Прогулка по площади Дурбар - по сути, вовсе и не площади, а громадному храмовому комплексу, перемежающемуся открытыми пространствами и петляющими мощеными дорожками - всегда наводила Элиота на воспоминания о своей краткосрочной работе в роли гида; карьера его оборвалась, когда турагентство засыпали жалобами на его чудачества. ("…Предупреждаю, пробираясь среди груд человечьего шлака и фруктовой кожуры, не следует чересчур глубоко вдыхать дух божественных откровений, иначе он навсегда отобьет вам чутье к ароматам Степной Гавани, Кувшинного Горла или как там зовется оплот славного житья-бытья, каковой вы кличете родиной…") Ему претило читать лекции о статуях и истории площади перед недалекими людьми, желающими лишь щелкнуть "Поляроидом" Эдну или дядю Джимми на пьедестале рядом с жутковатым обезьяньим богом. Площадь - место уникальное, а столь непросветленный туризм, по мнению Элиота, марает ее.
Пагоды, выстроенные из красного кирпича и темного дерева, обступают площадь со всех сторон, вознося свои главки к небесам, будто бронзовые зигзаги молний. Облик их настолько не принадлежит миру сему, что невольно ожидаешь увидеть над ними инопланетные небеса, вместившие несколько лун разом. Карнизы и оконные завесы храмов изукрашены затейливыми изображениями богов и демонов, а за большой завесой храма Белого Духа возлежит бронзовая маска этого бога - почти десяти футов высотой, в замысловатом головном уборе, с длинными мочками ушей и ртом, полным белоснежных клыков; его покрытые алой эмалью брови свирепо изогнуты, но взгляд у него чуточку очумелый; это качество роднит всех неварских богов, как бы свирепо они ни выглядели - по сути, в них чувствуется какое-то дружелюбие. Элиоту они всегда напоминали карикатурных младенцев. Раз в год - фактически говоря, до этого события осталось чуть больше недели - завесы распахивают, богу в рот просовывают трубу, и во рты бурлящих перед ним толп изливается рисовое пиво; в какой-то момент по трубе пускают рыбу, и поймавший ее на протяжении следующего года считается самым везучим в долине Катманду. У Элиота вошло в обычай пытаться заполучить рыбу, хоть он и понимал, что нуждается отнюдь не в подобном везении.
Дальше путь Элиота лежал через тесные улочки, пробирающиеся между кирпичными домами в три-четыре этажа высотой, каждый из которых разделен на десятки отдельных каморок. Полоска неба, видневшаяся между крышами, сверкала насыщенной синевой - цветом космоса, - и кирпичи в тени казались лиловыми. Люди свешивались из окон верхних этажей, чтобы потолковать между собой и с прохожими - такова жизнь экзотического многоквартирного дома. Повсюду - в стенных нишах и у входов в переулочки - виднелись часовенки, небольшие деревянные сооружения, вмещающие гипсовые либо бронзовые статуэтки. В Катманду боги встречаются на каждом шагу, и трудно отыскать такой уголок, куда не проникает их взор.
Добравшись до резиденции, захватившей полквартала, Элиот двинулся в первый же из внутренних двориков, откуда лестница ведет прямиком в апартаменты мистера Чаттерджи - там можно будет сразу же проверить, что осталось выпить. Но едва он вошел во дворик - бетонный ромб, окруженный несколькими рядами тропических растений, - как увидел девушку и замер. Сидящая с книжкой в шезлонге гостья оказалась действительно весьма фигуристой. Одета она была в просторные хлопчатобумажные брюки, футболку и длинное белое кашне с золотым люрексом. Кашне и брюки - своеобразная униформа молодых путешественников, обычно оседающих в эмигрантском анклаве Темаль: они будто сразу же по прибытии бросаются покупать эти атрибуты, чтобы узнавать друг друга издалека. Подобравшись поближе, Элиот сквозь листву каучукового дерева разглядел, что у девушки глаза лани, медового цвета кожа и каштановые волосы до плеч со светлыми прядями. Уголки ее крупного рта были печально опущены. Ощутив присутствие постороннего, она испуганно вскинула голову, потом помахала Элиоту и опустила книгу, заложив страницу пальцем.
- Я Элиот, - сообщил он, приблизившись.
- Знаю. Ранджиш говорил мне. - Девушка смотрела на него без малейшего интереса.
- А вас как звать? - Элиот присел рядом с ней на корточки.
- Микаэла. - Она так и держала палец между страниц, словно ей не терпелось вернуться к чтению.
- Я смотрю, вы в городе недавно.
- Откуда вы знаете?
Элиот рассказал о стиле одежды, но Микаэла лишь пожала плечами:
- А я и есть такая. Наверно, я уже никогда не сменю стиль.
Она скрестила руки на животе - на своем очаровательном округлом животике, - и Элиот, большой знаток по части женских животов, ощутил пробудившееся желание.
- Никогда? Так вы планируете задержаться здесь надолго?
- Не знаю… - Она принялась водить пальцем вдоль корешка книги. Ранджиш звал меня замуж, а я сказала, что там видно будет.
