- Хорошо. - Городовой выпрямился, убрал блокнот, в который записал всего одно или два слова, и неловко погладил девочку по голове, кивнув кухарке. - Можете отвести ее на кухню и накормить. А ты, - он задержал ладонь на растрепанных со сна волосах девочки, - если что-то вспомнишь, обязательно расскажи.
Женщина взяла девочку за руку, но Анна Рита вырвалась:
- Я хочу знать, что случилось с мамой и папой!
Мавра Игнатьевна посмотрела на городового и вдруг тоненько завыла, кусая платок. Это было жутко. Так жутко, что Анна Рита молнией сорвалась с места и кинулась бежать в распахнутые двери спальни родителей.
Закричали взрослые: "Ребенок! Держите! Не пускайте!" Но девочка ловко увернулась от пытавшихся задержать ее рук, проскочила у кого-то под боком, кого-то отпихнула, врезавшись в живот, у кого-то еще протиснулась между ног - и замерла.
Мама лежала на постели, закрыв лицо рукой, словно не хотела видеть чего-то ужасного. Из-под локтя был виден только разинутый рот. Вторая рука тянулась к горлу - скрюченные пальцы вцепились в ночную рубашку у самого ворота. Папа скорчился на полу лицом вниз. Одна рука протянута к постели, другой он тоже, судя по всему, держался за горло или грудь. Все это Анна Рита увидела в единый миг и запомнила в мельчайших подробностях: скомканное одеяло, слетевшие с ног папы ночные туфли, рассыпавшиеся из-под чепца волосы матери - огненно-рыжие, сейчас они разметались по подушке, и казалось, будто голова мамы в огне.
А потом ее схватили за локти и потащили вон. Оцепеневшая от изумления девочка не сопротивлялась.
Она не плакала. Слезы были где-то там, внутри. Они рвались наружу вместе с испуганными воплями и визгом, но Анна Рита молчала. Несколько недель назад был день ее рождения. Ей исполнилось двенадцать лет. Мама подарила ей книгу сказок и плюшевого медведя. Нелепого, в криво сшитой курточке, которую никак не получалось застегнуть на все пуговицы. Медведь продавался в магазине под вывеской "Уцененные товары", и мама купила его, подчиняясь какому-то порыву. Купила и сунула дочери с таким выражением лица, словно отдавала свою игрушку. Они тогда бродили по городу, пили в кафе шоколад и ели мороженое. И мама купила медведя…
А теперь Анна Рита сидела на кухне, уже переодетая в домашнее платье, как подушку, прижимала этого медведя к животу и пыталась осмыслить происходящее.
Мама и папа умерли. Ни один человек из тех, что осматривали их тела, не мог сказать, отчего это произошло. Не было ни крови, ни ран. Они оба ничем не болели. У них не было врагов, чтобы кто-то мог пожелать им смерти. И два человека одновременно скончались от неизвестных причин. И никто ничего не знал. Никто ничего не видел и не слышал.
Анна Рита знала. Знала или догадывалась, что их убил он. Он приходил к родителям, и от этого оба умерли. Проходя на кухню первым этажом, она увидела открытую комнату Парфена и поняла, что старик лакей тоже мертв. И знала - догадывалась, - что мертва и Стеша. И все это сделал он. Он убил ее родителей. Он точно так же убил Стешу и старого Парфена - наверное, просто потому, что они оказались в этом доме. Он хотел убить и девочку, но почему-то не смог войти в ее комнату. Не мог или не захотел? Как бы то ни было, она осталась совершенно одна на белом свете и должна быть сильной. Ведь ей надо самой о себе позаботиться. Только как это сделать?
Все еще всхлипывающая Мавра Игнатьевна поставила перед нею кружку теплого молока и тарелку, где лежал кусок хлеба с маслом. Но у Анны Риты не было аппетита. Она только сделала один глоток молока, почувствовала на губах противную пенку, вспомнила, как мама, поджав губы, всякий раз ногтем, воровато оглянувшись, как девочка, подцепляла пенку и стряхивала на поднос… И тут слезы закапали сами собой. Безо всяких усилий, словно где-то внутри проткнули дырку.
Так она сидела и тихо плакала над своим медведем и остывающим молоком, когда вошел знакомый городовой. Кухарка, уже немного успокоившись, поинтересовалась у него:
- Ну что?
- Тела увезли. В мертвецкой их еще раз осмотрят и, может быть, установят причину смерти. Пока ничего нельзя сказать… У старика-то ясно - сердце не выдержало. А вот остальные… Все молодые, здоровые… Сделайте мне чаю, будьте любезны!
Он присел к столу рядом, посмотрел на девочку. Анна Рита тихо плакала и никак не могла остановиться.
- Какой ужас. - Мавра Игнатьевна поставила перед мужчиной большую чашку, положила на тарелку куски белой булки с маслом. - Что теперь будет?
