Облаченные в скафандры фигуры прыгали и метались в тесном отсеке, но щупальца стреляли волокнами, липкими, как горячая смола. Комната была опутана ими. Что-то ухватило Сирокко за ноги и силилось разорвать надвое, будто птичью вилочку. Подобной боли было не представить, но она все рубила и кромсала проклятое щупальце - пока не полетела в разверстый люк, в колодец, в лестничный проем - в черную бездну беспамятства.
Глава 4
Света не было.
Даже за этот кусочек негативных знаний можно было уцепиться. Осознание того, что обволакивающая темнота была результатом отсутствия чего-то, называемого светом, значило для нее больше, чем она могла поверить когда-то - когда время состояло для нее из последовательных моментов, подобных бусинкам, нанизанным на шнурок. Теперь же бусинки просыпались сквозь пальцы. И заново расположились в пародии на причинность.
Все нуждается в контексте. Чтобы темнота хоть что-то значила, нужна память о свете. А память эта угасла.
Случившееся раньше повторялось снова. Иногда происходила самоидентификация бесплотного сознания. Гораздо чаще - просто осознание.
Она находилась в брюхе зверя.
(Вот только какого?)
Не вспомнить. Но это непременно вернется. Все возвращается - если ждать достаточно долго. А ждать очень просто. Тысячелетия здесь значили не больше микросекунд. Слоистые пирамиды времени лежали в руинах.
Ее звали Сирокко.
(Что такое сирокко?)
"Сир-рок-ко. Не то горячий ветер из пустыни, не то старая модель фольксвагена. Мама так и не сказала, что имела в виду". Таков был ее обычный ответ. Она вспомнила, как произносила его - почти ощутила, как неосязаемые губы оформляют бессмысленные слова.
"Зови меня капитан Джонс".
(Капитан чего? Каких еще джонс?)
Исследовательского космического корабля "Мастер кольца", корабля для глубокого исследования космического пространства, корабля, направляющегося к Сатурну с семью астронавтами на борту. Одного из членов экипажа звали Габи Плоджит…
(Кто…)
И еще… еще одного… Билл…
(Что за сочетание звуков?)
Это имя висело на кончике языка. Язык - это такое мягкое, мясистое… бывает во рту. А рот… Мгновение назад она это помнила… Но что такое мгновение? Понятие. Вроде света. Чем бы он ни был.
Света не было. А раньше он был? Да, конечно… Так-так, ничего-ничего, держи, держи эту мысль, не упускай. Света не было, и ничего другого тоже не было. А что вообще бывает другое?
Ага! Ни запаха. Ни вкуса. Ни осязания. Никакого ощущения тела. Ни даже ощущения паралича.
Сирокко! Ее зовут Сирокко.
"Мастер Кольца". Сатурн. Фемида. Билл.
Все разом вернулось - и спустя долю секунды она вновь начала жить. Вначале показалось - она сойдет с ума от наплыва впечатлений, - и с этой мыслью пришло другое, более позднее воспоминание. Такое уже бывало. Недавно она об этом вспоминала, но тогда все ускользнуло. Она уже сходила с ума - и не раз.
Зацепка была слаба, но другой просто не находилось. Она поняла, где находится, и поняла характер проблемы.
Феномен этот выявили в прошедшем столетии. Оденьте человека в неопреновый костюм, заклейте ему глаза, ограничьте его движения так, чтобы он не мог себя коснуться, исключите из окружения все звуки и оставьте его плавать в теплой воде. Еще лучше - в невесомости. Есть усовершенствования вроде внутривенного питания и устранения запахов - но они уже не так необходимы.
И результаты окажутся поразительными. Первыми подопытными были летчики-испытатели - люди бывалые, рассудительные и уверенные в себе. Двадцать четыре часа сенсорной депривации обращали их в безвольных младенцев. Более длительные промежутки времени вне ощущений были просто опасны. Разум постепенно извращал немногие воздействия: сердцебиение, запах неопрена, давление воды.
Сирокко была знакома с испытаниями. Двенадцать часов сенсорной депривации составляли часть ее подготовки. Поэтому она знала, что если достаточно долго искать, можно обнаружить собственное дыхание. А дыхание - это уже нечто, чем можно управлять; сделать его, к примеру, аритмичным. Она попыталась дышать как можно чаще, попыталась покашлять. И ничего не вышло.
Тогда давление. Если нечто ее удерживает, значит, можно оказать ему противодействие - хотя бы почувствовать его, каким бы ничтожным оно ни было. Выделяя одну мышцу за другой, представляя себе, где и как они крепятся, Сирокко пыталась напрячься. Достаточно было хотя бы дернуть губой. Это сразу развеяло бы крепнущие опасения, что она просто-напросто мертва.
Сирокко в ужасе шарахнулась от этой мысли. Страшась, подобно всем прочим, смерти как гибели разума, она вдруг представила себе и нечто гораздо худшее. А что, если люди вообще никогда не умирают?
Что, если утрата тела оставляет за собой ВОТ ЭТО? Почему бы вечной жизни не оказаться вечной нехваткой ощущений?
