Элиот даже не понял, почему это так ошарашило его. Подобное случалось и прежде, и будет случаться впредь. При обычных обстоятельствах он тотчас же направился бы в Темаль и нашел бы себе другое длинное белое кашне с хлопчатобумажными брюками, обладательница которых не так патологически занята собой (теперь, задним умом, Элиот именно так и охарактеризовал Микаэлу) и поможет ему возродиться к очередной попытке узреть Авалокитешвару Будду. Более того, он даже ходил в Темаль, но просто сидел в продымленном гашишем ресторане, потягивая чай и наблюдая, как юные путешественники разбиваются на пары для ночлега. Один раз он сел в автобус до Патана и навестил старого приятеля-хиппи по имени Сэм Чипли, заправляющего медицинской клиникой; раз дошел до Сваямбхунатха, подойдя достаточно близко, чтобы разглядеть белый купол ступы и золоченое сооружение на его вершине с изображениями всевидящих глаз Будды; глаза казались прищуренными и недобрыми, словно с порицанием взирали на приближающегося Элиота. Но вообще-то большую часть следующей недели он просто бродил по дому мистера Чаттерджи, не выпуская бутылки из рук, чтобы оставаться под хмельком, и поглядывая за Микаэлой.
Мебели в большинстве комнат не было, но многие несли следы недавнего проживания: сломанные трубки для гашиша, рваные спальные мешки, пустые упаковки из-под благовоний. Мистер Чаттерджи позволяет путешественникам, привлекающим его сексуально - и мужчинам, и женщинам, - жить в его доме порой по нескольку месяцев, так что прогулка по комнатам превращается в историческое турне по американской альтернативной субкультуре. Росписи демонстрируют целый спектр проблем, занимавших умы, - тут и Вьетнам, и "Секс Пистоле", и движение суфражисток, и нехватка жилья в Великобритании, а еще ряд личных посланий типа: "Кен Финкель, будь добр связаться со мной в ам. пред. в Бангкоке… С любовью, Руфь". В одной из комнат замысловатая фреска изображает Фарру Фосетт, сидящую на коленях тибетского демона и сжимающую ладонью его узловатый фаллос. Все это оставляет впечатление знакомства с упадочнической, маразматической шпаной. Родная среда Элиота. Поначалу туры его забавляли, но мало-помалу опротивели ему, навевая тоску, так что он все чаще и чаще проводил время на балконе, выходящем на общий с соседями двор, слушая пение неварских женщин за работой или читая книги из библиотеки мистера Чаттерджи. Одна из этих книг называлась "Карверсвилльский Ужас".
"Леденящий кровь, истошный…" - заявляла "Нью-Йорк таймс" на обложке книги; "…неотступный Ужас…" - подхватывал Стивен Кинг; "…захватывающий, повергающий в оцепенение, отшибающий разум…" фонтанировал журнал "Пипл". Чуть пониже Элиот аккуратными печатными буковками дописал собственную рецензию: "…дерьма кусок…" Текст, написанный в расчете на полуграмотного читателя, являл собой литературную версию якобы реальных событий, разыгравшихся с семейством Уиткомб, пытавшимся в шестидесятых восстановить особняк Кузино. Пройдя через традиционное нагромождение потусторонних явлений, ледяных дыханий и всяческих зловоний, семейство - папа Дэвид, мама Элейн, младшие сыновья Тим и Рэнди и девочка-подросток Джинни - собралось, чтобы обсудить ситуацию.
- "…этот дом состарил даже детей", - думал Дэвид. Собравшись вокруг обеденного стола, они больше всего напоминали компанию преданных анафеме мрачные, изможденные, с черными кругами у глаз. Несмотря на распахнутые окна и вливающиеся сквозь них потоки света, комнату будто наполнял душный сумрак, разогнать который солнце не в силах. Благодарение Господу, проклятая тварь днем впадает в спячку!
- Итак, - сказал он, - пожалуй, можно начать дискуссию.
- Домой хочу! - У Рэнди из глаз полились слезы, и, словно по подсказке. Том тоже заплакал.
- Все не так просто, - возразил Дэвид. - Дом-то у нас тут. Даже не представляю, как мы выкрутимся, если уедем отсюда. Сберегательный счет почти исчерпан.
- Наверно, я могла бы найти работу, - без воодушевления проронила Элейн.
- А я не уеду! - Джинни вскочила, опрокинув стул. - Вот так всегда! Стоит мне завести друзей, как мы переезжаем!
- Но, Джинни!.. - Элейн протянула руку, чтобы успокоить дочь. - Ведь это же ты завела…
- Я передумала! - Джинни попятилась, словно только что поняла, что ее окружают смертельные враги. - Можете поступать, как вздумается, а я остаюсь! - С этими словами она выбежала из комнаты.
- О Боже, - устало вздохнула Элейн. - Какой бес в нее вселился?
