Мечта оказалась более древней, чем представлял себе Дирк. Две тысячи лет назад древние греки догадались о том, что Луна - это планета, похожая на Землю, а во втором веке от Рождества Христова сатирик Лукиан написал первый в истории в роман о межпланетном путешествии. Прошло более семнадцати веков, прежде чем был проложен мост от вымысла к реальности, и почти весь прогресс был достигнут за последние пятьдесят лет.
Современная эра началась в тысяча девятьсот двадцать третьем году, когда малоизвестный трансильванский профессор по имени Герман Оберт опубликовал книгу под названием "Ракета для межпланетного пространства". В этой книге он изложил математические основы космического полета. Пролистав один из немногих сохранившихся экземпляров этой книги, Дирк с трудом поверил, что столь грандиозная суперструктура имела такое скромное начало. Оберт, который теперь был восьмидесятичетырехлетним стариком, запустил цепную реакцию, которой при его жизни суждено было привести к космическому полету.
Перед началом Второй мировой войны немецкие ученики Оберта усовершенствовали ракету на жидком топливе. Вначале они тоже помышляли о покорении космоса, но эта мечта была забыта с приходом к власти Гитлера. Город, которым часто любовался Дирк, до сих пор носил шрамы, полученные в те времена, когда из стратосферы на него падали огромные ракеты.
А потом в пустыне штата Нью-Мексико полыхнул ужасный рассвет. Тогда казалось, что река времени на миг остановилась, а потом побежала, в пене и брызгах, по новому руслу к изменившемуся и неведомому будущему. После Хиросимы пришел конец войне и наступило окончание эпохи: энергия и машина наконец встретились, и тогда был открыт путь в космос.
Этот путь был труден и занял тридцать лет - тридцать лет побед и горьких разочарований. Знакомясь с людьми, слушая их рассказы и разговоры, Дирк постепенно накапливал подробности, которые не попали в отчеты и резюме.
"Телевизионная картинка была не слишком четкой, но каждые несколько секунд она выравнивалась, и мы получали хорошее изображение. Так сильно я не волновался ни разу в жизни - ведь я стал первым человеком, увидевшим обратную сторону Луны. А полететь туда… это будет что-то вроде разрядки напряженности".
"…Самый жуткий взрыв, какой только можно себе представить. Когда мы встали, я услышал голос Геринга: "Если это самое лучшее, на что вы способны, я скажу фюреру, что вся эта затея - пустая трата денег". Видели бы вы лицо фон Брауна…"
"КХ-четырнадцать все еще там. Она совершает один виток за три часа, как мы и планировали. Но треклятый радиопередатчик сломался при старте, так что показаний приборов мы так и не получали!"
"Я смотрел через двенадцатидюймовый рефлектор, когда эта порция порошка магния упала на Луну - километрах в пятидесяти от Аристарха. В предзакатные часы оставшийся после удара кратер виден до сих пор".
Порой Дирк завидовал этим людям. У них была цель в жизни, и, наверное, они испытывали чувство могущества, отправляя свои гигантские машины в космос, за несколько тысяч километров от Земли. Но могущество было опасно, иногда оно портило людей. Можно ли было им доверять - при том, какие силы они привносили в мир? И можно ли было доверять миру, в котором существовали такие люди?
Несмотря на свое интеллектуальное прошлое, Дирк не до конца избавился от страха перед наукой, который царил в мире еще со времен великих открытий Викторианской эпохи. В новой среде он чувствовал себя одиноким и порой сильно нервничал. Те немногие сотрудники, к которым он обращался, вели себя с ним вежливо, старались помочь, однако его стеснительность и волнение, которое он никак не мог научиться скрывать, знакомясь с темой своего исследования, удерживали его от более тесного общения с коллегами. Но ему нравилась атмосфера, царившая в организации, атмосфера просто-таки агрессивно-демократичная, и он надеялся, что в будущем обязательно сойдется с этими людьми поближе.
Пока же с сотрудниками, работавшими в других отделах, Дирк встречался только в столовой. Эту маленькую столовую Межпланетного общества посещали все сотрудники, начиная с генерального директора. Дирекция столовой проявляла необычайную изобретательность и склонность к экспериментам, и, хотя время от времени происходили кулинарные катастрофы, обычно еда была очень вкусной. Насколько мог судить Дирк, Межпланетное общество не зря хвасталось тем, что кухня здесь самая лучшая на южном берегу Темзы.
