Они поиграли еще. Одна игра была с маленькими карточками, размером с игральные карты. На них были изображены животные, птицы, деревья и дома.
Дэвиду предложили разложить их так, чтобы получился рассказ, и затем пересказать его содержание доктору. Он наугад разложил их на парте и составил рассказ:
- Утка идет в лес, понимаете? И встречает волка. Потом превращается в лягушку, перепрыгивает волка и попадает прямо в рот слону. Только спасшись из глотки слона, она попадает в озеро, а когда вылезает оттуда, то видит прекрасную принцессу, которая говорит: "Иди домой и я дам тебе имбирный хлеб". Но она читает мысли принцессы и видит, что на самом деле это злая ведьма, которая…
В другой игре участвовали листочки бумаги с большими синими кляксами.
- Эти кляксы на что-нибудь похожи? - спросил доктор.
- Да, - ответил Дэвид. - Вот слон, видите, это его хвост, а вот его хобот, а вот отсюда он делает пи-пи.
Он уже понял, что доктор Гитнер становится очень внимательным, когда он говорит о хоботе или пи-пи, поэтому дает доктору массу интересной информации, отыскивая такие вещи в каждой кляксе. Игра показалась Дэвиду очень глупой, но она очевидно была важной для доктора Гитнера, который записывал все, что говорил Дэвид. В то время как психиатр делал записи, Дэвид изучал его мысли. Большинство слов, которые он уловил, невозможно было понять, но он узнал некоторые, обозначающие части тела. Этому учила его мать: пенис, вульва, ягодицы, прямая кишка. Очевидно доктор Гитнер придавал этим словам большое значение и Дэвид начал их использовать.
- На этой картинке орел, схвативший маленького барашка и улетающий с ним. Это пенис орла, здесь внизу, а вот здесь - прямая кишка барашка. На следующей картинке мужчина и женщина, они оба голые и мужчина пытается засунуть свой пенис в вульву женщины, но он не влезает и…
Дэвид посмотрел на авторучку, порхающую по бумаге. Он усмехнулся и перешел к следующей кляксе.
Потом они играли в слова. Доктор произносил слово и просил Дэвида сказать первое, пришедшее ему на ум слово. Дэвид нашел более забавным произнести слово, пришедшее на ум доктору. Это занимало лишь долю секунды, и доктор Гитнер ничего не замечал. Игра шла примерно так:
- Отец.
- Пенис.
- Мать.
- Кровать.
- Малыш.
- Покойник.
- Вода.
- Живот.
- Туннель.
- Совок.
- Гроб.
- Мать.
Были ли эти слова правильными? Кто победил в этой игре? Почему доктор Гитнер казался расстроенным?
Наконец они перестали играть и стали просто беседовать.
- Ты очень умный малыш, - сказал доктор. - Я не боюсь испортить тебя, сказав это, потому что ты это уже знаешь. Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?
- Никем.
- Никем?
- Я хочу только играть, читать книжки и плавать.
- Но как ты будешь зарабатывать на жизнь?
- Когда будет нужно, я возьму деньги у людей.
- Если узнаешь как, надеюсь, ты раскроешь мне секрет, - сказал доктор.
- Ты счастлив здесь, в школе?
- Нет.
- Почему нет?
- Учителя слишком строгие. Работа слишком тупая. Дети меня не любят.
- Ты когда-нибудь интересовался, почему они тебя не любят?
- Потому что я умнее, - ответил Дэвид. - Потому что я… - О-о-о. Чуть не проболтался. Потому что я вижу, что они думают. Я не должен никому это говорить.
Доктор Гитнер ждал, пока он закончит предложение. - …потому что я доставляю в классе много хлопот.
- А почему ты так делаешь, Дэвид?
- Не знаю. Думаю, это дает мне что-то.
- Может быть, если бы ты не причинял всем хлопоты, люди бы больше любили тебя?
- Ну и что? Мне это не нужно.
- Всем нужны друзья, Дэвид.
- У меня есть друзья.
- Миссис Флейшер говорит, что у тебя их немного и что ты их обижаешь и делаешь несчастными. Почему ты бьешь своих друзей?
- Потому что я не люблю их. Потому что они тупые.
- Значит, они не настоящие друзья, раз ты так думаешь о них.
Пожав плечами, Дэвид сказал:
- Я могу обойтись и без них. Мне весело одному.
- Ты счастлив дома?
- Думаю да.
- Ты любишь маму и папу?
Пауза. В мозгу доктора нарастает напряжение. Это важный вопрос. Дай верный ответ, Дэвид. Дай ему тот ответ, который он ждет.
- Да, - говорит Дэвид.
- Ты когда-нибудь мечтал о маленьком братике или сестренке?
На этот раз колебаний не было.
- Нет.
