Гости разом загомонили: им, мол, кусок в рот не полезет, пока не узнают, кого река обобрала дочиста, а кому удастся вернуть хоть что-то из своего добра. Хозяйка махнула рукой - мол, как угодно! - и велела растрепанной девчушке-служанке уложить в холщовый мешочек лепешки.
- И я пойду! - сообщил из-за спины Кринаша властный голосишко. Не попросил разрешения, просто поставил старших в известность.
- Да куда ж ты, сыночек! - всплеснула руками Дагерта. - Не покушал, и от реки холодом тянет!
- Пусть идет, - вступился за своевольного мальчишку отец. - Все равно из дому сбежит и за нами увяжется. А так хоть у меня на глазах…
Кринаш замолчал, оборвав фразу. Застыл, напрягся, словно матерый котище, заслышавший под лавкой подозрительное хрупанье. А затем грозно выдохнул:
- Ну, я ж его!..
И ринулся в распахнутую дверь сарая.
Послышалась возня. В дверь, протестующе кудахча, вылетели две возмущенные курицы. Наконец появился хозяин, волоча за шиворот упирающегося тощего, востроносого человечка, к потрепанной одежде которого пристало сено.
- Я тебе, зараза, покажу, как от меня прятаться! - приговаривал Кринаш.
- Я от троллей! - визгливо оправдывался востроносый. - Я не привык! У меня тонкая натура! Я не могу работать, когда вокруг чудовища!
- Врет! - отозвалась с крыльца Дагерта. - Он на пару со своей тонкой натурой еще с утра от меня запрятался. А то б я его хлев чистить отправила.
- О боги! - воззвал человечек в небеса. - Служителя высокого искусства - чистить хлев?! Да мои картины украшают дворцы и замки трех стран!
- Тогда почему мой постоялый двор до сих пор не украшает вывеска? - взрычал Кринаш. - Другие, у кого денег нет, не ленятся честно отработать ночлег и еду, а этот… Я же ясно-понятно сказал: намалюешь вывеску - и мы в расчете!
- "Намалюешь"… О Безымянные, вы это слышите?!
- Что ты с ним нянчишься, с прохвостом? - вознегодовала хозяйка. - То ему солнца мало, освещение неправильное, то сыро - краски, мол, не так ложатся! Врет он все, Кринаш, никакой он не художник. Спер где-то кисти-краски, а рисовать не умеет.
От такого оскорбления человечек онемел, запустив длинные пальцы в растрепанные светлые волосы.
- Не умеет - и впрямь отправлю чистить хлев! - посулил хозяин. - Но уж больно мне вывеску захотелось! Доски я сколотил? Сколотил. Чтоб большая была, чтоб от самой излучины видно! - Лицо утратило жесткость, стало мечтательным. - Чтоб во-от такими буквами: постоялый двор Кринаша!
- Завтра с утра и начну, - примирительно пообещал художник.
- А сегодня - бездельничать? - встрепенулся хозяин. - Ну уж нет! Пойдешь с нами разгружать корабль.
- Мне руки беречь надо. У меня ремесло тонкое. Я сегодня доску загрунтую.
- Тьфу! Ладно. Но чтоб завтра у меня…
Владелец постоялого двора шагнул к воротам. Вслед ему рванулось негромкое, молящее:
- Кринаш!
Хозяин обернулся к незадачливому постояльцу.
Художник, бледный, чуть не плачущий, беспомощно протянул к нему руки:
- Кринаш, ты пойми! Я не могу, я учителю слово дал! Он говорил: будешь размениваться на всякую мазню - талант уйдет, как вода в песок. Это как тигра заставить ловить мышей - сдохнет он, Кринаш! Не от голода сдохнет, так от стыда! И дрова колоть мне нельзя, и хлев чистить - я же обязан беречь руки! Это мой инструмент! Ну, ладно, я сейчас на мели, но я и вправду могу создать шедевр! Я чувствую, знаю это… но нельзя осквернять мою кисть малеваньем трактирных вывесок!
Кринаш был почти растроган, но последняя фраза все испортила. Его постоялый двор, его владение, его империю сравнивают с жалким трактиром! Вывеску, которой он заранее гордился, объявляют недостойной мазней! Кисть она осквернит этому проходимцу!
- Шедевр? - тяжело прищурился Кринаш и помолчал, словно пробуя на вкус незнакомое слово. - Шедевр… Вот тут его и создавай, раз такой мастер! Если завтра к вечеру вывески не будет - вышвырну тебя за ворота на ночь глядя! Слыхал небось, каково в наших краях ночевать под открытым небом? В деревню можешь не соваться. Хозяин "Жареного петуха" бесплатно родную мамашу не приютит.