Безумие представилось куда более привлекательной альтернативой.
Итак, пошевелиться не удалось. Сирокко бросила тщетные попытки и взялась перетряхивать более свежие воспоминания, надеясь, что ключ к ее теперешнему состоянию можно обнаружить в последних секундах на борту "Мастера Кольца". Она бы рассмеялась, сумей обнаружить нужные для этого мышцы. Стало быть, если она не мертва, то заключена в брюхе зверя столь огромного, что он оказался способен сожрать целый корабль вместе с экипажем.
По здравому размышлению такая перспектива показалась Сирокко вполне привлекательной. Ведь если ее сожрали, но она невесть почему все еще жива, - вскоре непременно должна наступить смерть. Решительно все казалось лучше кошмарной вечности, безмерная тщета которой уже начала представать перед ней во всей красе.
Тут выяснилось, что рыдать без тела очень даже можно. Без слез, без всхлипов, без спазмов в горле Сирокко безутешно рыдала. Несчастное дитя во мраке - и со страшной болью внутри. Потом она почувствовала, как здравомыслие возвращается, порадовалась этому - и прикусила язык.
Теплая кровь наполнила рот. Сирокко плавала в ней, охваченная страхом и голодом, - подобно мелкой рыбешке в неведомом соленом море. Она сделалась слепым червем - всего-навсего ртом с твердыми округлыми зубами и распухшим языком, ищущим прекрасного вкуса крови, который будил надежду - и таял…
В отчаянии Сирокко снова укусила язык - и была вознаграждена свежей красной струйкой. "Можно ли ощущать цвет на вкус?" - задумалась было она, но тут же мысленно махнула рукой. Какая все-таки упоительная боль!
Боль перенесла ее в прошлое. Оторвав лицо от расколоченных циферблатов и выбитого ветрового стекла небольшого самолетика, Сирокко почувствовала, как ветер холодит кровь ее раскрытого рта. Должно быть, она прикусила язык. На поднесенную к подбородку ладонь выпали два окровавленных зуба. Сирокко тупо разглядывала их, не понимая, откуда они взялись. Несколько недель спустя, выписываясь из госпиталя, она нашла их в кармане парки. Потом она держала их в коробочке на прикроватном столике - как раз для тех ночей, когда просыпалась от мертвящего шепота ветра: "Второй движок накрылся, а внизу - только снег и деревья. Снег и деревья. Деревья и снег". Тогда она хватала коробочку и судорожно трясла. "Я выжила, выжила", - отвечала она ветру.
- Но то было давным-давно, - напомнила себе Сирокко.
…А в висках бешено стучала кровь. Снимали повязки. Настоящее кино! Вот обида, что ей самой не было видно! Кругом заинтересованные лица - меж ними быстро снует камера - грязные бинты падают тут же, у койки, разматывается слой за слоем - а потом…
"Ах… Ох… Ну-у, доктор… да она же просто красотка!"
Какая там красотка! Ей уже сказали, чего ожидать. Два чудовищных фингала и сморщенная багровая кожа. Черты лица не пострадали, никаких шрамов не осталось - но и красивей, чем раньше, она не стала. Нос по-прежнему как топорик - и что? При аварии он не был сломан, а изменить его ради чистой косметики Сирокко не позволила гордость.
Хотя втайне она свой нос, естественно, ненавидела - и считала, что именно проклятый топорик вкупе с гренадерским ростом способствовал назначению ее командиром "Мастера кольца". Ибо несмотря на многие доводы в пользу командира женского пола, те, от кого зависел выбор, все еще не могли представить себе столь дорогостоящий звездолет под началом прелестной дамочки венериных пропорций.
Дорогостоящий звездолет.
Сирокко, ты опять отвлеклась. Прикуси язык.
Так она и поступила. А вкусив крови…
…Увидела, как замерзшее озерцо бешено несется ей навстречу, почувствовала удар лицом о панель и подняла голову от разбитого стекла, которое тут же полетело в бездонный колодец. Ремни сидения держали Сирокко над пропастью. Чье-то тело заскользило по обломкам - и она потянулась ухватиться за ботинок…
Сирокко что было сил прикусила язык - и почувствовала, как сжимает что-то в ладони. А столетия спустя ощутила, как что-то давит ей на колено. Потом сложила два ощущения воедино и поняла, что коснулась самой себя.
Дальше началась смутная, одинокая оргия в кромешной тьме. Сирокко просто сходила с ума от страстной любви к своему только что вновь обретенному телу. Свернувшись в клубок, она лизала и кусала все, до чего дотягивался рот, - а руки тем временем щипали и дергали. Она была гладкой и безволосой, скользкой как угорь.
Когда она попыталась дышать, плотная, почти студенистая жидкость заструилась ей в ноздри. Это не было неприятно; и даже страх ушел.
Появился звук. Медленные глухие удары. Наверняка это бьется ее сердце!
Однако ничего, кроме собственного тела, нащупать не удалось, как она ни тянулась. Тогда Сирокко попробовала плыть, но так и не поняла, преуспела ли в этом.
Раздумывая над тем, что следовало бы предпринять, она заснула.