Затеплившаяся было в душе Блэкфорда надежда вдребезги разбилась о столь сокрушительный аргумент; Элиоту даже не удалось скрыть недоверие.
- Вы влюблены в Ранджиша?!
- А при чем тут это? - У Микаэлы между бровей залегла морщинка идеальное выражение настроения; именно таким штрихом карикатурист изобразил бы нескрываемое раздражение.
- Ничего. Если это не должно быть при чем, то и ни при чем. - Элиот попытался усмехнуться, но втуне. - Что ж, - выдавил он из себя после паузы, - как вам нравится Катманду?
- Я почти не выхожу, - равнодушно отозвалась она, явно не желая вступать в беседу. Но Элиот сдаваться еще не хотел.
- А следовало бы. Праздник Индры Джатры вот-вот начнется. Пышное зрелище. Особенно в ночь Белого Духа. Рев жертвенных быков, свет факелов…
- Я не люблю толп, - отрезала она.
Два - ноль.
Элиот мучительно старался измыслить какую-нибудь привлекательную тему для разговора, но уже заподозрил, что дело это безнадежное. В Микаэле угадывается какое-то душевное оцепенение, налет апатии, разящей аминазином и больничными процедурами.
- Вы когда-нибудь видели лха? - спросил он.
- Чего?
- Лха. Это дух… хотя некоторые считают, что он отчасти животное, потому что здесь животный и духовный миры пересекаются. Словом, кем бы он ни был, в каждом старом доме есть такой, а если нет, дом считается несчастливым. В этом доме есть.
- И как же он выглядит?
- Отдаленно смахивает на человека. Черный, безличный. Как бы живая тень. Стоят они выпрямившись, но вместо ходьбы катаются.
- Нет, такого я не видела, - рассмеялась она. - А вы?
- Возможно. По-моему, я видел его пару раз, но будучи весьма подшофе.
Микаэла села повыше и закинула ногу на ногу. Груди ее качнулись, и Элиоту стоило немалых усилий заставить себя не сводить глаз с ее лица.
- Ранджиш говорит, что вы слегка чокнутый, - сообщила она.
Ах, добрый старый Ранджиш! Небось догадывался, что этот сукин сын тут же закрутит с его новой дамочкой.
- Пожалуй, так и есть, - согласился Элиот, готовясь получить от ворот поворот. - Я много медитирую и порой балансирую на грани.
Но это признание заинтриговало ее сильнее, чем весь предыдущий разговор; ее нарочито бесстрастное лицо смягчилось, на губах заиграла улыбка.
- Расскажите о лха еще что-нибудь, - попросила она.
Элиот мысленно поздравил себя.
- Они чудаковатые типы, ни добрые, ни злые. Прячутся по темным углам, хотя время от времени показываются на улицах или в полях близ Джапу. А самые старые, самые могущественные живут в храмах площади Дурбар. О здешнем лха ходит байка, наглядно повествующая об их выходках… Если вам интересно.
- Разумеется. - Она снова улыбнулась.
- До того, как Ранджиш купил этот дом, здесь был постоялый двор, и как-то раз вечером сюда зашла переночевать женщина с тремя аденомами на шее - ну, знаете, такие опухоли от щитовидки. Так вот, у нее было два каравая хлеба, которые она несла домой, и перед сном она сунула их под подушку. Около полуночи этот лха вкатился в комнату и был поражен видом аденом, вздувающихся и опадающих при дыхании женщины. Он подумал, что из них получится чудесное ожерелье, взял их с ее шеи и надел на свою. Затем заметил торчащие из-под подушки караваи. Они выглядели аппетитно, так что он взял заодно и их, а вместо них сунул два слитка золота. Проснувшись, женщина пришла в восторг и поспешила обратно в деревню, чтобы рассказать об этом семье, и по пути встретила подругу, направлявшуюся на рынок. А у этой подруги было четыре аденомы. Первая женщина рассказала ей о случившемся, и в тот же вечер вторая пришла на постоялый двор и сделала точь-в-точь как первая. Около полуночи лха вкатился в ее комнату. Ему уже надоело ожерелье, и он оставил его женщине. Еще он решил, что хлеб - штука не слишком-то вкусная, но у него оставался еще каравай, так что он решил сделать еще попытку и взамен за ожерелье забрал у женщины вкус к хлебу. Когда она проснулась, то обнаружила у себя семь аденом, ни кусочка золота, да вдобавок до самой смерти не могла есть хлеб.
Элиот надеялся слегка позабавить новую знакомую этой побасенкой, перейдя к гамбиту с предрешенным эндшпилем. И то, что Микаэла встала и снова отгородилась от него каменной стеной недоступности, оказалось для него полнейшей неожиданностью.
- Мне надо идти, - бросила она и, рассеянно помахав ладонью, направилась к двери на улицу. Шла она, сунув руки в карманы и понурив голову, словно считала ступени.
- Куда вы? - окликнул ошарашенный Элиот.
- Не знаю. Может, на улицу Капризов.
- Составить вам компанию?
Остановившись на пороге, она обернулась:
- Тут нет вашей вины, но ваша компания не доставляет мне особого удовольствия.
Прямое попадание!
Дымный след, штопор, удар о склон холма, взрыв и огненный смерч.