Художник побелел, отшатнулся. А Кринаш сплюнул и вернулся к своим заботам, постаравшись выбросить из головы востроносого чудака с его капризами.
* * *
- А у тебя хорошо идут дела, приятель, - сказал капитан Фержен хозяину постоялого двора, выходя вместе с ним за ворота.
- Не жалуюсь, идут кое-как. На хлеб хватает.
- Не скромничай. Все-таки трех рабов купил.
- Трех? Я? Всего-то двух, и тех с изъянцем, по дешевке.
- Ну как же! Вон тот, здоровенный, что впереди вышагивает, - раз! Тот, что дома остался, купцу руку лечит, - два! И девчонка, которая нам лепешки…
- Недотепка? Она не рабыня. Так, прибилась, неизвестно чья, сирота вроде. Ей всего-то лет двенадцать. И она с придурью. Заговорит - несет несуразицу. Работать начнет - все из рук да вдребезги! Я поначалу хотел согнать со двора, да жена что-то к ней привязалась. Мол, погоди, муженек, из служаночки выйдет толк. Ха! Толк из нее давно вышел, а бестолочь осталась.
Фержен отвернулся, чтобы скрыть ехидную улыбку. Нетрудно догадаться, почему хозяйка так терпелива с девочкой. Для Дагерты, с ее лошадиной физиономией, была сущей находкой служанка еще более некрасивая, чем она сама. Девчонка, Недотепка эта самая - такие и с возрастом не расцветают!
- А теперь и подавно не выгоню, - вздохнул Кринаш. - Задолжал я ей.
- Задолжал? Ты? Девчонке этой?
- Ну да. Не усмотрели мы весной за Нурнашем. Убежал, негодник, на берег, влез на старую иву - и сорвался в реку. Там такое течение, что не всякий взрослый выгребет. А Недотепка - дура дурой, а плавает, оказывается, как щука! Сиганула в воду…
- Пап! - прервал рассказ детский крик, в котором звенели слезы. - Пап, мой тополек!
Отец тут же прервал беседу, махнул спутникам - мол, идите, я вас догоню! - и поспешил к сынишке, который стоял неподалеку, сжав кулачки.
- Пап, смотри! Это Битая Рожа! Зря мы его живым отпустили!
С первого взгляда отец понял причину такой кровожадности своего отпрыска.
Меж камней рос молоденький, чуть выше Нурнаша, тополек, дерево в здешних местах редкое. Должнобыть, клочок пуха с семенами добрался сюда на плаще какого-то путника. Нурнаш обнаружил деревце летом и почему-то к нему привязался. Даже, пыхтя от усердия, поливал из добытого на кухне ковша. Весь дом знал о новой забаве хозяйского сына. А теперь тополек сломан! Мальчик прав: деревце попало под ноги кому-то из удиравшей стаи.
Кринаш глянул в покрасневшее от горя и злости личико сынишки и бодро заявил:
- Поможем! Не до конца деревце сломалось! А ну-ка, я сейчас…
Выломать в кустах сухую прямую ветку, в два счета очистить ее ножом от мелких веточек… И вот уже четыре руки бережно прилаживают на место вершинку. Теперь надо примотать чем-нибудь к деревцу палку, как приматывают дощечку к сломанной руке…
Увы, у Кринаша не оказалось с собой веревки. А "спасательный отряд" успел далеко отойти по берегу.
Отец не успел даже огорчиться - малыш уже развязал свой поясок:
- На, пап, держи!
Когда у человека так гордо и счастливо светятся глаза, ни к чему напоминать ему, что красивый пояс с красными кисточками куплен у бродячего разносчика отнюдь не задаром и что мать за этот пояс им обоим еще задаст.
- Подержи вершинку, сынок, чтоб ровненько… Вот, вот… и вот!
Двое мужчин, большой и маленький, отступили, чтобы полюбоваться своей работой. Тонкое деревце, туго обмотанное детским пояском, неуверенно расправляло ветви на легком дразнящем ветерке.
- Пап, тополек не засохнет?
- Не должен бы. Ну, пойдем, а то отстали мы от своих!
Кринаш удивился бы, если бы узнал, как важно то, что он сделал сейчас.
А что он, собственно, сделал? Просто не дал пролиться детским слезам, которые уже закипали в темно-карих глазенках.