- Эх, хорошо! - Поставив наземь стакан, Саша попробовал бурлящее варево. - Скоро готово будет.
- Так вот, говорю, была у меня знакомая контролерша ОТК, Валька…
Саша растянулся на траве и вполуха слушал.
- Год, наверное, восьмидесятый шел или чуть позже, короче - в магазинах ни хрена не было…
- Вот-вот. - Молодой человек лениво приоткрыл левый глаз. - А ты говоришь - хорошо жили! Как же хорошо-то, когда в магазинах ничего не было? Что хоть жрали-то?
- Да погоди ты, Санек! - Федорыч уже входил в раж, как и всегда бывало, когда вспоминал под водочку прежнюю жизнь. - Ясен пень, в магазинах-то ничего не было, однако ж всяк мог достать! Я вот - любой почти дефицит, а все потому, что Валька…
Приподнявшись, Александр снова попробовал уху и довольно прищурился:
- Погодя еще и нажарим, я масла взял. У нас сегодня с тобой как в школе - рыбный день.
- В школе, скажешь тоже. - Вальдшнеп махнул оставшуюся на дне стакана водку и закашлялся. - Эх, не в то горло пошла, зараза!
- Так ты в два-то горла не пей!
- Да я что хотел сказать… я про школу. Ну, которую твой падла сосед купил…
- Так он не школу купил - интернат. Что-то там строить хочет.
- Ясен пень что! Бардак какой-нибудь, мхх… - Весников смачно зажевал водку сырой луковицей и продолжил, все больше возбуждаясь: - Школа! Сколь их, школ, в ранешние-то времена было! Вот, посчитай… - Он принялся азартно загибать пальцы. - В поселке, само собой, восьмилетка - закрыли, суки! А еще, в Болтове, тож восьмилетка, в Гордееве и Чудове - начальные, в Рябом Конце, на Гагарьем, ну, где сейчас что-то строят, и там восьмилетка была. Или начальная. Разорили все, козлы, Сталина на них нет!
- Ты про каких козлов говоришь, Николай? - усмехнулся Саша. - Сколько помню, все эти школы еще при Брежневе позакрывались.
- А, все равно козлы! Все эти, нынешние.
- Так, так… Это и я тоже?
- Что ты, Санек, что ты! - Вальдшнеп поспешно замахал руками. - Ты ж не как эти… не хапуга. Столовую, вон, открыл, лодочки. На УАЗе, как все люди, ездишь, не выпендриваешься.
Зато Катерина на "додже" рассекала… Как раз выпендривалась, специально - свои-то, деревенские, ее долгое время шалавой считали. Просчитались…
Похлебав ушицы, пожарили рыбы, точнее, Александр сам пожарил - никому такое дело не доверял. Выпили еще, закусили, аккурат стемнело, и Весников как-то неожиданно вырубился - захрапел, выводя носом сипловатые смешные рулады.
А Сашу вот хмель никак не брал! Что пил, что не пил - а мысли грустные так никуда и не делись.
Подбросив в костер дровишек, молодой человек вскипятил воды, попил в одиночку чайку - собутыльник уже ни на что не реагировал - и, поднявшись, зашагал обратно к обрыву, освещая путь большим пластмассовым фонарем, в котором еще имелся встроенный компас, часы и за каким-то хреном радио.
Впрочем, радио-то Саша как раз и включил - все веселей дорога.
Лучше б он этого не делал…
Какая-то радиостанция передавала в эфир старую песню Мадонны "La Isla Bonita". Песенка эта очень нравилась Сашиной пропавшей жене, да и вообще много чего молодому человеку напоминала. А ему сейчас не хотелось ничего вспоминать, хотелось просто забыться, хотя бы на какое-то время. Собственно, затем сюда и выбрался.
Выключив радио, Александр вновь уселся на старое место, над обрывом - только теперь вокруг лиловели сумерки, а над головою, сколько хватало глаз, неудержимо сияли звезды. Мириады огоньков, заполнившие собою все вечернее небо, светили так ярко, что можно было свободно читать. А посередине небосклона сверкающей золотисто-изумрудной полоской красовались остатки Луны, взорванной пару месяцев назад по решению Организации Объединенных Наций.
Глава 2
Сталина на них нету!
Если хочешь быть красивым, поступи в гусары.
Козьма Прутков
- Паша, ты ж нас всех угробишь! Ну, Пашенька, ну, может, домой поплывем, а?
Картинно развернувшись, Павел Сергеевич Домушкин, плечистый малый лет тридцати пяти, некогда известный в определенных кругах как Паша Домкрат, оперся на руль - или штурвал, черт его знает, как эта штуковина называется - и, позируя, ждал, пока подружка Леночка щелкнет фотоаппаратом. Одна из подружек, так скажем, деваха молодая, веселая и разбитная, а уж фигурка-то - загляденье, и попка, и талия, и грудь! А других девок сюда и не звали, вот еще.
- Ну, Пашенька…
Канючила не Ленка, а другая - томная блондинка Жанна. Она почему-то - вот интересно почему? - считала себя самой близкой подружкой, и, наверное, давно настала пора ее в этом разубедить, но… все как-то было лень.
