- Старший. Никогда с отцом не ладил.
- Странные вы русские. Никакого порядка. Я бы остался, но я третьим сыном был. Владу, как старшему, хозяйство причиталось. Отец его постоянно при себе держал и управлять натаскивал. Ежи, второй брат, по закону, чтоб землю не делить, должен был стать священником. Его отправили учиться и сделали кастратом в хоре. Мне ничего не досталось, кроме коня, седла и сабли. Отец сказал, езжай на Русь, там земли много, бери и владей.
- Ты аж досюда доехал, - ухмыльнулся Михан. - Ближе земли не нашлось?
Элджей посмотрел на молодца слегка исподлобья, помолчал, подбирая слова, молвил вдумчиво:
- Земли нигде много не бывает. Всегда есть хозяин, который не любит понаехавших.
- Я в земле копаться не рождён, - сказал Михан. - Я сын мясника. Я для другого рождён.
- Я тоже, - сказал Элджей. - Но я узнал, что сабля прокормит недолго. Мало кто из наёмников доживает до седины.
- Воевал? - спросил Михан.
- За пана Качиньского в кампании двадцать седьмого года. Но пан пал под Смоленском, а я чудом не пропал. Не знаю, как не разметало мои кишки по кустам, но воевать охоту напрочь отбило. Ныкался-мыкался, пока до Мурома не дошёл, да там, как я, знаешь, много таких… Повезло сюда вернуться.
- А я в Великом Новгороде буду служить! - похвастался Михан.
- И тебе повезло, - согласился Элджей. - В дружину просто так не берут. За тебя замолвил кто?
- Дядя Щавель, мы с ним земляки. Вместе из Тихвина пришли князю служить.
Элджей вскинул брови.
- Знаешь Щавеля?
- Он меня с пелёнок знает. Я с его сыновьями в детстве играл. Жёлудь, младший его, тоже с нами, я с ним в одном классе учился.
- Слышал про ваш поход, - многозначительно отпустил Элджей.
- Чего слышал-то?
- Щавель - это железная метла, которой князь вычищает свои владения. Вот что о нём люди говорят. Выметет, поставит в угол. Сор накопится, князь достанет и опять прибирается.
Михан опешил.
- Такой человек - вещь в хозяйстве полезная, - с крестьянской основательностью рассудил Элджей. - Важно быть на своём месте. Важно дать понять, что без тебя не обойдутся. Так можно быть хоть кем.
- Кем?
- Да кем хошь. Если ты на государственной должности, будь хоть кем. Ты всё равно при деле, пользу приносишь. Будь ты хоть писарем или…
- Палачом, - подколол Михан.
- Палач - вещь в хозяйстве полезная, - рассудительно сказал Элджей. - Палач нужный инструмент реализации государственной власти. Не менее важный, чем дружинник или тюремщик. Кому-то необходимо выполнять на завершающем этапе роль инструмента правосудия. Только вы, дружинники, работаете в лесу, а палач работает в городе.
- Чего ж тогда в палачи идти не рвутся? Заподло считают.
- Считают те, кто не в теме. Обыватели, небыдло всякое. Те, которые сами могут в любой момент оказаться на плахе. Они смотрят и боятся, а когда обыватель боится, он от бессилия начинает злословить. Их слова льются в уши таким же дуракам, а дурак принимает на веру всё услышанное, - поживший в городе образованного класса Элджей хорошо разбирался в вопросах клеветы.
- И как тогда?
- Не слушать. Дело делать. Сознавать своё место в системе, на котором работаешь с пользой для общества. Дело палача - дело нужное. Когда власть регулярно подносит к рылу обывателя окровавленный топор, берега начинают видеть даже самые отморозки. Всё просто: выполняй служебные обязанности хорошо, учись своей специальности надлежащим образом. Самообразование никто не отменял. Молись Пентиуму, не забывай про Интернет. В остальном, система о тебе позаботится. Это взаимовыгодный процесс для обеих сторон.
- Ага, - кивнул Михан.
Он не всё понял из того, что услышал, но что-то самое важное запало ему в душу.
- Всё так, - подтвердил мужик.
- Спасибо за науку.
- Удачи! - Элджей протянул руку и Михан с чувством глубокого удовлетворения пожал её.
За воротами конюшни парня поймал бард Филипп.
- О чём вы с ним тёрли?
- Да так, за жизнь, за службу.
- За службу, говоришь. Ты знаешь, кто это?
- Элджей, - с недоумением ответил Михан. - Чё не так? Конюх он какой-то.
