Содержание:
Тракт. Дивье дитя 1
Устаревшие, диалектные и просторечные слова 43
Тракт. Дивье дитя
… Плакала Саша, как лес вырубали…
Н. А. Некрасов.
Егор вышел из леса, когда уже сгущались сумерки.
Еще стоя за деревьями и глядя на холодный красный закат, догорающий над черными вершинами, он вспомнил о сыче, который дремал у него на плече. Усмехнулся и легонько щелкнул сыча по клюву:
– Просыпайся, засоня!
Сыч распахнул желтые глаза и обиженно встряхнулся: он не выспался, с ним обошлись фамильярно, он чувствовал себя униженным.
– Не обессудь, приятель, – сказал Егор. – Тебе со мной нельзя.
Сыч демонстративно отвернулся. Егор осторожно снял его, хотя сыч сделал слабую попытку удержаться когтями за тулуп, и поднес к низко свисающей ветке. Сыч ухватился за ветку растопыренными лапами – ему больше ничего не оставалось, он был всерьез сердит на Егора и не желал это скрывать.
– Ничего, потом поймешь, – сказал Егор примирительно.
Потом распахнул тулуп и вынул из-под рубахи простуженную белку. Белка уже успела основательно согреться, но все-таки чихнула, попав на свежий воздух. Выпустил ее, и, решив разом со всем покончить, повынимал из всех карманов набравшихся туда полевок. Проверил на предмет полевок и скрипичный футляр, но туда они не полезли – посовестились.
Последняя полевка обнаружилась в рукаве. Вытряхивая ее, Егор вздохнул. Лесному народу не было дороги туда, куда он направлялся. От всей прежней жизни осталась только скрипка.
Покончив с прощанием, Егор вдруг почувствовал одиночество и тоску, почти страх. Лес впереди поредел и расступился; оттуда доносились запахи дегтя, лошадиного навоза, уставшей сырой земли – и эти запахи резали нервы, как тупое лезвие.
"Ты же домой идешь, – попытался Егор себе внушить. – Ну и что, что ты с давней поры там не был – пустяки это. Там тоже твой дом, там ты родился, хоть и уже и позабыл – что ж тебя тревожит? Глупо, глупо и есть…" – но тревога все равно не проходила.
"Ты же сам хотел, – сказал он себе уже с досадой. – Ты ж сам так порешил, чтоб тебя черти взяли! Тебе ж хотелось сделать доброе дело и заодно себя проверить, на что ты годен – так делай и проверяй, будь ты неладен! Или ты уже и струсил?"
Это помогло. Егор решительно отодвинул мохнатые лапы кедрача и вышел к дороге.
Дорога была именно такой, как Егор и представлял себе. Прошли дожди, земля размокла и расплылась, тяжелые колеса и подкованные копыта выбили в ней глубокие раны, полные грязной воды – дорога выглядела, как длинный загноившийся шрам, и видеть ее было больно.
Егор подавил судорожный вздох, перепрыгнул придорожную канаву и ступил на мертвую изувеченную землю…
Влас, прозванный Зюзею, сильно задержался в пути.
Недавние дожди превратили почтовый тракт в совершеннейший кисель – хоть хлебай его ложкой – и лошади еле плелись. Влас их понимал, не понукал – но уже темнело, спустился холодный туман, а до Прогонной оставалось еще версты три, никак не менее. Особой отвагой Влас не отличался, поэтому темнота его весьма огорчала. Лес по обеим сторонам дороги возвышался черными глухими стенами; любой шорох, любой скрип, топот и фырканье лошадей – все это звучало в лесной глуши таинственно и зловеще. Мнительной Власовой душе представлялись ужасные картины – притаившиеся в чаще разбойники, подкарауливающие неосторожного или запоздалого возчика, блестящие ножи у них в руках, их обветренные морды, обросшие бородами, дикие воровские слова, которыми они сообщают друг другу – вот, де, едет полоротый на крепких лошадях…
Одинокая фигура, возникшая из тумана недалеко впереди, как будто из страшных мыслей вышла. И то сказать – разве добрые-то люди ходят вот этак? Незнамо кто впереди не шел даже, а брел гуляючи, нога за ногу, неспешно, барственно, вольготно, будто по губернаторшину саду прогуливался, а не по глухому тракту в самое душегубное время.
– Ты! – крикнул Влас вперед, обращаясь к тени в тумане. – Каков ты человек есть?
Тень несуетливо оглянулась, повернулась и такой же небрежной поступью пошла навстречу.
– Ты полегче, не замай! – закричал Влас так грозно, как только позволил севший голос. – Я, гляди-ка, берданку сейчас достану!
Прохожий рассмеялся, но не по-разбойничьи, а по-людски – беззлобно.
– Я, добрый человек, не злодей, – сказал он, подходя совсем близко. – Я – музыкант. Вот, скрипка у меня, гляди, – и протянул к Власу чудного вида черный чемоданчик.
– Музыка-ант… – протянул Влас несколько недоверчиво, но уже без страха. – А откудова, ты, музыкант, тут взялся?
Путник, а уже ясно было и по голосу, и по фигуре, что молодой парень, неопределенно мотнул головой назад себя и пожал плечами.