- Эй, шкипер! - Паша Домкрат лениво прищелкнул пальцами, подзывая обслугу, - ну а как еще назвать-то? Не капитаном же - посудина-то принадлежала Паше, значит, он тут и капитан, и все прочее, адмирал даже.
- Да, Павел Сергеевич, - вышколенно изогнулся шкипер, седой, но все еще бравый, некогда уволенный из торгового флота за беспробудное пьянство.
Ну, Паша-то ему особенно пить не давал.
- Сфоткай нас, Афанасий. - Хозяин катера расслабленно махнул рукой, поправляя на шее толстенную золотую цепь. - Эй, девчонки, а ну давай сюда!
- Ой, Пашенька, да мы с радостью! - Девушки с визгом обступили Павла, облепили, словно мухи.
- Э-э, - засмеялся тот. - Чего так-то просто встали? Купальников я ваших не видел? А ну-ка, лифчики быстро сняли!
- Да легко! Оп-па!
И все три, разом сбросив лишние предметы туалета, вмиг остались топлес! И как это у них так здорово получилось, тренировались, что ли?
Паша ухмыльнулся, покосившись на палубу. Там был накрыт стол, за которым сидел гость, вдруг оставшийся в одиночестве, - худосочного вида господин с хмурым, морщинистым и пропитым, как у старого цыгана, лицом, в черной джинсовке, казавшийся чуть старше Павла Сергеевича.
- Михаил Петрович, а ты что ж к нам не присоединишься? Иль девчонки не нравятся?
- Да нет, почему ж? Нравятся. - Гость недовольно скривился. - Мне б перетереть кое-что…
- Да ладно, я ж сказал, все терки - завтра.
- Ну, завтра так завтра…
Михаил Петрович (у которого, кстати, тоже имелось прозвище - Миша Шахер-Махер), смакуя, отхлебнул из высокого, с золотым ободком бокала бордо урожая одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года и, посмотрев на полураздетых девиц, невольно поежился - на улице-то был не май месяц, к тому же темнело и холодало.
Поставив за штурвал шкипера Афанасия, Паша прихватил девок и тоже уселся за стол под тентом. Налил водочки - всем, кроме гостя, который страдал печенью и давно уже пил только вино, причем очень и очень недешевое.
- Ну, чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было!
Девушки с хохотом выпили, а Михаил Петрович поморщился. Вот же принес черт! И чего ему надо? Сидит, блин, как сыч… и ведь не выгонишь, братва не одобрит!
Однако и сидеть здесь с ним… Куда-то уже и веселье пропало.
Шумно вздохнув, Паша закусил водку креветками и, натянув на мощный торс полосатую матросскую майку, громко велел шкиперу поворачивать к дому.
- Ну у тебя и голосина! - снова поежился гость. - Как у пьяного дьякона. Прямо иерихонская труба.
- Какая еще, на фиг, труба?
- А, не бери в голову, уважаемый.
Паша отвернулся, скрывая гнев. Ишь ты, сука, выеживается - мол, не поймешь. А Домкрат очень даже все хорошо понимал. И знал точно - не зря Шахер-Махер явился. В гости? Ага, с его-то здоровьишком только на катерах и плавать. Что ж понесло в леса-то? Ясно что - какой-то финансовый интерес, на который у Миши был нюх лучше, чем на дичь у иной гончей.
- "Владимирский централ…" - заголосили динамики, и Паша, хлопнув первую попавшуюся девку по заднице, вновь вернулся к штурвалу.
- Ой, ой, Пашенька! Ты только нас всех не опрокинь, ладно?
- Паша, а мы что, уже домой, да?
- Домой, домой, нечего тут мерзнуть. Сейчас дискотеку устроим - на всю деревню, потом голыми купаться пойдем… у меня тут пляж, свой, личный.
- Ой, Пашенька… а нас жена твоя не прогонит?
- Да говорю ж, я ее в Бали отослал, как раз перед вашим приездом.
"Владимирский централ" в динамиках неожиданно сменился голосом Олега Митяева, впрочем, никто подмены не заметил: подвыпившим девчонкам было все равно, Мише Шахер-Махеру - тем более.
Когда проходят дни запоя,
Мой друг причесан и побрит
И о высоком говорит…
Мириады серебряных звезд ярко горели в небе, и сверкающий изумрудами астероидный пояс из останков бывшей Луны четко разрезал небосвод на две неравные части.
Причалив, Паша первым делом отправился в дом, раздавая указания слугам. Впрочем, уже и не нужно было ничего приказывать, все и так делалось словно само собою: во дворе на мангале жарился шашлычок, на кухне шинковались - нет, заправлялись уже - салаты, в том числе целое ведро любимого Пашиного оливье, в печи давно запекалась-томилась форель по-фински: тает во рту, и вообще пальчики оближешь, и даже если насытился так, что яства из ушей лезут, и тогда не удержишься, съешь хоть кусочек, а то и два.
Девчонки радовались, да и Паша все время смеялся, молчаливо улыбались слуги. Раз хозяин доволен, то и им что-нибудь, несомненно, обломится от его радости: щедрые премиальные или хотя бы остатки еды.
Только гость все ходил хмурый, словно не кореша старого проведать явился, а на какие-нибудь, упаси боже, поминки.
Во дворе грохотнула музыка - вытащили колонки-двухсотваттки.
Шахер-Махер скривился еще сильнее, словно зуб у него болел: