Щавель ничуть не покривил душой. Сорок лет и семеро детей не сумели избыть красы светлейшей княгини. Яркой внешности, Улита приковывала взгляд. Хочешь не хочешь, а глаза сами возвращались к ней, и ничего тут поделать было нельзя. Редкая сука, с детства избалованная мужским вниманием, светлейшая княгиня сознавала свою красоту и умело ей пользовалась. Щавель издавна ведал её гадские качества, но противостоять чарам не мог, а потому исправно сторонился Улиты. Она была аццкая сотона и дщерь погибели.
- Ты как всегда вовремя, дорогой друг, - заметил князь. - Мы как раз собирались поднять второй тост.
- Кто-то должен, - сказал Щавель.
Он разместился промеж виденного давеча боярина в медвежьих сапогах и рослого пузатого волгаря с широким костистым лицом. Руки как лопаты и косая сажень в плечах выдавали в нём силу немереную.
- Знакомьтесь, други, с командиром Щавелем, - продолжил князь. - Знакомься, Щавель: воевода Хват, - указал он на боярина. - А это знатный работорговец Карп, он пойдёт с тобой начальником каравана.
Волгарь и Щавель переглянулись с интересом. "Нелегко придётся", - подумал Щавель. Пожали руки. Воевода Хват ручкаться погнушался, кивнул только, да засопел в кубок.
- Сотник Литвин, - представил князь справного тридцатилетнего воина, сидевшего по левую руку от княгини. - Пойдёт с полусотней лучших моих дружинников до славного града Великого Мурома. Там губернатор выделит ещё сотню.
- Конных али пеших? - уточнил Щавель.
- Пеших. Откуда у него конные… - пренебрежительно обронил светлейший.
"Чтобы свою долю не упустить, которую мы соберём за их землями", - не сильно обрадовался сборному войску Щавель, но и не огорчился. Хлопотный обратный путь каравана ложился на плечи знатного работорговца Карпа, да сотника Литвина, которому предстояло разрешать вопросы единоначалия с муромцами. Заслуженному княжескому товарищу, избавленному от организационных хлопот, предстояло всего лишь сунуть голову в пасть Железной Орды.
Щавель ничего не говорил. Наблюдал. Думал. Взял столовый прибор светлого нержавеющего металла - вилку и нож с закруглённым тупым концом. То были изделия древней работы, о чём свидетельствовали буквы НЕРЖ на клинке. На всех столах были такие ножи, иных в присутствии князя не допускалось. Придвинул блюдо с финской салями. Освежевал колбасу, воткнул в ея вилку, порезал не ахти каким острым лезвием. Закусил. Посмотрел на общак. Примеченный давеча боярин Волокита подманил случившегося поблизости халдея, пробубнил ему в ухо приказ. Халдей умёлся к холопскому столу.
- Лузгу тоже со мной отправляешь? - как бы невзначай поинтересовался Щавель.
- С тобой, - легко разменял князь давнего приспешника. - Тебе ружейный мастер пригодится. Он, к тому же, края ордынские знает.
- Не страшится снова на промзону угодить?
- Страшится, да кому его забота интересна?
Князь словно усовестился и, призвав к себе виночерпия, отправил за Лузгой. Тот не замедлил явиться, держась возле стола, однако же на почтительном расстоянии, не оскверняя смрадным дыханием чистейших явств.
- Какая птица к нам залетела, - отметил светлейший.
- Чтоб я видел тебя на одной ноге, а ты меня одним глазом! - поприветствовал его Лузга.
Гости заржали. Даже Щавель против своей воли улыбнулся. По знаку светлейшего, виночерпий бросил Лузге сочный кус, в который тот жадно вцепился. Тем временем от холопского стола отделились три барда, среди которых Щавель не без удивления приметил Филиппа. Они стали в ряд, дружно ударили по струнам и грянули песню про греческого матроса, приплывшего на Русь дурь показать. Грек не умел ничего и вечно попадал то впросак, то в тухлую яму. Даже спать на русской печи ему не удавалось.
В три глотки барды легко перекрывали трапезный гам, донося до самых дальних ушей истинную правду о заморских мореманах:
Эх, моряк, с печки бряк!
Растянулся, как червяк.
Головою на пороге,
А елдою на дороге.
Вся трава в инее,
И елда аж синяя!
- Что за раздоры такие у боярина Волокиты с купцом Попадакисом, что тот ловчит его достать при каждом удобном случае? - осведомился Щавель у неразговорчивого воеводы.
- Развёл по своему обычаю мерзость, - неохотно отозвался Хват. - Симпозиумы всякие. Ладно бы с рабами, а то заманивает новгородских парней, поганец. Вот Волокита и хочет его купчество в Новгороде Великом прикрыть.
"И его дело себе забрать, - догадался Щавель. - Однако симпозиумы это явный перебор. Попадакис, видать, крупный делец, если позволяет такое на чужбине, а Волоките победа не светит, раз их обоих князь на пир пригласил. Светлейший мудр, как всегда. Разделяет, дабы самому властвовать безраздельно".
