Если сикараське откусить хвост - вырастет новый. А вырастет ли у хвоста новая сикараська?
Содержание:
пролог 1
1. Всюду жизнь 1
2. Невыносимая легкость бытия 9
Эпилог 18
Книга Бытия
пролог
Философ-эксцентрик Лой-Быканах увидел Патриарха, раскурившись балданаками. Патриарх проявился в струе дыма, и трубка от кальяна выпала из ослабевших пальцев философа, на лице застыла глупая улыбка, и лишь губы упрямо продолжали твердить мантру "Вышли хваи".
Туманное видение какое-то время повисело в воздухе, Патриарх с нескрываемой брезгливостью оглядел жилище Лой-Быканаха - и растаял. Философ нашарил на полу трубку и затянулся покрепче. На этот раз дыма образовалось куда больше и гуще. Патриарх завис надолго. Лой-Быканах закурил комнату настолько, что Патриарху оставалось смириться с временным заключением и расположиться удобнее:
- Чего надо?
- О, Патриарх! - философ впал в транс: Патриархи до сих пор ни с кем не разговаривали. Да и не видел их никто.
- Накурил-то, накурил! - пробурчал Патриарх. - Спрашивай быстрее, чего хотел, мне некогда.
- Я благоговею!
- Перед кем это? - насторожился дым.
- Пред тобой, о Патриарх!
- Ты что, идиот? Накурился для того, чтобы поблагоговеть?
Настала пора изумиться философу:
- А для чего ж еще?
Патриарх внимательно огляделся:
- Здесь философ живет, или я чего-то недопонимаю?
- Я - философ, - подтвердил Лой-Быканах.
- Так где же философские вопросы? О жизни, о мире, и вообще?
Философ глупо улыбался.
- Ты весь ум прокурил, что ли? Где основные философские вопросы?
- О, Патриарх, я благоговею!
Пленник накуренной комнаты застонал.
- Чем я тебя обидел? - обеспокоился Лой-Быканах, и еще раз пыхнул, потому что Патриарх начал рассеиваться.
- Тем, что ты тупой фанатик, - буркнул Патриарх. - Хватит курить, башка болит.
- Но ведь ты исчезнешь…
- Ну и что? Благоговеть можно и в одиночестве. И лучше - на свежем воздухе.
Философ послушно отложил трубку в сторону и теперь печально созерцал постепенное исчезновение предмета благоговения в клубах дыма.
- У вас тут все такие? - поинтересовался Патриарх.
- Какие?
- Укуреные до галюнов! Ничего вам не интересно, балдей да благоговей. Для того мы, что ли, Среду Обитания создавали?
- Кто - мы?
- Здрасьте, пожалуйста! Патриархи!
Мутный взгляд Лой-Быканаха начал проясняться и в голове забрезжил первый философский вопрос.
Но Патриарх уже практически растворился.
- Эй, погоди! А сколько вас было-то?
1. Всюду жизнь
Клацнули зубы, хрустнула кость, и хвост остался лежать под ногами. Ыц-Тойбол подобрал трепещущий обрубок и молча протянул Гуй-Помойсу. Тот ради приличия два раза отказался, а на третий принял угощение и жадно вгрызся в плоть. Утолив первый голод, уступил пищу Ыц-Тойболу.
- Рану-то присыпать есть чем? - побеспокоился старик, пока младший пережевывал остывающие волокна.
- Посмотри в подсумке, там тинная труха должна быть.
Рана от обкушенного хвоста сулила как минимум три дня неудобств. Зато теперь он - настоящий ходок. До сих пор Ыц-Тойбол думал, что поедание собственного хвоста должно сопровождаться неким ритуалом - не сикараську же кушаешь, а себя, любимого. Старый в ответ на это заметил, что глупо делать из еды культ, когда жрать нечего.
Гуй-Помойс прицокнул языком.
- Чего ты там увидел? - обернулся Ыц-Тойбол, выковыривая из зубов кусочки мяса. Вкусный хвост.
- Да Патриархи знают, чего ты в подсумке таскаешь, - Гуй-Помойс почесывал голову.
Пришлось оставить еду и посмотреть, что так смутило старого ходока. Заглянув в правое отделение подсумка, Ыц-Тойбол и сам удивленно покачал головой - тинная труха кишела какими-то белыми личинками.
- Похоже, присыпке ёк, - выразил он вслух витающую в воздухе мысль. - Он мне, гад, испорченную загнал.
Витиевато просклоняв подлого мудреца, впарившего некачественный товар, младший вытряхнул содержимое подсумка в пламя.
Тинная труха вспыхнула, огненным смерчем унеслась к небу. Личинки надулись и неприятным чмоканьем просочились сквозь угли и пепел, как вода через песок.
- В жизни ничего подобного не видел, - Гуй-Помойс на всякий случай поворошил костер.
Давно распахнула буро-зеленую пасть, искрящуюся пульсирующими искрами светил, равнинная ночь. Гуй-Помойс доел остатки хвоста и свернулся большим шипастым шаром подле костра, Ыц-Тойбол повис на коряге, уцепившись когтями. Он мельком глянул на коловращение сверкающего разноцветными искрами неба и закрыл глаза.
