Опустившись перед статуей на колени, я помолчала. Потом, подняв глаза к плохо различимому в полутьме лицу богини, хрипло прошептала:
- Госпожа моя, небесная повелительница, хозяйка ночи, грозная луна! Я взываю к тебе, потому что больше ни на кого нет у меня надежды. Умирает мой сын, единственная радость моя, свет жизни моей. Человеческое искусство не может его спасти. Страдает он, мучается. А ведь ему ещё только дюжина годов, он не стал ещё мужчиной, не познал радостей любви, не обрёл мудрости…
"Какой такой мудрости? - промелькнуло во мне что-то холодное и скользкое, точно рыба в ручье. - В лавке овощами торговать, вот его жизненный удел. А мудрость - это для знатных, богатых…" Но я отогнала эту так некстати ввернувшуюся мыслишку.
- Смилуйся, госпожа! Прошу тебя, пошли ему исцеление! Я даю тебе по обычаю кровь…
Тут я поднялась с колен, взяла свою курицу, возложила на алтарь. Взмах тяжёлого бронзового ножа - и куриная головка покатилась куда-то во тьму, а кровь брызнула на белый мрамор. "Небось, каждый день храмовые служки до блеска оттирают, - вновь что-то ухмыльнулось во мне. - Иначе бы тут такая вонь стояла…" По незаметному желобу куриная кровь стекала с жертвенника к ногам богини.
- Но это не всё, о великая госпожа. Я знаю, что тебе надо отдавать самое дорогое. Вот, - достала я маленькую серебряную коробочку. Единственные мои драгоценности, свадебный подарок покойного Гирроуги. - Я отдаю тебе это рубиновое ожерелье. Конечно, что тебе земные камни, когда самые яркие звёзды украшают тебя? Но пусть к рубинам прибавится ещё и это…
Наклонившись перед жертвенником, я вытянула левую руку, и крепко сжав зубы, резанула тем же бронзовым ножом свою кожу. Несильно, не так, чтобы перерезать вену - но тонкая тёмная струйка скатилась на мрамор.
- Я даю тебе свою кровь, тёплую человеческую кровь. И прошу тебя исцеления своему сыну. Сжалься, госпожа!
Всё было сказано, всё было сделано. Я обмотала порезанную руку тряпкой, спрятала в сумку нож, завязала тесёмки - с трудом, в темноте, в полторы руки. И встала перед богиней.
Луна за это время чуть сместилась, и теперь широкий поток света падал на её лицо. Холодное, белое, равнодушное лицо. Кусок мрамора. Я ждала. Ждала хоть какого-то знака, хоть какого-то отзвука - но было тихо и пусто. Надежда моя таяла, как огарок свечи.
И тут оно всё и случилось. Внезапное, гулкое и страшное понимание. Сердце метнулось - и, почудилось мне, упало на тёмные плиты пола, разбилось глиняной миской. Пустота! Там, за этим мраморным лицом - пустота! И за лунным глазом, и за гранью небес. Есть лишь холодный ночной воздух, есть бусинки звёзд, а богов - нет. Никаких Господ, Хозяев и Правителей. Обман. И не кто-то могучий да хитрый обманывает нас - это мы сами… Каждый сам себя, и все вместе - друг друга…
Выбежала из какой-то щели жирная крыса, поводила острой мордочкой - учуяла, стало быть, куриную кровь. И не только куриную. Воровато глянула на меня - не претендую ли на её добычу? - и одним прыжком взлетела на мраморный жертвенник, где валялась обескровленная тушка.
Что мне до того? Я повернулась и вышла в звенящую голосами цикад ночь. В мир, где нет и не было богов. И где только что, прерывисто вздохнув, умер мой сын.
Утром я была злая. Прилип ко мне этот сон… И ведь не вырвешь из себя… Пришла от купца Наогиси служанка Миугних, принесла еду. Мне ж некогда самой зерно тереть да кашу варить. Не ведьмино это дело.
- Мало принесла! - фыркнула я, заглянув в горшки. - Чтоб завтра больше было. И курицу хочу. Вот тебе медяшка…
Курица… Вот уж чего мне не хотелось. Торчал занозой этот непрошеный сон. Но больного надо бульоном кормить.
Гармая я тоже загоняла. Нечего ему возле господина сидеть да в лицо тревожно заглядывать. Раб - он работать должен. Дел-то по хозяйству немало накопилось. Я как-то подумывала, не нанять ли служанку, да и раздумала. Ни к чему мне в доме лишние глаза. На худой конец всегда есть кого позвать. Уважают меня в городе да побаиваются, лишь свистну - всё сделают. Но это на крупный случай, а по мелочи столько всего надо… Вот и сгодился мальчишка.
А я, поев чуток просяной каши, пошла в дальнюю комнату, где на тростниковых циновках лежал его господин.
Тот, оказывается, уже не спал.
- Ну и откуда ж ты такой взялся? - я не спеша ощупывала его раны. - Из какой семьи будешь, какого звания человек?
Алан пошевелился, заворочался. Сумел даже приподняться на локте. Да уж, травы своё дело знают. Жар утянулся, кровь по жилам с прежней прытью бежит, а боль - ну что боль? Не такая, чтобы криком кричать. Перетерпит.
И всё-таки было ему пока что худо. Серые глаза точно дымкой заволокло, и смотрит он из этой дымки - всё равно что гранитные глыбы ворочает.
