Веду его по памяти, при этом он судорожно хватается за каждое малозначительное воспоминание, но я безжалостно стираю все лишнее. Оставшееся укладываю в жесткую структуру и показываю Ланковичу, как это должно выглядеть. Это писать легко, а на самом деле занимает несколько часов и отнимает уйму сил. Выходим. На Ланковича страшно смотреть - весь зеленый, под глазами круги, глаза мутные, и вообще, того и гляди свалится. Полагаю, я выгляжу не лучше. Насильно запихиваю в него плитку шоколада, сую в руки два куска сахара; жую шоколад и сама, а потом неожиданно даже для меня слабым голосом прошу в микрофон принести мне чайник с горячей водой и чашку. Не дожидаюсь воды и засыпаю прямо на полу. Просыпаюсь я уже на постели, правда, в той же камере. В другом углу, лежа на матрасе, дрыхнет Ланкович. Андрей, сочувственно улыбаясь, подает мне чашку кофе. Пью и чувствую блаженство непередаваемое. Мне настолько хорошо сейчас, что я даже предлагаю чашку Андрею.
- Ты же знаешь, - говорит он, качая головой, - что я не люблю кофе.
- А зря! - заявляю я, - без кофе - не жизнь. Хороший ты мужик, Андрюха, пожалел бывшую начальницу.
- Лучше Дмитрию предложи, он, наверное, настоящего кофе в жизни не пробовал.
Кидаю взгляд в сторону Ланковича - он уже проснулся и внимательно глядит на меня темными блестящими глазами.
- Вот еще, - говорю, - ценный продукт на него переводить!
И демонстративно допиваю чашку до дна, улавливая со стороны Ланковича волны возмущения, жгучее желание попробовать, а потом - какую-то мелкую мстительность.
Глава 4
Очередной урок закончен. Я, наевшись сахара, валяюсь на постели, разглядываю видеокамеру на потолке. Ланкович сам с собой играет в шахматы на своем матрасе.
- Слышь, Дима, - интересуюсь я, - а какого этого самого ты в эту ЗАДНИЦу приперся?
Он отрывает от доски взгляд, смотрит на меня настороженно.
- Ты о чем?
- Ну, в эту, ПОПЧ свою, зачем ты туда пошел? Я читала твое досье, вполне благополучное семейство.
- Меня привели сюда мои идеалы, - хмуро отвечает он и снова уставляется на шахматное поле.
Я переворачиваюсь на живот, радуясь возможности подоставать Ланковича.
- Не понимаю я, какие такие идеалы могут привести к измене Родине. Ты ведь знаешь, что участие в подобной организации приравнивается к измене Родине. А, малыш?
- Да, знаю, - раздраженно отвечает Дмитрий.
- И, тем не менее, до пыток тебя твои пристрастия уже довели. Ладно-ладно, не возмущайся! Это были не пытки, а наказание, предусмотренное Регламентом, и ты сам все устроил, чтобы меня выманить. Вам удалось, согласна. А ты у нас демократ, да?
- Да.
- И в чем же суть демократии? В двух словах.
- Я не хочу об этом разговаривать.
- А, по-моему, лажа все это полная. Стадо баранов бегают туда-сюда, без цели и смысла. Разброд и метания - вот и вся твоя демократия.
- Мне не о чем с тобой говорить, - холодно отвечает он, не глядя даже в мою сторону. А сам сжимает пальцами ферзя так, что, того и гляди, раздавит хрупкую фигурку.
- Да ну? - удивляюсь, - а василевс тебе чем не угодил? Плохо правит? Страной ты своей не гордишься? То, что соседи нас уважают и боятся, тебя не устраивает? Не, ну мне-то ты определенно можешь сказать это. Я явно на тебя не донесу.
- Вот! - торжествующе заявляет он и даже палец вверх поднимает для наглядности, - вот одна из вещей, которую я ненавижу - это доносительство! Все готовы друг друга заложить.
- Плохо же ты о людях думаешь! - усмехаюсь я, - а при демократии не так?
- Конечно.
- Ты, видно, малыш, плохо историю изучал. Ты, кстати, знаешь, кто тебя заложил? Твой ученик. И ты сам вынудил его это сделать. Ты вообще знаешь, благородный ты наш, что ты мальчишке жизнь испортил?
Ланкович смотрит на меня непонимающе.
- Ты прилюдно, - объясняю ему, - заявил о наличии у тебя дома "Прав и свобод современного человека" Шаверяна и даже пообещал студентам разъяснить некоторые тезисы из книги. Если бы он не донес, его бы исключили из института. Знаешь, нет? А информация о донесении сразу по сети пошла. Теперь вся жизнь его - одно стукачество, а парень, собственно был неплохой. Что ты на меня глаза выпучил? Тебе его имя назвать? А, добрый ты наш?
- Это его выбор, - говорит Ланкович.
- Ах, его выбор! А твой, значит, выбор, людям жизнь портить. Ты ведь и силу свою не на созидание и укрепление хочешь направить, а на хаос! Ты все, все с таким трудом созданное, разрушить хочешь!
Чувствую, что хотела его на эмоции развести, но сама разволновалась дальше некуда.
- А иди ты! - говорю грустно и отворачиваюсь к стене, - не буду я с тобой больше разговаривать.
Но он сам подходит ко мне, садится на край импровизированной лежанки.
- Пойми, - говорит он убежденно, - так дальше жить нельзя. Человек в нашем обществе - лишь элемент государства. Он не имеет никаких прав, лишь обязанности. У нас люди - не самостоятельные личности, а лишь элементы деятельности Империи.
- И чем это плохо?
- Как это чем? - удивляется он, - разве тебе не хочется быть полностью самостоятельной, самой все решать?
- Допустим, я хотела бы этого, - отвечаю я, - но кто даст мне гарантию, что кто-то рядом не захочет также быть самостоятельным в ущерб мне? Кто защитит меня?
Дмитрий приходит в какое-то восторженное состояние, глаза его горят.
- Но люди будут удерживаться от того, чтобы вредить друг другу! Ведь когда ты понимаешь, что другой человек такой же, как и ты, такой же свободный, зачем тебе ущемлять его?!
- Мне незачем, - отвечаю хмуро, - а ему может понадобиться. Ты как-то не улавливаешь то, что люди все - разные. Мне никто может гарантировать того, что кто-то, пользуясь тем, что у него больше прав, не вздумает как-то навредить мне.
- Вот именно! - радостно восклицает Ланкович, - права-то у всех равные!
- Дима, золотце, - мрачно отвечаю я, - равных прав быть просто не может. Я женщина, ты - мужчина. Я слабее физически, ты - сильнее. Я - Мастер, ты - никто. Как мы можем быть в равном положении? А потом… Я никак не могу понять, если в разных людях воплощена воля народа, то почему эти люди действуют друг против друга? Разве народ может выступать сам против себя?
- Нет, - возражает он, - людей просто выбирают разные общности, у которых свои устремления, и люди эти действуют соответственно устремлениям общности.
- Но тогда получается, что народа нет. Есть только эти самые общности. Почему они тогда вместе?
- Им так удобнее, должно быть, безопаснее, они заключили договор друг с другом и вместе живут.
- Постой, Дима. Я не понимаю, а почему они тогда не заключили этот самый договор с кем-нибудь другим? Почему эти странные образования - государства, так устойчивы? Нет, подожди-подожди, не спорь со мной, я еще не договорила.
Я задумалась. Эта беседа мне кажется увлекательной. Мальчик интересный, жаль только, что чепуха какая-то у него в голове. Причем опасная чепуха. На подвиги двигающая.
- Я думаю, Дима, что есть народ. И есть его воля. Никаких общностей. Они не играют роли в образовании государства. Понимаешь, народ - это материя государства, государство - идея народа, его тело. Василевс - выразитель воли государства. На нем лежит основная обязанность - воспринимать волю народа, расшифровывать ее и спускать ниже, по иерархии. Это, собственно, и есть Идея.
Я хочу продолжить и далее, но тут чувствую резкий укол в висок. Ага, проснулся тот, который с пультом. Чтобы я мальчика не загружала всякими вредными мыслями. Намек понят. Не буду больше.
- Ладно, - говорю, осторожно подбирая слова, - давай лучше о собаках поговорим.
Глава 5
Обучение успешно переваливает за половину. Ученик мой чувствует себя все более уверенным, и он молодец, способный. Я даже как-то гордиться им начинаю. Он уже не живет в моей камере круглые сутки, отпускаю погулять периодически.
И вот Ланкович появляется на очередное занятие. Смотрю в его лицо, и что-то выражение мне не нравится. В душу закрадывается подозрение. Ланкович ничего не излучает - экранов понаставил, засранец этакий. Я уважаю его попытки проявить самостоятельность, и не сбиваю защиту.
- В чем дело? - спрашиваю.
Он молчит и отводит глаза. Я начинаю злиться.
- Что случилось? Отвечай!
Этот мерзавец встает и направляется к двери.
- Дмитрий! - говорю угрожающим тоном, - я сейчас к чертям собачьим повзламываю твои экраны, и все, что ты скрываешь, само выльется на меня. Что ты натворил, и какое это ко мне имеет отношение?
Я и в самом деле готова выполнить обещанное, те6 м более, что предчувствие беды у меня настолько явное, что не хватает каких-то пары слов.
- Андрей… - нехотя произносит Ланкович, останавливаясь у двери.
- Ну?
- Я хотел посмотреть, проверить, могу ли я…
- Точнее.
- Ну, что он думает…
- Что?!!!
- Я хотел попробовать войти, у меня получилось сначала…
Я вскакиваю в ужасе с постели, на которой сидела все это время, и подлетаю к Ланковичу, встревожено вглядываясь в его смущенную физиономию.
- Что ты с ним сделал?
- Я только вошел в сознание, я хотел узнать, не скрывает ли он чего.
- Что?
И тут мой ученик переходит в наступление.
- Вы инквизиторы! - кричит он, - Я не верю вам! Ни тебе, ни ему!
- Ах, ты нам не веришь, - говорю очень медленно, нехорошо улыбаясь, - ах, ты решил своими грязными пальцами в чужой голове покопаться. Щенок, недоучка.