Поскольку время ланча для Дирка было, как Пасха, переходящим праздником, он каждый день видел в столовой все новых и новых людей и вскоре стал узнавать большинство сотрудников в лицо. На него никто не обращал внимания: в здании было полным-полно залетных пташек из разных университетов и промышленных компаний со всего света, и, по всей видимости, к нему относились как к очередному ученому гостю.
Представители его колледжа, через посредство посольства США, подыскали для него маленькую съемную квартиру всего в нескольких сотнях метров от Гросвенор-сквер. Каждое утро он шел пешком до станции метро "Бонд-стрит" и доезжал до станции "Ватерлоо". Он быстро научился избегать утренних толп и редко опаздывал на работу. Рабочий день здесь был ненормированным: хотя Дирк порой засиживался в кабинете до полуночи, в это время в здании еще шла работа - шум в основном доносился из научно-исследовательских отделов. Часто для того, чтобы немного отвлечься и размяться, Дирк отправлялся на прогулку по пустым коридорам. При этом он брал на заметку, какие отделы ему следует в один прекрасный день посетить официально. Во время этих прогулок он узнал о Межпланетном обществе намного больше, чем из сложных схем, которыми его снабжал Мэтьюз - причем эти схемы он выдавал только на время, а потом забирал.
Зачастую Дирк проходил мимо приоткрытых дверей, за которыми располагались лаборатории или мастерские, где царил беспорядок и где мрачноватые техники сидели, глядя на оборудование, которое явно не желало вести себя пристойно. Если было слишком поздно, это зрелище слегка затуманивалось клубами табачного дыма, а где-нибудь на почетном месте стояли электрический чайник и его старенький заварочный собрат. Порой Дирк оказывался рядом с лабораторией или мастерской в моменты технического триумфа, и, если он забывал об осторожности, его приглашали для распития рискованной жидкости, которую инженеры постоянно производили самостоятельно. Так он завел знакомства со многими людьми и при встрече с ними здоровался, но по имени знал не больше десяти человек.
В свои тридцать три года Дирк Алексон все еще был не в ладах с повседневным миром. Он был счастливее в общении с прошлым, с книгами и, хотя много путешествовал по Соединенным Штатам, все же по большей части вращался в академических кругах. Коллеги считали его стабильным, ровным работником, наделенным безошибочной интуицией, столь необходимой при разрешении сложных ситуаций. Никто не знал, станет ли он великим историком, однако его исследование, посвященное роду Медичи, было признано выдающимся. Его друзья не могли понять, как человек с таким одержанным темпераментом способен настолько точно проанализировать мотивы и поведение этого раздираемого страстями семейства.
Казалось, чистая случайность привела его из Чикаго в Лондон, да он и сам это сознавал. Совсем недавно он почти освободился от влияния Уолтера Пейтера: маленькая, но весьма плотно набитая персонажами сцена Италии эпохи Возрождения потеряла свое очарование - если такое милое слово было применимо к этому микрокосмосу интриг и убийств. Дирк менял область интересов не в первый раз и боялся, что не в последний, поскольку он все еще искал дело, которому мог бы посвятить жизнь. Как-то раз, переживая депрессию, в разговоре с деканом обмолвился, что, пожалуй, только в будущем мог бы найти достойную тему для исследований. Эта вскользь оброненная и лишь наполовину серьезная жалоба совпала по времени с письмом из Фонда Рокфеллера, и Дирк опомниться не успел, как его отправили в Лондон.
В первые несколько дней его преследовал призрак собственной некомпетентности, но он по опыту знал, что так бывает всегда, когда начинаешь новую работу, и со временем это почти перестало его беспокоить. Примерно через неделю он почувствовал, что более или менее сносно представляет себе структуру организации, в которой столь неожиданно оказался. К нему начала возвращаться уверенность, и он смог немного расслабиться.
Еще на последних курсах университета он начал вести дневник. Правда, время от времени он про него забывал, но теперь снова начал фиксировать свои впечатления и описывать события повседневной жизни.
Эти заметки, которые он делал для себя, помогали ему управлять собственными размышлениями и в дальнейшем могли послужить основой для создания официальной версии его работы.