одно: желание убить именно отца Серафима, а не просто намерение запугать защитников монастыря зверским преступлением, направленным против всех находившихся в лечебнице больных.
* * *
Анюта лежала на соломе, закинув руки за голову, и смотрела на натянутый над ее головой полотняный купол шатра. Белоснежное полотно словно излучало дополнительный свет, и казалось, что там, снаружи, за стенками шатра все еще стоит яркий летний день, хотя уже вечерело. В шатре, кроме Анюты, находились еще десятка два баб и девок из ее села, отдыхавших после работ на монастырских стенах, огородах или в поварне. Из ее села... Анюта горько усмехнулась. Где оно, это село? Когда девушка привела туда для отдыха отступавшую с боями дружину удалого купца Еремы, то увидела на месте села еще дымящееся пожарище да обгорелые стены церквушки с обрушившимся куполом. Она чуть не разрыдалась, припав к груди Еремы. Но слез у Аню ты давно уже не было. Их не было с того самого вечера, когда Анюта, возвращавшаяся к себе в избу после работы с теткиного двора, услышала за спиной леденящий душу крик озверевшего от похоти и ненависти к ней местного богатея Никифора: "Стой, подлюга! Убью!" Анюта усилием воли отогнала это воспоминание, переключилась на другое. Теперь уже нет ни ее избенки, ни теткиного двора. Хорошо, хоть тетка осталась жива. Ее с детьми угнали в полон, да тот полон, слава Богу, отбили потом мужики под предводительством отца Серафима. Отец Серафим... Анюта рывком поднялась, уселась на соломе. Все ее воспоминания и мысли - одно горше другого. "Ты еще про Михася вспомни!" - в душе обругала она сама себя, чтобы этой беззвучной злобной руганью прогнать еще большую боль.