- Ого! Всей семьей в город собрались, - заметил Якушка. - Скоро от вас, приблудных, коренному домовому и житья не станет…
- И где же он, твой Ермолай Гаврилыч? - вмешался Акимка.
Кроме рева, ответа не было. Тогда Акимка потрогал пальцем бурую шерстку младенца.
Младенец был мелкой породы, но коли умел бегать - надо думать, и говорить выучился.
- Батьку где потеряли?
- Та-ам… - пропищал младенец, тыча локотком в ту сторону, откуда прибежало семейство.
- Она что, от мужа сбежала? - растерянно предположил Акимка. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота.
- Кончай реветь и говори живо - от кого бежала! - рявкнул Якушка.
Домовиха от изумления и реветь перестала.
- От вихоря…
- Какого еще вихоря?
- Большого, страшного!.. Как подхватит, как ударит!..
- Кого подхватит, кого ударит? - допытывался Якушка, и вдруг получил исполненный ненависти ответ:
- Тебя!
- К ней с добром, а она всякие страсти сулит! - возмутился Якушка.
- Что-то мне все это не нравится… - с тем Акимка отошел в сторонку и, нагнувшись, стал изучать асфальт.
Уж что он там высмотрел - человеку не понять. Домовые оставляют след, только если под ногами ровная пыль, рассыпанная мука или приглаженный ветром песочек. Запах, правда, у следа имеется, и его не всякая собака учует. Сами же домовые друг дружку не выслеживают и по запаху не различают, потому что им это ни к чему. Однако Акимка помотался по шоссейке взад-вперед и решительно направился туда, куда бежала, да не добежала домовиха.
Минуты две спустя Якушка услышал его крик.
- Ахти мне! Беда! Якушка, буди народ! Матрену Даниловну сюда веди!
Оставив рыдающую домовиху с маленьким под развесистым подорожником, Якушка понесся к товарищу.
Акимка стоял на коленках, ощупывая некий темный неподвижный куль. Подбежав, Якушка вгляделся и ахнул.
Это был довольно крупный и взъерошенный домовой.
Кажется, мертвый…
* * *
Со старостью к домовым обычно приходит некая хрупкая ветхость. Они не страдают, не маются, только мысли делаются проще, тельце - легче, словно бы вся жизнь, что за долгие годы скопилась в домовом, начинает понемножку усыхать. Наконец тихонькое и кроткое существо, ростом уже не более младенца, живущее на покое при детках и внучках, засыпает и не встает более.
Тогда приходят домовые бабушки, помогают обрядить тельце, а мужики, посовещавшись, придумывают ему место последнего упокоения. Посколько состояние ветхого старца считается долгим, прочным, но отнюдь не беспробудным сном, тельце устраивают так, чтобы при необходимости оно могло благополучно выбраться и найти дорогу к своим. Раньше, когда на дворе полно было деревянных построек, можно было примостить прадедушку под конюшенным углом, снаружи или изнутри, под овином, в погребе. На деревне, наверно, так до сих пор и делалось. А в городе чего придумаешь?
Насилу разбуженный Акимкой и Якушкой матерый домовой дедушка Тимофей Игнатьевич долго скреб в кудлатом затылке.
- Ты уж нас Лукьяну Пафнутьичу не выдавай! - попросили подручные.
- Да уж не выдам. Мне-то хоть растолкуйте - чего вы ночью в лесу искали? Чего вам дома не спалось?
- Ну…
Сказать, что с девками плясали, - как раз и огребешь по оплеухе на брата. За баловство. А оплеуха от такой лапищи будет тяжкая…
- Любим-траву искали, - догадался ответить Якушка.
- Чтобы девки любили? Так вам же еще рано жениться, - удивился Тимофей Игнатьевич. - Чего удумали! Это вы телевизора насмотрелись, молодцы. Скажу Лукьяну Пафнутьевичу - пусть последит за вами.
- Ты лучше скажи - что теперь с мертвым телом делать! Тело на дороге лежит, скоро машины побегут, раздавят! - напомнил суть дела Якушка.
- И домовиха с маленьким под кустом сидит, ее куда девать? - добавил Акимка.
- О-хо-хо… Не было хлопот…
Тимофею Игнатьевичу совершенно не хотелось покидать уютную постельку, тащиться непонятно куда, однако дело выходило серьезное - погублен хоть и деревенский, однако ж - исконный домовой, может, даже родня.
Рассудив, что шустрые подручные, не добившись проку тут, побегут будить еще кого-то из старших и разнесут весть про его лень на весь дом, Тимофей Игнатьевич встал и снарядился в дорогу.
Он, как все домовые, был припаслив. Когда хозяева только-только переехали на новую квартиру, он прибрал великое множество веревочек и проволочек. Хранил же все это имущество в туалетной дырке. Была там в стене дырка, откуда тянуло холодом. Обнаружив ее прежде хозяев, Тимофей Игнатьевич заделал ее так, что снаружи не видно, а попасть в пронизанную сквозняком пещеру - легко. Жить в ней было невозможно, и он устроил там склад всякого добра, натянув веревки между трубами с горячей и холодной водой на манер гамаков.