– Из города, что ли? – спросил Влас, а парень чуть только не перебил его, так быстро ответил:
– Нет, не из города. Из леса.
– Скитник, что ли? – спросил Влас, успокоившись совсем. Среди сектантов какого только нет странного народа, но буйствуют они редко – им вера не велит.
– Наверное, скитник, – ответил чужак неохотно. – Музыкант я.
– А идешь-то куда?
– Да прямо иду. Поселок-то, что к нам ближе всего – Прогонная, что ли?
– Прогонная, она и есть.
– Значит, в Прогонную иду.
– Бродяга, что ли?
– Бродяга и есть. Подвез бы ты меня, добрый человек.
– Лошади стали совсем, – мрачно отозвался Влас. – Хоть в поводу веди.
Парень протянул руку к лошадям, и они потянулись к нему мордами так, будто всю жизнь его знали.
– Устали, сердяги, – сказал он вполголоса, и слышно было, что улыбался. – Груз тяжел и дорога разбитая… Устали, верно…
А лошади так и подставляли ему морды, пофыркивали – и когда он пошел рядом с телегой, сами, без понукания, тронули следом. Влас насторожился.
– Да ты лошадник, как я посмотрю…
– Не сведу твоих лошадей, не опасайся. Я не конокрад, правда. Я верно сказал тебе – музыкант.
Влас покивал. Может, оно и действительно…
– Ну да, я и говорю. Музыкант – это хорошо. В Прогонную приедем – музыку сыграешь. Мужики послушают. Оно им гоже – музыка-то. В Прогонной Лешка Скитской петь больно горазд, старатели тож, тож – Осипова девка, а музыки не слыхать. Разве у Антипки – балалайка, и та – с одной струной… Гармониста, случаем чего, из Бродов зовем.
– Понятно.
– То-то, понятно, – парень смирно шел наравне с телегой, разговаривал – и Влас обрадовался случаю побеседовать по дороге с приятным человеком. Наступающая ночь уже казалась ему не так страшна. – Устин-то Силыч все машину из города выписать грозится. Машина такая есть: покрутил ручку – и музыка…
– А играет-то кто?
– Кто! Чай, машина и играет.
– Машина…
– Точно. А то – и человечий голос из трубы: только кружочек вставь и покрути. Да тяжелый такой – страсть.
– Кружочек тяжелый?
– Голос тяжелый, паря. Не душевный.
– А музыка душевная?
Влас задумался.
– Да нет… Правду сказать, и музыка не то, чтоб очень душевная.
– А зачем недушевную-то слушать?
– Так он, Силыч, и машину-то еще не купил…
Прохожий рассмеялся. Влас усмехнулся тоже и принялся чиркать спичкой, чтобы закурить цигарку.
– Вот Силыч-то и говорит. Людям, говорит, нужна умственность и для души тоже… Вот старатели, те душевно поют. Аж слеза прошибет иной раз. Все о жизни своей, о разнесчастной…
– Почему – о разнесчастной?
– А какая у них жизнь? – оживился Влас. – В холоде, да в голоде, да в мокрети – роют-роют, как кроты, да в воде-то по колено, да в ямах этих ихних… Тыщу пуд песка выворотят – на ноготок золота намоют. Да и то – фарт, слышь, надобен, а без фарта что ж… Вот подфартит которому – он сей момент в Прогонную, в лавку да в кабак. Себе одежу справит, бабе – одежу, конфект-пряников, а до винища дорвется – и спустит все до нитки. Пропьет последнее – и на прииск в рванине…
– Так, стало быть, не золото им нужно, а водка?
Влас рассмеялся и закашлялся.
– Скажешь еще! Золото всем надо. Золото – оно что ж… Как же. А водка – она сама по себе.
– И тебе нужно золото?
Влас фыркнул так, что обернулся чалый жеребчик.
– А кому не нужно? Ты, паря, даешь. Коли бы у меня да золото было, я б развернулся. Разве я бы тут стал бы? Я б всем показал кузькину мать…
– Что ж на прииск не идешь?
– Дурак я на прииск идти. Фарт не знай, будет ли, нет ли – а разбой да поножовщина округ золота завсегда ходит. Зарежут за грош – и поминай, как звали. Самые они непутящие люди, да и отчаянные. Нет уж. Не в чилиндре хожу, да зато кусок хлеба верный и никто на меня и на добришко мое не польстится… Да и где нарыть сколько надоть – ты ж ведь в контору отдай, а контора-то себе на уме. Пронюхают, что золотом-то пахнет – мигом участок-то в казну, а ты ступай себе… А коли потаишь от казны-то – перекупщик заживо шкуру сдерет. Вот и останется все то же солнышко – грошик с орлом…
– А тебе сколько надо?
Было это так сказано, что у Власа екнуло сердце. Будто даже померещилось, что прохожий парень, как в старательских россказнях, сейчас раскроет свой чудной чемоданчик – а там все самородки – да и скажет: "Бери, мол, Влас, за добрую твою душу и жизнь безгрешную".
Морок был так силен, что Влас кашлянул и пробормотал:
– Ты, все ж, на телегу сел бы… Чего даром ноги-то утруждать…
Парень усмехнулся.