- Звать меня Аланом, - голос его оказался, в отличие от разбитого тела, вполне крепким. Густой такой бас, даже чем-то смахивает на речь Гирроуги, мужа моего покойного. - Странник я, хожу по земле… а семьи у меня давно уже нет… Что касается звания, - сизые от загустевшей крови губы чуть дёрнулись, видно, в улыбку сложиться решили… - Звание у меня самое простое - человек я… Вестник Бога Истинного. А откуда я взялся… - он помолчал, уставившись глазами в низкий потолок… - Из очень дальней страны, в Высоком Доме про такую не знают и имя её ничего тебе не скажет, добрая женщина.
Вот так за меня всё и решил, что мне знать надо, что нет. Ишь ты, простого он звания… С такой важностью сказал, словно о родстве с государем поведал. И хоть бы для приличия назвал свою землю… даже если я и впрямь такой не знаю…
- Значит, вот чего, - сказала я, осмотрев наконец его раны. - На самом деле без разницы мне, кто ты и откуда, господин Алан. Но ты в моём доме, и быть тебе здесь не меньше полутора лун, плохи пока что болячки твои. А доколе ты здесь, рот не по делу разевать не смей. Об этом самом боге своём помалкивай. Не должно его имя тут звучать, понял?
- А что так? - зыркнул он на меня не по-нашему светлыми глазами. - Я, добрая женщина, как раз собирался благословение Божье на твой дом призвать. И чем же тебе Бог-то Истинный не угодил?
- Вот только не хватало мне о богах спорить, - фыркнула я, прикидывая, какие травы понадобятся на сегодня. - Есть у нашего города боги, есть покровители… вот хоть Ночную Госпожу взять, или Распорядителя Ветров… А новые боги - это новые смуты, понял? Что про меня люди говорить станут? Кого пригрела, смутьяна?
Вот оклемаешься, пойдёшь куда тебе надо, там и болтай. Сперва, конечно, за постой и заплатишь, - многозначительно добавила я.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Отчего бы и не заплатить, добрая женщина? Но…
- Меня, между прочим, тётушкой Саумари звать надо, - сказала я. Интересно, какое он мне "но" приготовил?
- Но вот хватит ли мне серебра… У меня осталось две дюжины докко, а здешних цен я не знаю.
Вот тут-то я окончательно поняла, из какого дальнего далека он притащился. Кто ж по доброй воле скажет, сколько денег с собой? И кто обмолвится, что не знает цен? Или полный дурак, или… Не похож был этот господин Алан на дурака.
- Видно будет… За постой-то ладно, много места не займёшь и не обожрёшь меня, старуху, - утешила я его. - Да и мальчишка твой пока в хозяйстве сгодится. А вот травы, что на лечение потребны… Дорогие у меня травы, редкие… в дальних странах собранные, в ночь пепельной луны, под соединением звёзд Арбис, Гуазь и Араханги…
Малость понесло меня. Будто перед очередным посетителем пёрышки распускаю.
Соединение звёзд… красивая песенка, внушающая. Дальние страны опять же… До этих дальних стран полдня ходу, и травки-то вполне обычные, только мало кто их правильно собрать умеет. Наставник Гирхан всему меня научил… Ох, встреться он мне раньше… когда ещё жив был Миухири… Тогда бы я вовремя сообразила, что значит сухой кашель по утрам, и отчего потеет лоб на закате… и отвар из лебединого листа вкупе с "волчьим ухом"… Глядишь, и выходила бы… Но что толку мечтать о несбывшемся? Не повернёшь назад годы… Утекают, как резвая, плюющаяся пеной река. И даже нет, по реке, сильно налегая на вёсла, можно подняться вверх, а тут… Мне иногда кажется, что годы - они как раз и стоят, а это мы всё сквозь них продираемся… как в пещере, по узкому лазу… и не развернуться… а камни над головой дышат, вот-вот обрушатся… потому и останавливаться нельзя, а только вперёд… в такие же норы…
- И кто же ты такая, тётушка Саумари? - полюбопытствовал Алан, с кряхтением повернувшись ко мне. - Какого ты рода, кто твой почтенный муж, если он жив? Чем кормишься?
- А то не понял? - хмыкнула я. - Ведьма я тутошняя. - Сглотнув несколько раз, я подстроилась под нужный голос. - Ведьма я. Больных целю, ветрам велю, сглаз сымаю, порчу насылаю… А род мой тебе без надобности, да и никого уж не осталось…
- О как! - улыбнулся он разбитыми губами. - Ведьма, значит? Интересно… не приходилось мне ещё с ведьмами встречаться. Волхвы - те да, были.
- Ну и как тебе волхвы? - Мне и впрямь стало любопытно. Уж сколько я после смерти Миухири постранствовала, и до наставника, и с ним, и после - а все волхвы, что мне попадались, большие сомнения вызывали. Говорили о них многое, а мне вот как-то не довелось чудес узреть. Настоящих чудес, не фокусов, каким меня наставник Гирхан обучил. Может, не везло? Не тех встречала?
- Да разные они… С одними просто спорили… иногда и очень толковые попадались… а иные меня своими прирученными духами травить хотели. Но, как видишь, жив. Что могут завладевшие ими духи против Того, Кто повесил над землёй солнце и луну?.
- Я тебе что сказала? - сейчас же взыграло во мне. - О богах чтобы молчок! Мало ли чьи-то уши некстати уловят. В дом-то ко мне люди ходят… помогаю я людям.