Собственно говоря, вселившийся в Джинни бес (точнее, вселяющийся) и единственная интересная часть в книге - дух Эме Кузино. Обеспокоенный поведением дочери, Дэвид Уиткомб обследовал дом и выяснил о духе очень многое. Эме Кузино, урожденная Виймо, родом из Сен-Беренис, швейцарской деревушки у подножия горы, известной под названием Эйгер (ее фотография вместе с портретом Эме - темноволосой молодой женщины, отличающейся холодной красотой и резными чертами - размещалась в центральной брошюре книги), до пятнадцати лет была милым, ничем не выдающимся ребенком; однако летом 1889 года, отправившись в пеший поход на Эйгер, она заблудилась в пещере.
Родители почти утратили надежду, когда - три недели спустя - к их безмерной радости она появилась на пороге отцовской лавки. Но радость оказалась недолговечной. Эта Эме - неистовая, расчетливая, неряшливая ничуть не походила на ту, что вошла в пещеру.
За следующие два года она сумела соблазнить половину мужчин деревни, в том числе и местного священника. Согласно его утверждениям, он как раз увещевал Эме, объясняя, что греховной тропой к счастью не придешь, когда она начала раздеваться. "Я повенчалась со Счастьем, - заявила она. - Я сплетала конечности с Богом Блаженства и целовала чешуйчатые чресла Радости". Во время последующего акта она отпускала загадочные комментарии касательно "Бога из-под горы", чья душа теперь навсегда соединилась с ее душой.
В этом месте книга возвращалась к ужасающим приключениям семейства Уиткомб; заскучавший Элиот сообразил, что уже полдень и Микаэла принимает солнечные ванны. Поднявшись на четвертый этаж, в апартаменты мистера Чаттерджи, он швырнул книгу на полку и вышел на балкон. Собственный неугасающий интерес к Микаэле озадачивал Элиота; он даже подумал, что, наверное, влюбился и что это было бы чудесно. Хотя вряд ли из этого выйдет какой-то прок, было бы недурно иметь в своем распоряжении энергию любви. Но все-таки он сомневался, что причина в любви. Скорее всего интерес основывается на некоем воскурении от темной глыбы в глубине его души. Простая похоть. Элиот выглянул поверх перил. Девушка лежала на одеяле, без лифчика, на самом дне солнечного колодца - жидкий, чистый солнечный свет изливается вниз, будто тончайшая фракция меда, чтобы сгуститься в форме крохотной золотой женщины. Казалось, воздух напоен исходящим от нее жаром.
В ту ночь Элиот нарушил одно из правил мистера Чаттерджи и переночевал в хозяйской спальне. Изрядную часть ее кровли занимал стеклянный фонарь, а остальной потолок был окрашен в темно-синий цвет; но нормального числа звезд на небосводе мистеру Чаттерджи показалось маловато, так что он велел изготовить фонарь из рельефного стекла с призмочками, размножающими звезды и создающими впечатление, будто пребываешь в сердце галактики, взирая на мир из самого ее пылающего ядра. Стены украшали фотообои, изображающие ледник Кхумбу и Джомолунгму; озаренные звездным светом обои обретали иллюзию глубины и ледяного горного безмолвия. До слуха доносились отдаленные звуки праздника Индры Джатры - возгласы толпы и звон кимвалов, пение флейт и рокот барабанов. Звуки притягивали Элиота, его подмывало выбежать на улицу, смешаться с хмельной толпой, чтобы среди света факелов и общего исступления та унесла его с собой и швырнула к стопам идола, залитым кровью жертвенных животных. Но его удерживала привязанность к дому и к Микаэле. Затерявшись среди света звезд, паря над Джомолунгмой и прислушиваясь к шуму улиц, Элиот почти уверовал, что он - бодхисатва, дожидающийся призыва к действию, что его бдительность служит некой высокой цели.
Груз прибыл на восьмой день под вечер. Чтобы поднять каждый из пяти громадных ящиков на третий этаж, где разместилась коллекция мистера Чаттерджи, потребовались совместные усилия Элиота и троих неварских грузчиков. Дав грузчикам чаевые, потный и запыхавшийся Элиот присел у стены, чтобы отдышаться. Несмотря на солидные размеры - двадцать пять футов на пятнадцать, - комната казалась тесной из-за десятков занимательных предметов, стоящих на полу и развешанных по стенам один над другим. Тут бронзовая дверная ручка, там разбитая дверь; вот кресло с прямой спинкой, подлокотники которого связаны бархатным шнуром, чтобы никто не вздумал в него усесться; здесь выцветшая раковина, а подальше зеркало с бурыми пятнами патины и изрезанный абажур. Все это реликвии, каким-либо образом связанные с привидениями, духами или актами вопиющего насилия; каждый экспонат снабжен карточкой, излагающей подробности и дающей интересующимся ссылки на материалы из библиотеки мистера Чаттерджи. Стоящие в окружении реликвий ящики выглядели совершенно безобидными ничем не выдающиеся деревянные кубы высотой по грудь, крепко заколоченные и пестрящие таможенными штампами и ярлыками.
Немного придя в себя, Элиот прошелся по комнате, удивляясь тому усердию, с каким мистер Чаттерджи расточает богатство ради своего увлечения; но самое забавное, что коллекция не возбуждает интереса ни у кого, кроме самого мистера Чаттерджи; путешественники не удостаивают ее вниманием, вскользь упоминая в своих дневниках - и только.