– А я и не собираюсь никого спасать, – зло сказал Демид. – Вы, оказывается, неомальтузианец, господин Феттучино. Знаете ли, у каждого человека есть свои принципы. У меня они тоже есть, Чарли. Если я знаю, что не в силах изменить что-либо, то не буду рвать себе волосы, плакать и стенать о несбыточном. Но если я уверен, что дело мне по силам, я возьмусь за него, и буду его делать, чего бы мне это не стоило. У нас, в России, мой проект может осуществиться очень успешно. И принести немалые деньги – и нам, и вам.
– Деньги, деньги… – Итальянец усмехнулся и покачал головой. – Знаете что, Демид? Если меня что и пугает, то именно глобальность ваших идей. Если бы вы предложили мне построить завод по производству консервированного ризотто и гамбургеров в жестяных банках, я бы отнесся к этому как к привычному бизнесу. Ваш же проект требует длительного осмысления. И, разумеется, тщательнейшей технической экспертизы. Что значит "мутировавшие животные"? Как вы заставляете их изменять свои генетические свойства? Подвергаете жесткому гамма-излучению? Расстреливаете эмбрионы из кобальтовой пушки? Можете ли вы дать гарантию, что у людей, употребляющих такое мясо, не будут рождаться дети с двумя головами?
Он не идиот, этот Чарльз, далеко не идиот. Он очень образован, между прочим. Он схватывает все на лету. И ничего хорошего в этом нет.
– Господин Феттучино, моя технология уникальна. Мое мясо не мутагенно. Если вы попробуете его хоть раз в жизни, то не захотите больше никакого другого – никогда. Что же касается санитарной экспертизы…. – Дема ткнул пальцем прямо в ростбиф, недоеденный итальянцем. – По сравнению с моей телятиной то, что вы едите каждый день – скопище стафилококков, рассадник бруцеллеза, трихинеллы и прочих отвратных гадостей, измазанное экскрементами и напичканное предсмертным адреналином.
Кожа Феттучино быстро потеряла багровость и приобрела неестественно бледный оттенок.
Дема, как всегда, неотразим в своих аргументах. Очень кстати за столом. Интересно, стошнит господина Феттучино или нет? Ручаюсь, что недели две мяса он есть не будет.
– Прошу извинения, миз, – быстро сказал Феттучино. – Мне нужно выйти.
Стошнит.
Дема оторвался от беседы и вспомнил, где в настоящий момент находится. Братья Черникины все так же бодро подпирали косяк и начисто перекрывали выход в уборную.
– Черт возьми, – сказал Дема по-русски. – В сортир ему захотелось. Это от Мартини.
– Да, как же, от Мартини… От тебя его блевать потянуло. Иди, проводи его. Только не убей по пути никого.
– Ага. – Дема вскочил. – Мистер Феттучино, лет ми фоллоу ю. Вомитинг? Велкам ту лаватори.
Само изящество и вежливость… Тебе бы по Европам ездить, Дема! Изысканнейший человек!
Феттучино пулей вылетел в дверь. Черникины услужливо расступились и пропустили его, а также Дему, хвостиком семенящего следом. А потом кинули ленивый взгляд на Леку (почему на меня все так многозначительно таращатся?) и медленно, с чувством собственного достоинства, направились к ♦туалету.
***
– Тебя как зовут? – Блондинчик уже стоял здесь.
– Медуза, – сказала Лека. – Медуза Горгона. Не пялься на меня так, окаменеешь.
– Кое-что у меня уже окаменело, – сказал блондинчик. Не хочешь посмотреть?
– Нет.
Что делать? Бежать в сортир на помощь Демиду? Неудобно как-то. Дать этому типу в морду? Прибежит еще десять таких. Ну точно влипла.
– Ты это… – примирительно сказал блондин, – мужичков своих не жди. Их это, отоварили уже. Да ты не расстраивайся. Не дело это – со всякими черными связываться. Не понимаю я этого. Что, своих русских не хватает?
– Слушай, у тебя работа есть?
– Ну, есть. – Парень нерешительно топтался на месте. Не таким уж и крутым он был. Прав был Дема – шпана мелкая. – А чего? Может, в секретарши ко мне пойдешь?
– У меня тоже работа есть. Работа у меня такая – переводчик. Понимаешь?
Из туалета раздался рев трех глоток одновременно. Лека вскочила, но ее вмешательство уже не требовалось. Дверь распахнулась и оттуда вывалился толстяк Феттучино. Под глазом у него красовался свежий фингал, галстук был оборван наполовину и затянут на жирной шее так, что непонятно было, чем господин Феттучино дышит. Глаза его лезли из орбит – то ли от нехватки кислорода, то ли от возмущения. Ширинка Феттучино была расстегнута. Нетвердым шагом двинулся он к Леке. Блондин ухмыльнулся, достал из кармана кастет – аккуратный, никелированный, и медленно надел его на руку.
– Сейчас будем веселиться, – произнес он деловито.
Где Демид? Неужто его достали?