Всю эту ночь Ыц-Тойбол провел как в бреду - очень болел хвост. Вернее, то место, где он недавно занимал не очень почетное, но свое место.
Никто не помнит, как Раздолбаи попали в Ложу Многих Знаний, но это уже не важно. Важно то, что в разгар диспута о температурном режиме Среды Обитания, изрядно накушавшийся борзянки Старое Копыто встал на задние ноги и заплетающимся языком спросил:
- А я вот что хотел бы… Откуда ж мы все-таки взялись, красавцы такие? - и упал.
- Простите?.. - не понял мудрец. Он принял Старое Копыто за коллегу. - Что вы сказали, я не расслышал?
- Мы хотим наконец-то узнать, откуда взялись, - поднял голову Желторот. - Откуда выпало яйцо, из которого мы все вылупились, красавцы такие? - и с грохотом рухнул вслед за товарищем, наступив при этом на Торчка.
Торчок, подобно Старому Копыту, тоже нажрался травы, но пока не возникал: смотрел галюны.
Повисла нехорошая тишина. Мудрецы повставали с мест, пытаясь разглядеть нарушителей спокойствия. Вот тут Торчок, до сих пор пребывавший в балданакском трансе, очнулся и произнес сакраментальное:
- Я та-арр-чуу, - и только потом безмятежно осмотрелся, пытаясь понять, куда попал и что здесь делает.
Вопрос о происхождении всего сущего на таких собраниях не поднимался. Не поднимался он и на иных собраниях, и вообще - никогда. На данный вопрос неизвестно кто и неизвестно когда наложил табу. Правда, никто об этом не знал, однако, так или иначе, сейчас вслух сказали то, о чем говорить не следовало. И мудрецы рассвирепели. Одни - потому что вопросы этики для них были превыше научного познания, другие - потому что сами не додумались до такого, третьи - просто так, за компанию.
Сплоченной толпой мудрецы двинулись на Раздолбаев.
Голос, заставивший Тып-Ойжона остановить клячу, принадлежал воину. Будучи мудрецом-практиком, Тып-Ойжон недолюбливал это сословие, однако к концу близился уже десятый день второго этапа одиночного путешествия, и мудрец изрядно тяготился одиночеством. Любой путник в радость, решил он, удерживая брюл-брюла на месте. Тот пританцовывал, фыркал и с неудовольствием косил на седока.
- Тпру, Ботва, - воин поравнялся с Тып-Ойжоном. - Далеко ли направляется мудрец?
Глазки воина маленькие и злые, по ороговевшей не менее этапа назад шкуре тянулись мелкие трещинки, на шейных складках неприятно чавкала межтканевая жидкость: похоже, воину предстояла трудная линька. Тып-Ойжон сочувствовал сикараськам, несущим естественную броню. Но не более того.
- Не знаю, но, надеюсь, что в нужном направлении, - пошутил Тып-Ойжон, про себя заметив, что почему-то в большинстве своем воины хрипят. - Не согласитесь ли стать моим попутчиком?
- Вообще-то я свободен, - прохрипел тот. - Если вам не претит путешествовать в компании с военным…
- О, нет-нет, я рад любой компании, - искренне защелкал клювом Тып-Ойжон, и флюгер на его шапке звякнул от резкого движения. - И, надеюсь, что смогу быть полезен в особенно затруднительное для вас время. Хмм… эээ… простите, не расслышал вашего имени, любезнейший…
- Дол-Бярды, - представился воин. - Мой дуг к вашим услугам.
И потряс оружьем грозно весьма.
- Тып-Ойжон, - отрекомендовался мудрец, - принимаю ваше предложение с благодарностью.
Пан-рухх воина неторопливо перебирал короткими мощными лапами, в то время как четыре стройные ноги брюл-брюла так быстро двигались, что казалось, будто их только две. Чтобы не убегать вперед, Тып-Ойжону приходилось все время гарцевать вокруг воина, и это отнюдь не способствовало обстоятельной беседе неожиданных попутчиков. Однако мудрец не оставлял попытки завести светский разговор:
- Любопытное обстоятельство: никто обычно и не помышляет о том, чтобы углубляться в равнины. Почему? Город растет, развивается бешеными темпами, но никто не хочет занимать нового жизненного пространства! Были, конечно, отчаянные головы, но никто до сих пор не вернулся…
Воин шмыгнул носом, повращал глазками, и рискнул предположить:
- Ну… почему же… ну, всякое случается… бывает… - И тут его осенило: - Самоубийство? Правильно?
Тып-Ойжон открыл клюв, ибо не ожидал подобной версии, потом глупо хихикнул:
- В таком случае, боюсь, что мы с вами типичные самоубийцы, любезнейший Дол-Бярды.
- Я не боюсь смерти, но и не ищу, - обиделся воин. - Высшая доблесть - съесть врага.
- Но ведь мы едем в ту сторону, правильно? А вы только что сами предположили… - начал мудрец.