Я сдунул волосы со лба. Ну да. Знаете, что такое "компьютерная мышка"? А вот и не то, что вы подумали. Я молчал - но тут Эдит вдруг осенило. Она переменилась в лице, схватилась за собственные щеки, округлила глаза - и как выпалит:
- Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!
Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:
- Еда. Самка - еда. Хорошая.
Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:
- Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!
Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться - жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.
А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:
- Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!
А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке - но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.
Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.
Людей больше нет, а мышки остались.
Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.
Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.
- Что ты? - говорю. - Что-то нужно?
- Большой, - пищит, - я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.
Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.
- Нет, - говорю. - Ты не должен. Я сам хотел.
Тогда он сделал маленький прыжок вперед - прямо сидя - и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить - это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.
Он дал погладить себя за ушами. И пискнул:
- Я тоже хочу. Вместе есть. Вместе драться. Чинить гнездо. Защищать гнездо.
Да уж, думаю, будем драться. Война мышей и лягушей. Вот интересно, насколько я для них серьезный противник.
- Я не вижу в темноте, - говорю. - Их много, Старший, да? Шестерок?
- Много, - пищит. - Вдвоем - мы еда. Будут еще бойцы.
- Погоди, - говорю, - откуда? Ты говорил - ты одиночка.
Он свистнул.
- Я - Старший. Боец. Вторая жена - Сталкер, дочь Сталкера. Третья жена - Нюхач, дочь Нюхача. Четверо детей - взрослые. Дети Бойца, сами Бойцы.
Эдит, которая снова прислушивалась, хотела что-то сказать с язвительной миной, но я ее перебил.
- Старший, - говорю, - почему "вторая и третья"? А первая?
И тут, ребята, он первый раз сделал что-то совсем как человек. Он по-человечески тяжело вздохнул. И пискнул:
- Первая. Старшая. Боец, дочь Бойца. Любил. Трое детей. Всех съели. Шестерки Большого Босса.
Я разговаривал с Мышом долго. Только отдал приказ автомату подняться на борт и задействовал противоугонку на полную мощность. И занялся контактом вплотную. По бортовому времени кончился день, наступил вечер, а мы все разговаривали. Эдит сначала слушала, потом устала, начала раздражаться и капризничать - и в конце концов заявила, что хочет есть. Мыш издал презрительный звук и сказал мне, что моя самка слишком много ест, что ее выгоднее съесть, чем кормить - и это им с Эдит взаимных симпатий не добавило. Но обед я все-таки приготовил.
Мыш в этот раз почти не ел, посвистывал и нервно чистился. Я уже научился различать, как он чистится по необходимости, как - из вежливости, а как - на нервной почве: движения совершенно разные. Он беспокоился о своем гнезде, Мыш. И его совесть мучила, что он тут ест, а его жены с детьми сидят голодные.
Прожорливость Эдит его раздражала. А она его нарочно бесила - мазала галеты джемом в три слоя и капризничала, что в концентрате мало пряностей. Будто не понимала, что это очень скверный поступок - так себя вести перед носом у того, кто долго голодал.
Впрочем, она действительно не понимала. В чем другом, а уж в еде у нее никогда недостатка не было. Ее батюшка же президент корпорации, она изволила кушать только нечто вкусное и полезное, диетическое, чтобы фигуру не испортить. И уж что ее совсем не занимало, так это мышиные проблемы.
А еда в этом мире, жестоком до предела, была проблемой. Еще какой.
Мой друг Мыш, конечно, не занимался историей профессионально. Но его вторая жена происходила из гнезда Сталкеров - а так называли мышек, которые промышляли, выходя из системы подземных коммуникаций на поверхность, в мертвый город. Его жена видела много интересного и кое о чем ему рассказала.
И ему вполне хватало информации, чтобы изложить мне взгляд на происхождение мира. Мышиного мира, я имею в виду. Выглядело это так.
В незапамятные времена мышки были намного мельче и слабее, а миром правили Большие. Антропоиды, наверное, потому что Мыш уточнил: "Большие, как ты". Большие заняли всю Крышу мира своим городом, который мышки воспринимали, как одно огромное гнездо. В подчинении у Больших состояли все природные силы - электричество, атом и все такое - и эти вещи Мыш тоже называл своими именами, ибо в принципе понимал, что они из себя представляют. Между Большим и Малым народом шла вечная война - мышки жили внизу, в шахтах, тоннелях и прочих подземных постройках, сделанных Большими, а те всеми силами старались выгнать с собственной территории чужаков.
И так длилось до часа "ч", который Мыш назвал "Светящаяся Смерть". Была тут у них глобальная атомная война или какая-нибудь другая всемирная катастрофа - он не знал. Но почти все Большие сразу погибли, а те, кто умудрился выжить, болели и вырождались, а в конце концов вымерли совсем.
Множество мышек тоже погибло. Но с уцелевшими начали происходить изменения к лучшему. Малый народ стал крупнее, сильнее и умнее, чем раньше. Сначала-то было очень много пищи, которая осталась от Больших - "хорошая еда", как уточнил Мыш - и его сородичи процветали, размножались и строили собственную цивилизацию. К тому же мышки жили все дольше и дольше, некоторые долгожители из них начали даже доживать лет до сорока местных. А потом мир стал меняться.
Что-то случилось с Большим Светом - с солнцем, наверное. Я думаю, катастрофа повредила что-то в атмосфере, и солнечная радиация добавилась к общему, и без того задранному фону. Поэтому мышки, выходившие на поверхность днем, теперь заболевали и гибли. От лучевой болезни, наверное, потому что Мыш сказал, "от порченой крови". Вдобавок, выжившие растения, которые поначалу разрастались очень пышно, тоже постепенно пропали, кроме, быть может, лишайников и грибов, а от всего животного мира остались только мутировавшие насекомые.
Вот тогда слово "еда" у них и стало сакральным. Потому что начался Голод с большой буквы.
Мышиные кланы, всегда слегка воевавшие за сферы влияния и за власть, схватились не на живот, а на смерть за пищу. Подземный мир делили и переделили, имея в виду места скопления насекомых и места, где что-нибудь росло. А когда стало совсем туго с продовольствием, охотиться принялись и на себе подобных.
Каннибализм у мышек так жестко, как у людей, никогда не запрещался. А в создавшемся положении у них осталась одна-единственная заповедь: "Кто смел, тот и съел". Что относительно спасло положение, так это только их способность размножаться - у одной мышки за жизнь детенышей рождалось тридцать-сорок, а выживали двое-трое.
Печальный мир.
Излагая эту грустную сагу, Мыш ни одной секунды не сидел спокойно. Я уже тогда подумал, что все эти маленькие прыжочки, дерганье ушами, поднимание хвоста, почесывание и шевеление носом имеют какой-то дополнительный смысл, который нельзя перевести на человеческий язык. Эти мелкие движения, по-моему, сильно раздражали Эдит; в сущности, можно понять, что тяжело воспринимать смысл речи, когда собеседник вертится - но не в данном же конкретном случае!
Впрочем, не это главное.
Когда он закончил рассказывать, я спросил:
- Что будем делать?
Мыш задумчиво почесался и отвечает:
- Я уйду. Позову своих. Ты жди. Думай, как починить гнездо. Слушай.
- Мне, - говорю, - не лучше пойти с тобой?
Он ткнул меня носом в плечо.
- Нет. Ты не пройдешь. Там узко. Нож есть?
- Да, - говорю.
- Хорошо, - пищит. - Дай.