- Конюх! - презрительно фыркнул бард. - Ну ты даёшь…
- Чё ты ржёшь, кобёл? - окрысился Михан. - Он просто хорошо делает свою работу.
Морду деятеля искусств перекосило, будто он поел кислого.
- Это же кат, - снисходительно известил Филипп. - Исполнитель приговоров Владимирского централа. Самый лютый на Святой Руси палач!
Глава пятая,
в которой к Щавелю на приём являются просители и главный из них ведёт мутные базары
Михан вернулся в казарму с ощущением потерянной невинности. На шконке сидел Дарий Донцов и вещал, а перед ним развесили уши ратники. Парень влился в коллектив, и удачно - раб только начал рассказывать.
- Жил на Москве добрый молодец. Жил не тужил, на шее у родителей сидел, с людьми не знался, в спортзале качался. Имени его нам история не донесла, да что нам в имени его, если вся сила в правде, а не вся правда в силе? Известно лишь, что на тренажёрах и богатом питании вырос добрый молодец столь могуч, что мог взять лом, вокруг себя перегнуть и узлом завязать. Так его и прозвали - Ломом подпоясанный. И вот, говорит ему отец: "Да свиданья, сынок, наш окончился срок. Жили мы с матерью счастливо и умрём в один день. Больше ты на нашу пенсию не рассчитывай, крутись как хочешь". Вознегодовал Ломом подпоясанный на весь мир от такой жестокой несправедливости, что аж язык себе перекусил. Не знал он никакого ремесла, кроме режима тренировок и спортивной диеты, да только без языка фитнесс-тренером не поработаешь, а тело своё холёное на поругание глиномесам продавать уж было больно невмочь. И стал Ломом подпоясанный ночным сторожем. Долго ли, коротко ли, отторгла его Москва. Такое бывало в стародавние времена сплошь и рядом со всеми, кто не сумел вписаться в коллектив и не был готов к продуктивной работе в условиях растущих вызовов. Даже на едином языке Ломом подпоясанный балакать не научился, потому что изо рта его вырывались лишь мычание и лай. Продал он отчий дом, да уехал в глухие ебеня близ Архангельска, где летом плавают льдины, и попробовал устроиться в рыбачью артель. Но не приняли поморы удалого москвича, чего-то он им не глянулся по своим личным качествам. Горд и заносчив показался добрый молодец суровым северным мужикам. Хотел Ломом подпоясанный на льдине уплыть на Новую Землю, где с испытательных времён фонит божья благодать, но льдину обратно прибило. За то прозвали его острые на язык архангельские мужики Один на льдине, да отвернулись от него. Так он и ходит теперь по посёлку, обожжённый морозом, и собаки кусают его за тестикулы.
На секунду в спальном расположении повисла тишина, потом ратники загомонили все разом:
- Да ну тебя. Финал какой печальный. Давай придумай повеселей что-нибудь.
- Нивапрос! - легко согласился раб, обвёл глазами дружинников, заглянул Михану, казалось, в самую душу и докончил: - Не прижился добрый молодец среди рыбарей-поморов и отправился в северную столицу, а в Архангельске его заманили калачом, и стал он палачом.
- От это занятие по нему! Такой только в палачи годится. Доброму молодцу доброе дело! - одобрительно высказались дружинники.
Шкурным чутьём бесконтактного осязания, функционирующего благодаря особым рецепторам на коже, Михан ощутил, как затылок ему сверлит бесплотный буравчик. Михан обернулся. За спинами ратников примостился Жёлудь и зырил на него насмешливым, всепонимающим взглядом. Молодец не вытерпел, протиснулся вовне.
- Чего смотришь, спросить что-нибудь хочешь? - наехал он.
С каждым днём Жёлудь нравился ему всё меньше. Молодой лучник ходил на боевые чаще и Михан завидовал такому превосходству. С отречением от тихвинских корней и зачислением в дружину пала на него мрачная тень безблагодатности. Кто в этом виноват и что теперь делать, Михан не знал, а потому винил всех и каждого, кроме себя, да ждал повода отличиться, чтобы всё наладилось.
- А ты, любопытный, - молодой лучник взирал на товарища по детским играм, будто вынес оценочное суждение не в его пользу.
"Словно из лука целится", - Михану расхотелось спорить, он потупился и отошёл.
"Обосрался", - подумал Жёлудь.
Словно приветствуя наступающий час заката, в общей камере Владимирского централа закричал раненый под хвост петух.