Он по возможности старался вникать в местные расклады. Город предстояло вскорости покинуть, но знание подоплёки деловой жизни никогда не бывает лишним.
- Двинь к нам Бояна, - распорядился князь.
Когда к первому столу подвели дряхлого барда с трухлявыми гуслями, светлейший даванул косяка на Щавеля и обратился к Бояну:
- Поведай нам, достойный, о хане Беркеме и его басурманском княжестве.
- Хан Беркем огромный как гора, - старец тронул шёлковые струны, гусли отозвались мягким негромким звоном. - Голова его как пивной котёл. Бежит, земля дрожит, упадёт, три дня лежит. Когда говорит, изо рта дым валит, а храпит, аж гром гремит.
"Как с таким справиться? - закручинился Щавель, слушая старый боян. - Действительна ведь народная молва! Народ, он врать не будет. Надо самому на хана посмотреть, пробраться в ставку и глянуть. Хоть краем глаза".
Медовуха незаметно оплела его мозг ядовитой лозой, источающей в кровь сладкий дурман затмения разума. Старец вещал о непобедимом царстве тьмы, огня и железа, утопающем в зловонном тумане, который можно почуять издалека. Захотелось накатить ещё. Щавель совершил неожиданный для самого себя поступок - воздел длань и громко щёлкнул пальцами.
- И то верно! - одобрил воевода.
Виночерпий засуетился, сохраняя видимость напыщенности. Князя окружила заботой самолично супруга.
- Отведай, милый, - проворковала Улита, - елду на меду.
Княгиня налила в княжеский кубок духмяной медовухи, вывалила в глубокую миску притаившуюся на дне кувшина елду, любовно глянула на князя. Светлейший расправил плечи, поднял кубок:
- За нас с вами! - зычно отвесил он.
- За нас с вами! За нас с вами! - подхватили за общим столом и понеслось по залу до самого дальнего конца, привычно меняясь в дороге: - И чёрт с ними! И чёрт с ними!
Радушные новгородцы и гости выпили.
Князь навернул смачной елды. Ему сразу захорошело.
- Пей, Лузга, - приказал он. - Последний день в Великом Новгороде. Послезавтра в Орду идёшь. Напейся вдрызг!
- А то, светлейший князь! Мы по обычаю жрём: как мёд, так ложкой, как добро, так половником. Дозволь отпить из твоего кубка?
- Вот уж хрен тебе, - рассмеялся князь. - Из крухана помойного тяпнешь.
- Я тяпну, - согласился Лузга, - что я, не русский человек? Всю жизнь так пьём, привыкли.
Он подставил свою запомоенную кружку виночерпию, который с видом величайшего недовольства наполнил её медовухой.
"Третий тост - не чокаясь", - машинально подумал Щавель, но прикинул, что гости активно пили между тостами, и не стал заморачиваться.
Третью, впрочем, опрокинули молча и, не сговариваясь, все разом. Медовуха шла гладко, била сильно.
- Устроим состязание бардов, - заявил светлейший.
- Рано ты сегодня, - заметила Улита, но князь не слушал:
- Желаю, чтобы все!..
- Ты пей, да Бога разумей! - напомнил Лузга.
- Какого из…? - усмехнулся Щавель.
- Какая те разница, поганый язычник? Тебе что солнце, что колесо, лишь бы круглое.
Княжеская воля явила себя пред честным народом в лице статного дружинника посредь зала.
- Несрравнееенная Агузар! - зычно протянул он.
На его место выскочила гибкая смуглянка с узкими хитрыми глазищами. Повела гузкой, топнула ножкой, зазвенели монисты. Ей подали гитару.
- Солнце светит ярко над моею головой.
У моего мужчины встал передо мной.
Откройте двери, эльфы, подползите ко мне.
Вы всё равно, как черви, копошитесь в гнилье.
Нас встреча окрылит.
И вновь, и вновь, и вновь.
Вы будете пищать:
"Что за сука любовь?"
Мужчины в моей жизни!
Мужчины в моей жизни…
Зал притих. Мужчины оторопело слушали.
"Экое чудо! - оценил Щавель. - Ни фига не понять, а все замерли будто примороженные. Светлейший, как всегда, умеет удивить, знатно подготовился. Теперь его победить будет трудно. С бабой кому тягаться…"
- Пляшет и поёт. Во даёт, колба малафейная! - восхитился Лузга.
Танцовщице похлопали. Выпили. Настал черёд гостей. Минуту выжидали, кто первый ответит на вызов князя. Своих бардов привели немногие. Над общим столом выросла пшеничная копна. Двухметровый швед протянул руку к холопскому столу, указал на кого-то, звонко щёлкнул пальцами.
- Ларс!
Вызванный бард оказался упитанным мужичком в зелёной шляпе с пером. Он сноровисто повесил на грудь лютню, забренчал воровато и предательски:
Вот ныне взбирается Вещий Олег
На дикий Кавказ, где укрылся абрек.
Но грозного града руины страшны,
Не ждут там Олега, мы там не нужны.
Ударил, что было дури, по струнам и заблажил истошно:
Тили-тили, трали-вали,
Мы кровищу проливали!
Тарам-пам-пам…