- Не заставляй меня напоминать тебе, сколько раз я вытаскивал тебя и твою слепую задницу. Мне перечислить?
Он приближается. Я слышу, чувствую, просто знаю.
Его дыхание совсем рядом, близко, над самым моим ухом. От него пахнет спиртным - почти уверена, что это и вправду скотч.
- У тебя все эмоции на лице написаны, Кесси, - шепчет он и проводит холодной ладонью по моей щеке. - Вот сейчас тебе страшно. Когда тебе страшно, у тебя на лбу, вот здесь, - пальцем он резко тычет мне куда-то между бровей, - такая смешная складочка.
- Ничего подобного, - возражаю.
А он смеется, - Говорил же, на лице написано, Кесси.
Я отталкиваю его - мне не нравится, когда он так близко. Это что-то инстинктивное, сродни инстинкту самосохранения, как будто, если он простоит около меня еще несколько минут, то я просто рассыплюсь на части. А еще мне не нравится, что он может смотреть на меня как хочет - похотливо, дерзко, жалостливо, - а я всего этого не вижу. Незнание убивает.
- А не пошел бы ты… - Уже забываю, что это я хотела его разозлить, а вышло, как всегда - злюсь, в итоге, я.
- А ты ведь ждала моего сообщения. - Ким снова близко. - Ждала, иначе бы не пришла так быстро.
Фыркаю и складываю руки под грудью. Почти уверена, что мой блеф не проходит, но я скорее умру, чем признаюсь, что Ким прав.
Молчу.
А Ким - уверена - снова смотрит на меня, изучает. Почти представляю его: "пшеничные" волосы, узкие темные глаза, тонкие губы. Почти вижу его - в своем воображении.
- Ты странная, Кесси, - говорит он задумчиво. - Каждый раз, как я пытаюсь помочь тебе, ты отталкиваешь меня, как будто боишься признать за собой какую-то постыдную слабость. Знаешь, отрицание проблемы - это главный симптом наличия этой самой проблемы. Ты мнишь себя черт знает кем, Кесси.
Я отворачиваюсь, но знаю, что он стоит сзади и внимательно готов слушать все мои оправдания. Вдыхаю побольше воздуха, открываю рот, чтобы что-то сказать, но чересчур громкое тиканье часов сбивает с мысли. Рот снова закрыт, а руки снова сложены в оборонительной позе.
- Пришел мне мораль читать, Ким? - спрашиваю.
Последние остатки самообладания начинают вскипать во мне. И меня раздражает, что ему сейчас фиолетово - он стоит сзади и, возможно, ухмыляется, а мне вот не все равно. И вообще меня легко вывести из себя.
Ким ставит бокал на журнальный столик - громко, я слышу. Только когда его шаги уже начинают стихать, я понимаю, что в этот раз - последний - мне придется наступить на горло собственной гордости.
- Ким! Стой!
Хочется плакать. Настолько унизительно. Я даже не могу догнать его, не могу точно определить, куда он направится. У него в преимуществах скорость и способность ориентироваться (в моем случае, способность видеть).
Он возвращается, хотя я и не сомневалась, что так оно и случится.
- Да, Кесси? - мягко спрашивает он.
Я знаю Кима. Знаю, чего он хочет от меня: увидеть меня слабой, униженной. Хочет посмотреть, что будет, если он все-таки заставит меня встать перед ним на колени и молить о пощаде. Он знает, что нужен мне. Знает этот мой маленький грязный секретик.
- Ты. Пришел. Значит. Что-то. Хотел. - Слова выдавливаю из себя с трудом. Сквозь стиснутые зубы. Озлобленно. - Пожалуйста, - добавляю, не знаю, зачем.
Почти чувствую, что он улыбается.
- И ты хочешь узнать, зачем я пришел?
Он достал меня. Еще немного - и я начну плеваться ядом.
- Конечно. Хочу.
Снова звук льющегося скотча. На третий раз убеждаю себя, что это все-таки скотч. Ким и не собирался никуда уходить - он просто издевается надо мной. Он садист, а садисты все такие - больные на голову.
- Офис взломали, - выдыхает он, очевидно, ожидая, что это заявление произведет на меня какое-либо впечатление.
Я наплевательски пожимаю плечами.
- Прости, Ким, но я ничего не вижу. Так какую эмоцию я сейчас должна отобразить на своем лице: сожаление, ужас? Или, может, мне стоит сказать: "Ким, я же тебя предупреждала"…
- Прекрати ломать комедию! - рявкает он. Именно не кричит, а рявкает. - Почти ничего не пропало.
- И?.. - я вопросительно приподнимаю бровь.
- Они взяли только твое досье, Кесси.
