Бренту еще не исполнилось двадцати, когда его народ был изгнан из своих домов и переселен на запад, через два континента и океан. Напрасно они наполняли эфир жалобными криками оскорбленной невинности. Их жалобы встретили весьма скудное сочувствие со стороны остального мира, поскольку если кого-то и можно было винить в случившемся, так только себя, и вряд ли им стоило притворяться, что Верховный совет поступил с ними слишком жестоко. Он послал им с десяток предварительных предупреждений и не менее четырех последних, решительных ультиматумов, прежде чем неохотно предпринял какие-то шаги. Затем однажды маленький корабль с огромным акустическим излучателем внезапно появился в трехстах метрах над деревней и стал испускать оглушительный шум. Через несколько часов этого кошмара мятежники капитулировали и принялись укладывать свои пожитки. Неделей позже появился транспортный флот и вывез их, все еще пронзительно протестующих, в новые дома на другой стороне планеты.
Таким образом был исполнен закон, по которому никакое сообщество не могло оставаться на одном месте на срок больший, чем три средние человеческие жизни. Подчинение закону означало перемены, искоренение традиций, разрушение родных, обжитых домов. В этом и заключался смысл закона, принятого четыре тысячи лет назад; но застой, против которого он был направлен, больше не удавалось отразить. В один прекрасный день центральная структура, осуществляющая наблюдение за его выполнением, прекратит свое существование, и разбросанные повсюду поселения людей останутся там, где стояли, пока их не поглотит время, как оно поглотило более ранние цивилизации, наследниками которых они являлись.
Целых три месяца заняло у населения Чалдиса строительство новых домов, очистка и перевозка трех квадратных километров лесных угодий, показательный сбор нескольких урожаев экзотических фруктов, смещение устья реки и уничтожение холма, который оскорблял их эстетическое чувство. Все это весьма впечатляло, и, когда чуть позднее прибыл с проверкой местный инспектор, прегрешения им были прощены. Затем весь Чалдис с облегчением наблюдал, как транспорт, землеройная техника и прочие принадлежности мобильной и механизированной цивилизации растворились в небе. Не успел затихнуть гул отбывающей колонны, как вся деревня, как один человек, расслабилась и погрузилась в спячку, которую, как они искренне надеялись, ничто не нарушит по крайней мере в течение сотни лет.
Брент остался вполне доволен случившимся. Конечно, ему жаль было покидать места, в которых прошло его детство, ведь теперь он уже никогда не вскарабкается на одинокую гордую скалу, нависавшую над деревней, где он родился. В этом краю не было гор – только низкие, скругленные на вершинах холмы и плодородные долины, в которых за тысячелетие бурно разрослись леса, с тех пор как земледелие окончательно пришло в упадок. Здесь было теплее, чем у него на родине, новая земля лежала ближе к экватору, и суровые зимы севера остались позади. Почти со всех точек зрения перемена оказалась к лучшему, но в течение года или двух люди Чалдиса не без удовольствия ощущали себя мучениками.
Подобные политические соображения нисколько не волновали Брента. Вся человеческая история от темных веков и до дней нынешних значила для него сейчас меньше одной единственной девушки по имени Ирадна и ее чувств по отношению к нему. Его постоянно интересовало, чем она занимается, и он то и дело придумывал предлоги, чтобы с ней повидаться. Но это означало встречу с ее родителями, а они смущали его тем, что упорно делали вид, будто молодой человек всего лишь наносит им визит вежливости.
Вот и теперь, вместо того чтобы пойти к ней, он решил сходить в кузницу, проведать Джона. С Джоном все получилось очень досадно, ведь еще совсем недавно они были близкими друзьями. Но любовь – смертельный враг дружбы, и, пока Ирадна не сделала свой выбор, они оставались в состоянии вооруженного нейтралитета.
Деревня растянулась примерно на два километра вдоль долины, ее аккуратные новые домики были разбросаны в хорошо спланированном беспорядке. Жители неспешно передвигались или болтали, собравшись маленькими группками под деревьями. Бренту казалось, будто все его провожаю, взглядами и говорят о нем, пока он проходит мимо, – а ведь так оно на самом деле и было. В закрытом обществе, состоящем меньше чем из тысячи высокоинтеллектуальных людей, никто не мог ожидать, что его личная жизнь будет скрыта от чужих глаз.
Кузница находилась на поляне, в дальнем конце деревни, чтобы своим неряшливым видом не слишком оскорблять взор. Она была окружена сломанными и наполовину разобранными машинами, до которых у старого Йохана еще не дошли руки. Тут же лежал один из трех деревенских флайеров, его металлические ребра ярко освещались солнцем – флайер требовал немедленного ремонта, но валялся тут уже несколько недель. Старый Йохан, конечно, починит его когда-нибудь, в свое время.