- На самом деле нет? Тебе нравится быть одному?
Дэвид кивнул.
- Самое хорошее время - после полудня. Когда я прихожу из школы и дома никого нет. Зачем мне братик или сестричка?
- Ну я - то не знаю. Это дело мамы и папы, да?
- Вы же не попросите их завести еще кого-нибудь? Я имею в виду; что вы можете им сказать, что для меня было бы хорошо иметь кого-то еще, и они постараются, но я правда не хочу. - Я в опасности, внезапно понял Дэвид.
- Почему ты думаешь, что я могу сказать такое твоим родителям? - тихо спросил доктор, перестав улыбаться.
- Не знаю. Это просто мысль. - Которую я нашел у тебя в голове, доктор.
А сейчас я хочу убраться отсюда. Я не хочу больше говорить с тобой. - А, вас правда зовут Гитнер? С буквой "н"? Спорим, я знаю ваше настоящее имя.
Хайль!
3
Я никогда не мог послать кому-нибудь свою мысль. Даже когда моя сила была очень велика, я не мог передавать. Я мог только принимать. Может быть и есть люди, которые могут передавать мысли даже тем, у кого нет особого дара принимать их, но я не из их числа. Поэтому меня приговорили быть в обществе уродливой жабой, вечно подслушивающим типом. Старая английская пословица: "Тот, кто подглядывает в дырку, может видеть, что ему досаждает". Да. В те годы, когда я особенно легко читал мысли, я до пота старался внушить людям свои мысли. Я сидел в классе, уставясь в спину девочки и думал: "Хелло, Анни, это Дэвид Селиг, ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Я люблю тебя, Анни. Повторяю…". Но Анни никогда не слышала меня и ее мысли перекатывались, как спокойные воды реки, не потревоженные существованием Дэвида Селига.
Таким образом, я не мог разговаривать с другими умами, только шпионить за ними. Сила моя проявляла себя самыми разными способами. Я никогда не мог сознательно контролировать ее, мог только снизить интенсивность приема и сделать получше настройку. Первоначально, я принимал все сигналы, идущие ко мне. Часто я ловил внешние мысли человека, то, что он хотел или собрался сказать. Это происходило в чисто разговорной форме, словно он говорил это, разве что голос отличался от производимого звуковым аппаратом. Я не помню, чтобы я, даже в детстве, перепутал разговорную речь с мыслительной. Возможность читать поверхностные мысли была очень полезна: я мог предвидеть словесные выражения, особенно если говорил с человеком, имевшим привычку репетировать будущие фразы.
Я также мог и иногда еще могу предвидеть намерения, как например, послать короткий правый в челюсть. Я по-разному узнаю такие вещи. Я могу уловить внутреннее словесное утверждение - сейчас дам ему в челюсть - или, если в этот день сила работает на более глубоком уровне, я могу просто поймать серию бессловесных приказов мускулам, которая опережает на долю секунды процесс поднятия правой руки для удара. Назовем это языком тела или телепатическими волнами.
Иногда я могу выйти на самый глубокий уровень разума - там живет душа.
Где сознательную ложь омывает пена непостижимого бессознательного феномена. Здесь кроются надежды, страхи, предположения, страсти, воспоминания, философские позиции, моральные установки, голод, печали, целая куча событий и отношений, которая создает личность. Обычно до меня доходят лишь обрывки даже при очень хорошем мысленном контакте: я не могу уловить некоторую информацию об окраске души. Но иногда - а теперь уж едва ли - я забрасывал крючок в подлинные глубины, охватывая всю личность. Это просто блаженство. Такой контакт электризует. Конечно, это совокупление с чувством вины, ибо в этом проявляется мой вуайеризм: насколько может подглядеть человек? Душа говорит на всеобщем языке. Когда я, скажем, смотрю в разум миссис Эсперанцы Домингес и нахожу там нечто испанское, я действительно не знаю, что она думает, так как я не очень понимаю по-испански. Но если бы я заглянул в глубины ее души, я бы понял все, что уловил. Мозг, разум может думать по-испански, по-баскски, по-венгерски или фински, но душа думает на безъязыковом языке, доступном каждому.
Но это не имеет значения. Все эти возможности ушли от меня теперь.
4
Пол Ф. Бруно
Комп. Лит.18, проф. Шмиц 15 октября 1976 Романы Кафки В мире ночных кошмаров "Процесса" и "Замка" лишь одно является определенным: то, что центральный персонаж романов, известный под инициалами "К.", обречен на неудовлетворенность. Все остальное подобно снам: комнаты разрастаются в особняки, таинственные тюремщики пожирают свой завтрак, человек, зовущийся Сордини, на самом деле оказывается Сортини. Центральный факт определен, хотя К. провалит свою попытку достигнуть милости.