…
На улице холодно - я знаю, говорили в прогнозе погоды. Но мне почему-то кажется, что я вся горю.
Одно дело сказать, что все, Ким, я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, и просто уйти восвояси, а совсем другое - понимать, что в этот самый момент, возможно, кто-то ищет меня. Может быть, он уже стоит под моей дверью, приготовив заранее заряженный револьвер.
- Ты понимаешь, что тебе надо срочно уезжать из города? - спрашивает он уже серьезно. Я теперь тоже серьезная.
- Одной?
- Я не говорил.
Если Ким и говорил, что все эмоции отображаются на моем лице, то сейчас я испытываю только одну эмоцию - страх. Страх не быть убитой, даже нет, а страх того, что у этого факта была вероятность. Я могу прожить еще несколько десятков лет в абсолютном страхе, обзаведусь манией преследования, но меня так и не убьют. Но они могут прийти за мной и завтра, и сейчас. Просто так никто ни за что не будет красть мое досье. Живой я им точно не нужна - я слепа, как крот, а значит - бесполезна.
Я не знаю, когда они явятся за мной. А незнание - оно топит тебя, затягивает похлеще любой трясины.
Всплесков наливаемого скотча больше не слышно - зато слышно, как Ким снова пьет. Наверное, уже из горла.
Пытаюсь нащупать его - он где-то рядом, но руки хватают только пустоту. Качаюсь. Думаю, что упаду. Но он меня ловит.
Быть слабой - отвратительно. И в жизни это моя самая навязчивая мысль: быть сильнее, чем обо мне думают. Быть волком в овечьей шкуре, чтобы все доверяли мне. Мне нравится водить людей за нос.
- Будешь собирать вещи? - спрашивает Ким, возвращая меня в вертикальное положение. Он не спрашивает, согласна ли я вообще уехать, не интересуется, что я об этом думаю. Вот так просто - будешь собирать?
Я киваю. Руки до сих пор дрожат, а сердце начинает биться быстрее. Врачи называют это волной внезапного страха, когда чувствуешь, ощущаешь, предчувствуешь что-то омерзительное. Возможно, даже со смертельным исходом.
- За кроватью рюкзак. В ванной на верхней полке большая косметичка. И одежды. На твой вкус.
Мне нравится давать Киму указания, нравится чувствовать, что он у меня мальчик на побегушках. Сделает, как я сказала, просто потому, что я буду делать это в десять раз дольше.
Ким фыркает, но все же уходит. Слышу, как у рюкзака расстегивается молния, как открывается дверца шкафа, а уже через четверть секунды закрывается. Чувствую, как он тянет меня за запястье.
- Пошли, - бормочет он.
И вытаскивает меня на улицу, даже не закрыв входную дверь.
…
На улице холодно - щеки и нос жжет легкий мороз. А дождя уже нет - только бесконечные лужи под ногами, и ноги мокнут.
Ким сажает меня в машину, резко, неаккуратно, как будто забывает, что я не вижу. Не клюет на мою удочку.
Мотор заводится с первого раза, и автоматически включается проигрыватель. Музыка легкая, классическая, как я люблю, вот только на Кима это не похоже.
- Почему? - спрашиваю. - Ким, почему ты помогаешь мне?
Я поворачиваюсь к нему лицом - по дыханию предполагаю, что там, по другую сторону от меня, на водительском сиденье и вправду Ким. Но я не уверена. Музыка, спокойствие, молчание - не похоже на него.
Он вздыхает тяжело, как столетний старец. И он не выспался - я чувствую, потому что тормозит он часто и резко, будто вообще не смотрит на дорогу. В такие моменты я жалею, что не вижу, где находится ремень безопасности.
- Кесси, лучше не задавай лишних вопросов, а то я могу и передумать. Можешь поспать пока - ехать далеко, - говорит он
За окном какой-то сельский пейзаж - я не знаю - воображаю. Пахнет скошенным сеном, поэтому так думаю. Дождь прекратился уже давно, но после него осталось такое сладкое послевкусие и промокшие ботинки.
Похоже, что мне и вправду удается заснуть, потому что, проснувшись, понимаю, что капли снова барабанят по стеклу, и слышится только "вжик-вжик" суетящихся дворников. Я засыпаю и просыпаюсь много раз - мой сон беспокойный. И Киму, наверное, спать хочется гораздо больше, но я не могу предложить ему свою помощь: таким, как я, водительских прав не выдают.
Не могу определить, сколько времени мы вот так ехали. Возможно, несколько часов, а возможно, и несколько суток. Время стало каким-то резиновым, слишком сильно растяжимым. И снова засыпая, я загадываю про себя, чтобы больше не проснуться. Какая разница: умереть завтра или умереть сейчас.