- С девочкой? Надо разыскать ее родных. Анна Рита, - он сверился с блокнотом, - у тебя есть кто-нибудь, кроме мамы с папой?
Она подняла голову. Из-за слез лицо городового расплывалось перед глазами в мутное серо-розовое пятно:
- Не знаю.
- Не стесняйся меня, - сказал мужчина, - я - служитель закона, и ты должна разговаривать со мной откровенно.
- Не было у них никого, - встряла кухарка на правах старой городской сплетницы. - Здесь, то есть в Реченске. Приезжие они, издалека откуда-то. То есть где-то у господина Альберта были родственники и у госпожи Елены тоже. Но где они и что с ними? Не знаю. Не любили они об этом говорить. Жили уединенно, никого не принимали, хозяйство я у них вела - Стешка-то тут недавно, второй месяц всего, а со старика Парфена какой спрос был? А отчего же людям добра не сделать? Платили они хорошо, не скупясь. Видно было, что деньги водились и, - тут кухарка воровато оглянулась на девочку и чуть понизила голос, - видно же было, что могли бы жить и на широкую ногу, а ровно стеснялись.
- Вы можете приютить девочку на первое время? Пока мы разыщем ее родных?
Соседка отчего-то смутилась и пошла красными пятнами.
- Ой, не знаю, - замахала она руками. - Здоровья у меня уже нет. Да и времени тоже. И сынок у меня… хоть и здоровым вырос, а ума бог не дал. Мне же теперь весь город по делам-то оббегать придется, некогда за девочкой-то присматривать… Может быть, ее пока в приют? - добавила она с робкой надеждой. - В монастырь какой, а?
Скрипнула дверь.
- Не нужен приют. И монастырь тоже отменяется, - раздался незнакомый женский голос. - Девочка поедет со мной.
Все - даже Анна Рита - повернули головы. На пороге стояла пожилая дама в дорожном платье, с саквояжиком в одной руке и тросточкой в другой. Эффектная, хотя и старая шляпка решительно сдвинута набок так, что из-под нее выбиваются седеющие букольки. На лице гримаса скорби пополам с презрением, как будто умер некто, при жизни не достойный сочувствия и понимания. Она решительно прошла на кухню и постучала тросточкой по стулу, на котором сидел городовой:
- Уступите даме место!
Тот встал. Даже не встал - вскочил, словно его дернули за шиворот, и сделал движение, словно хотел поклониться.
- А вы, простите, кто? - опомнившись, одернул сам себя.
- Не ваше дело, - гордо отрезала пожилая дама, но потом сменила гнев на милость: - Мое имя - княгиня Дебрич. Я прихожусь девочке двоюродной тетей. Ее мать была моей родной племянницей.
Взгляды гостьи и мужчины встретились.
- Тетя? - переспросил городовой. - Но откуда вы взялись?
Он как зачарованный смотрел в глаза пожилой дамы. Лицо его окаменело, двигались только губы.
- Я приехала погостить, - объяснила та. - У меня есть письма моей племянницы, в которых она настойчиво просит меня приехать и немного пожить у них. Я откликнулась на просьбу - и вот я здесь. Но, судя по тому, что узнала, не мне надо гостить здесь, а моей внучатой племяннице - у меня.
Откуда-то в ее руке взялась пухлая пачка писем, перетянутых шелковой ленточкой. На конвертах был четко выведен адрес - письма действительно были отправлены отсюда. Гостья развязала ленточку, достала одно наугад и протянула городовому. Тот вздрогнул, словно пробуждаясь от сна, взял письмо, послушно пробежал глазами несколько строк. Потом распечатал второе, третье…
- Ну? Вы убедились? - усмехнулась княгиня Дебрич.
- По-моему, - не сдавался служитель закона, старательно отводя взгляд от гипнотизирующего взора собеседницы. В ее глазах было нечто странное. Он едва не утонул в них - спасли только письма. - По-моему, надо сначала спросить мнение девочки!
Пожилая дама подалась вперед, вперив взгляд своих ярко-голубых, чуть навыкате глаз в самое лицо Анны Риты:
- Ты поедешь со мной, девочка?
Та сидела, затаив дыхание, и не могла понять, что происходит, тоже зачарованная этим взглядом.
- Но простите, - не сдавался почуявший что-то городовой, - есть же закон…
- Закон гласит, что дети должны жить в семье или у родственников, - отрезала гостья. - Семьи у девочки нет, но есть родственница, которая готова позаботиться о сироте. Так и запишите! Тем более что мы уже знакомы. Ты ведь помнишь меня, моя милая?
Анна Рита как парализованная смотрела в лицо приезжей дамы. События в ее маленькой жизни развивались так быстро, что ей требовалось время на то, чтобы понять происходящее. Но едва прозвучало слово "милая", как ее словно ударили. Она вспомнила…