Широкая дверь кузницы была открыта, и из ее залитого ярким светом нутра долетали грохот и звон, когда какая-нибудь из машин-автоматов занималась обработкой металла, повинуясь воле хозяина. Брент осторожно прошел мимо занятых делом рабов и нырнул в относительную тишину задней части мастерской.
Старый Йохан, опрятный маленький человек с аккуратной бородкой клинышком, лежал в чрезвычайно удобном кресле и курил трубку с таким видом, словно он за всю свою жизнь не проработал и дня, и только его блестящие насмешливые глаза, постоянно перебегающие с предмета на предмет, говорили о его живом интересе к делу. Его можно было принять за элегического поэта,- каким он себя и воображал,- но никто бы не посчитал его за деревенского кузнеца.
– Ищешь Джона? – спросил Йохан между затяжками.- Он где-то здесь, мастерит что-то для этой девочки. Не понимаю, что вы оба в ней находите.
Брент слегка порозовел и уже собрался ответить, но в этот момент с одной из машин в кузнице, судя по звуку, что-то произошло. В мгновение ока старый Йохан соскочил с кресла, и примерно с минуту из-за двери слышались звон, треск и непрекращающиеся ругательства. После этого он вновь взгромоздился в кресло с таким видом, будто был уверен наверняка, что теперь-то его точно ничто не потревожит.
– Вот что я тебе скажу, Брент,- продолжил он тем же тоном, словно их разговор и не прерывался.- Через двадцать лет она станет точной копией своей матери. Ты когда-нибудь думал об этом?
Естественно, Брент не думал и теперь слегка сник. Но в юности двадцать лет – это считай что целая вечность, и если бы сейчас он смог завоевать сердце Ирадны, то плевать ему тогда на какое-то там туманное будущее. Это он и сказал Йохану.
– Поступай как знаешь,- добродушно отозвался кузнец.- Лично я полагаю, что, если бы мы заглядывали так далеко вперед, человеческая раса вымерла бы еще миллион лет назад. Послушай, а не сыграть ли вам с Джоном партию в шахматы, как разумным людям, чтобы решить, кому она достанется?
– Брент смошенничает,- ответил Джон, внезапно появляясь в дверном проеме и заполняя его почти целиком. Крупный, хорошо сложенный юноша совершенно не походил на отца; в руках он держал лист бумаги с какими-то чертежами. Бренту было интересно узнать, что за подарок соперник готовит Ирадне.
– Что это у тебя? – спросил он, не скрывая своего любопытства.
– А почему я должен тебе рассказывать? – добродушно ответил Джон. – Приведи мне хоть одну вескую причину.
Брент пожал плечами:
– Мне это абсолютно не важно – я спросил просто из вежливости.
– Только не заходи в своей вежливости слишком далеко,- посоветовал кузнец,- в последний раз, когда ты был вежлив с Джоном, у тебя неделю оставался синяк под глазом. Помнишь? – Он повернулся к сыну и бесцеремонно сказал: – Ну-ка, дай сюда чертежи – чтобы сразу объяснить тебе, почему этого нельзя сделать.
Старик критически рассматривал чертежи, а Джон, чем дольше тот их рассматривал, все более приходил в смущение. Наконец Йохан неодобрительно фыркнул и сказал:
– А где ты собираешься доставать детали? Все они не стандартные, и большая часть их – субмикроскопических размеров.
Джон с надеждой оглядел мастерскую.
– Их не очень много, – сказал он, – это несложная работа, и я думал, может быть, ты…
– Позволю тебе вывести из строя все интеграторы, чтобы изготовить эти детали? Брент, мой гениальный сын пытается доказать, что у него имеются не только мускулы, но и мозги, и для этого предлагает изготовить игрушку, которая устарела примерно пятьдесят веков назад. Я надеялся, что ты придумаешь что-нибудь получше. Между прочим, я в твоем возрасте…
Его воспоминания только успели начаться, как сразу кончились. Ирадна выплыла из оглушительного грохота мастерской и смотрела на них из дверного проема с легкой улыбкой на губах.
Если бы Брента и Джона попросили ее описать, слушателю бы показалось, что они говорят о двух совершенно разных людях. Конечно, что-то в их описаниях сошлось бы. Волосы они одинаково бы назвали каштановыми, глаза – большими и синими, кожу – жемчужно-белой. Но Джону она виделась маленьким, хрупким созданием, которое следовало защищать и лелеять. Бренту же Ирадна представлялась настолько самостоятельной и уверенной в себе, что порой он даже подступиться к ней не отваживался. Причина столь удивительной разницы в представлениях обоих о девушке была не только в пятнадцати сантиметрах роста и двадцати трех сантиметрах в обхвате, на которые Джон превосходил Брента. Она имела более глубокие психологические основы. Любимый человек – это всегда некая фикция, образ на мысленном экране, ёна который он может быть спроецирован с наименьшими искажениями, У Брента и Джона были совершенно разные идеалы, но каждый верил, что воплощением его идеала является Ирадна. Саму девушку это нисколько не удивляло; ее вообще трудно было чем-либо удивить.