Из этой дырки Тимофей Игнатьевич добыл большой кусок плотной полиэтиленовой пленки и моток шнура. Нести пришлось Акимке с Якушкой, и они не жаловались: слово старшего - закон.
На шоссейке они сразу нашли мертвое тело.
Оно уже как будто малость съежилось, но Акимке все казалось - случилась ошибка, этот бесталанный Ермолай Гаврилыч сейчас закряхтит, протрет глаза мохнатыми кулаками и сядет. А Якушка даже обошел его, надеясь уловить признаки жизни.
Но их-то как раз и не было.
- Бабу сюда ведите, - распорядился Тимофей Игнатьевич. - Пусть повоет.
- А что, нужно? - удивился Якушка.
Тимофей Игнатьевич задумался. Сколько он себя помнил, над престарелыми и крепко заснувшими домовыми никто не выл. Но вроде бы когда-то давным-давно овдовевшим домовихам полагалось…
Пока Якушка удивлялся, Акимка, проявив неожиданную шустрость, понесся отыскивать деревенскую домовиху. Она уже малость пришла в себя, но выбираться из-под развесистого подорожника боялась.
- А ну как вихорь прилетит?
- Да улетел твой вихорь! Не вернется! - успокаивал Акимка. - Пойдем, я тебя отведу…
- Куда?
Акимка растерялся.
- Ну, к этому, к твоему… - промямлил он.
- К Ермолаю Гаврилычу, что ли? - домовиха выглянула из-за круглого листа. - Сыскался?!.
- Сыскался…
- А что ж сам не идет? Расшибся, что ли?
- Расшибся…
- Пойдем, дитятко, - встав, она взяла за худенькую, еще не в полную меру шерстистую лапку своего малыша. - А ты, молодец, поглядел бы - там, на дороге, мы свои пожитки побросали. Сделай доброе дело, подбери!
И поспешила туда, где ее должен был огорошить страшным известием Тимофей Игнатьевич.
Акимка остался у подорожника. Подумал, что надо бы набрать спелых семян - в доме через дорогу у девицы Федосьи Андроновны хозяева канарейку завели, капризную - сил нет, и хочет та канарейка подорожникова семени, а сказать людям не может. И выругал себя нещадно: тут такое горе, а он - про канарейку…
Закричала и рухнула рядом со своим Ермолаем Гаврилычем домовиха, стал звать батю маленький. Акимка заткнул уши кулаками.
Так бы и сидел под тем подорожником до рассвета, но прибежал Якушка.
- Идем скорее! Тимофей Игнатьевич велел того покойника к дому перенести, там он у гаража угол приметил выкрошенный. Говорит, для Аникея Фролыча берег, но вот придется чужому уступить.
Аникей Фролыч был старшим из домовых-новоселов и уже не раз грозился лечь и уснуть, да все как-то не получалось.
Поскольку Акимка все боялся прикоснуться к телу, Тимофей Игнатьевич и Якушка сами завернули его и увязали, как умели, оставив петли - за что лапами браться. Акимке досталось вести горемычную вдову с маленьким.
Первым делом схоронили тело в обвалившемся углу и присыпали мелкими камушками. Не тащить же его в дом… Потом чуть ли не в охапке унесли обеспамятевшую домовиху с маленьким. Тимофей Игнатьевич надумал временно определить их на чердаке. А потом, узнав все обстоятельства дела, созвать сходку и решить их дальнейшую судьбу. В конце концов, бабьи слезы - не навеки, и если позвать опытную сваху - она для вдовушки живо местечко приищет.
Акимка с Якушкой переволновались - ну как старшие заметят на чердаке расчищенную под пляски площадку и новогоднюю гирлянду с батарейкой, чтобы уж праздник - так праздник? Но нет, не заметили.
Было уже раннее утро, дом пробуждался, когда все, за кем Тимофей Игнатьевич сгонял Акимку с Якушкой, поднялись наверх и заняли подобающие места. Домовые не любят сидеть рядком, поэтому разбрелись и устроились, как коты на солнцепеке - чтобы каждому хоть краем глаза, а видеть всех присутствующих. Жаль, чердак был новый, необжитой, хоть нарочно натаскай сюда всякой рухляди, удобной, чтобы укрыться с удобствами. Хорошо хоть, нашлись скомканные газеты…
Явился, понятное дело, крепко недовольный Лукьян Пафнутьевич. Он все никак не мог понять, каким боком его подручные к этому делу пристегнулись. Для помощи деревенской домовихе позвали и его супругу, Матрену Даниловну, хотя баба на сходках вообще не должна показываться. Явился домовой дедушка Ферапонт Киприанович - он-то с женушкой и наплодил трех девок. Явился сильно самостоятельный и непомерно гордый Евсей Карпович. Под локотки привели Аникея Фролыча.
Приплелся и совсем загадочный домовой Лукулл Аристархович, которого привезло с собой довольно странное семейство Венедиктовых. Семейство состояло из дедушки Венедиктова и его супруги Людмилы, а в новый дом на окраину оно было сослано внуками. И внуков можно было понять и простить - при всяком удобном случае дед с бабкой принимались толковать о роковом возрождении коммунизма, а также словесно нападали на гостей, упрекая их в материальном благосостоянии.