Из туалета независимой походкой вышел Дема. Выглядел он, пожалуй, лучше, чем полчаса назад. Умытый, даже причесанный. В руке он нес две пары штанов, которые только что украшали мясистые ляжки братьев Черникиных. Дема скомкал их в узел и закинул на ресторанную люстру. Люстра закачалась и едва не свалилась ему на голову.
– Приношу свои извинения, мистер Феттучино, – сказал он громко. – Я куплю вам новый галстук.
Феттучино уже не слышал его. Потому что картина, которую он увидел, не могла присниться ему даже в страшном сне. Пятеро или шестеро молодцов со ржанием вскочили из-за столиков и бодро двинулись к нему через зал. Дверь туалета слетела с петель и оттуда, стискивая друг друга животами, с отборным матом вывалились два братца – оба в ситцевых семейных трусах до колена.
Лека опередила всех. Она схватила блондина за руку с кастетом, и пока тот с тупым мычанием пытался освободиться, въехала ему лбом в нос. Не очень сильно. Так, чтоб не убить.
Пусть живет.
Блондин упал, выпал из поля зрения. Лека в три прыжка оказалась рядом с ошалелым итальянцем, схватила его за рукав и потащила к выходу. Кажется, она кричала что-то – по-русски, переводу не подлежащее. А может, это матерились братья Черникины, которых Демид вколачивал обратно в туалет как костыли в шпалы. "Porco madonna!!! " – орал оживший Феттучино, когда бил в морду швейцару – ни в чем не виноватому, а может быть, как всегда, виноватому во всем. В такси остро воняющий потом Феттучино перестал выражаться, застегнул ширинку, достал платок и приложил его к глазу.
– Черт возьми, – сказал он. – Давно не попадал в такие заварушки. Да, потерял я форму. Потерял.
Лека молчала. Что она могла сказать?
– Как Коробов? – Феттучино морщился от боли. – Мы оставили его одного. Очень плохо. Там целая банда. Нужно вызвать полицию.
– Не нужно. – Лека смотрела в окно. – Он сам разберется. Это же Демид.
***
– Ну, как он? – Демид был спокоен, как удав. Ну конечно, чего ему беспокоиться?
– В порядке. Он ничего оказался, этот Феттучино. В молодости, наверное, всякого повидал. Тобой восхищался. Спрашивал, не хочешь ли ты пойти к нему в телохранители?
– В телохранители? Круто… А о моем проекте?
– Ничего. Ни слова.
– Понятно, – сказал Демид. – Это понятно.
– Зато мне ничего не понятно! – заорала Лека. – Что произошло?! Как ты мог допустить, что эти два урода, два жирных индюка, добрались до Феттучино? Зачем ты это сделал?
– Да, я сделал это. Я задержался – секунд на десять. – Глаза Демида, обычно затуманенные серой дымкой, вдруг обрели кинжальную ясность. – В конце концов, я тоже человек, я не машина. Имею право на слабости. Мне стало обидно, что этот чванливый Чарли Феттучино, толстый вонючий чмошник, думает обо мне, о тебе, обо всех нас, как о полном дерьме и ничтожестве. Он понятия не имеет, что за сокровище я ему предлагаю. Он и мысли не допускает о том, что русские могут изобрести что-то путное. Я для него – прощелыга, халтурщик, даже пытающийся придумать что-нибудь, не смахивающее на полную бредятину, чтобы выцыганить у него денежки. А знаешь, что он думает о тебе?
– Плевать мне на это, – устало сказала Лека. – Опять ты за свои сказки, Демид. "Он думает… Она подумала…" Человек не может читать чужие мысли. И ты не можешь их читать. Вся эта телепатия – чушь собачья. Просто тебе хочется считать, что Чарли так думает. Ты сам придумал его мысли, на основе своего кретинского самомнения совершил суд и вынес приговор: "Денег не даст, а раз так, пускай все собаки рвут его на части!" Ты невыносим, Демид. И никогда не видать тебе денег, как своих ушей! Ты распугиваешь клиентов как болотная кикимора! Сам жри своих эмбрионов!
Слезы предательски пролились по щекам горячими дорожками, Лека опустила голову. Ей не было жалко Феттучино, не было жалко денег. Ей было страшно за Демида – ее родного, любимого Демку. Что-то странное творилось с ним. Он менялся. Он стал
(хуже?)
нет, жестче. В стертых архивах памяти Леки зашевелились воспоминания. Когда-то такое уже случалось с ним.
До болезни? Нет, ничего не помню, и не хочу вспоминать. Я просто устала.
– Телепатия существует, – сказал Демид.
– Да? (осел упрямый) Тогда угадай, о чем я сейчас думаю! (раз два три четырепять вышел зайчик погулять) Ну, давай, угадывай! (ни черта у тебя не получится)
– Сейчас не могу. – Демид виновато почесал в затылке. – Это иногда само собой получается, помимо моей воли.
– Все. – Лека хлопнула ладонью по столу. – Вопрос закрыт. Еще раз услышу об этом – сдам тебя в психушку.