- Да случайно, - плеснул в. кружки спирта Гриша. - Я от общества инвалидов сидел в парламенте, рука-то есть, чтобы голосовать. - Гриша вдруг подбоченился, заросшее щетиной лицо его надменно вытянулось, как если бы он вдруг вернулся в парламент. Воспоминания о власти до сих пор тревожили Гришу. - Вызвал спикер, посоветовал застрелиться, сказал, что вопрос об инвалидах решен однозначно. Я дуло в пасть, вдруг отбой. Моя фамилия Мешков. Депутаты по алфавиту сидят. Рядом со мной Монтгомери - министр труда. Он все и переиграл. Погорячились, говорит, правительствующие молодые радикал-демократы. Больно быстро взялись исправлять инвалидов. За две недели почти всех исправили. В Европе из ста шестидесяти инвалидных спецдомов только один остался, да и тот в зараженной местности. А ему - Монтгомери - нужны были инвалиды для самых вредных производств, опытов по выживанию в условиях радиации. На это и средства в бюджете были выделены. А бюджет уже утвержден. Или, говорит, стреляйся и делу конец, или поезжай в последний спецдом старшим. Я по документам все проведу. Напишу, что вас в зараженной зоне двадцать пять тысяч. Подпишем соглашение - я от имени правительства, ты - от общества инвалидов. Жратву буду посылать человек на сто пятьдесят, расписываться будешь, как если бы на двадцать пять тысяч. Вот так, - закончил Гриша, - десять лет и живем. Расписываюсь, что получаю довольствие на двадцать пять тысяч, по факту - на сто, а нас здесь сорок девять.
- До сих пор присылают? - изумился Антон. - Неужели этот… министр все еще в правительстве?
- На документах факсимиле, - быстро ответил Гриша, и Антон понял, что его очень волнует этот вопрос. - В правительстве кто как. Кто год - и голову на плаху. Кто - пока своей смертью не умрет. Они там, - понизил голос, словно кто-то мог их подслушать за столом в забытой Богом глуши, - открыли способ, как до двухсот лет жить… Бюджет принимали на десять лет, - с тоской посмотрел на истаивающую свечу. - В этом году десять лет кончаются.
- Как же ты получаешь довольствие?
- На вертолетах привозят раз в месяц. Еще и с летчиками делюсь, мать твою… Они в скафандрах: "Чего никак не загнешься, безногий? На какую мразь продукты изводят!" Я: "Да тут, ребятки, секретный объект, упаси Господь нас обидеть, пойдете под трибунал…" Хорошо еще, каждый раз экипажи разные.
- За последних на земле инвалидов! - поднял кружку Антон.
На черной Гришиной щеке блеснула сентиментальная слеза.
- Кто поработал со столбом?
Гриша молчал, видимо пересчитывая в уме последних на земле инвалидов.
- Тут есть еще кто-нибудь, кроме вас?
- А? Старуха одна ходит. Умелая бабка, но куда ей… Я, парень, сам не знаю про столб. Там, - ткнул пальцем вверх, - такого средства точно нет.
- Старуха-инвалидка?
- Руки-ноги есть, - усмехнулся Гриша, - подробнее не рассматривал, больно дремучая, - голова его вдруг упала на плечо, изо рта капнула слюна. Гриша был укороченным человеком - чтобы опьянеть, ему требовалось меньше спирта.
- Раз к тебе прилетают на вертолете, значит, тебе нужны деньги, - растолкал его Антон. - У меня есть. Продай мне жратву!
- Какие у тебя деньги? Кара-рубли? - сонно хрюкнул Гриша. - Я с ними спиртом… За спирт не то что вертолет, мать родную…
- Новая рупия крепчает с каждым днем! - заверил Антон.
- Новая рупия? - Гриша как будто уже и протрезвел, и смотрел на Антона, как хитрый бухгалтер. - Не слышал я про такие деньги.
- Да ты что, самая надежная континентальная валюта! Не волнуйся, - похлопал старшину инвалидов по плечу Антон, - я тебе и крышу починю, и бабу поймаю.
- За бабу полцарства… - пробормотал Гриша, - а то, понимаешь, приходится… черт знает что… - и захрапел, оставив Антона додумывать, что именно приходится.
Под расстегнутой рубашкой на шнурке вместе с волосатым брюхом туда-сюда ходила связка ключей от подвала с припасами. Было искушение овладеть ключами, но Антону не понравились быстрые Гришины протрезвления. Он допил спирт, задул свечу и пошел спать.
3
Проще всего было пристукнуть да закопать эту неизвестно откуда взявшуюся старуху, чтобы не злиться, не ломать голову: кто она, что делает, зачем здесь ходит?
Антон бы остался у инвалидов, если бы вся их жизнь не сводилась к последовательной физиологии. За десять лет уединенного существования инвалиды сильно отдрейфовали от берега людей. Сытость резко упростила их разум. Идеалом жизни для них стал хлев. Бывший член парламента Гриша и мычащий на немецком диалекте Теллер были скорее исключением из правила.
Антон ничего не имел против инвалидов, пока не заметил, что сам начал облизывать после еды и совать за голенище ложку, поплевывать на пол, рыгать и ковырять в носу. При инвалидах ему, в общем-то, не о чем было думать, кроме работы. Работа в свою очередь была элементарна и не предполагала головоломок. Антон возмечтал об одиночестве, о работе, не выключающей, но бодрящей разум, то есть работе на себя.
Пока он клал печь, чинил крышу, Гриша исправно кормил его, угощал спиртом. Отремонтировав крышу, Антон сходил в лес, достал припрятанные деньги - сомнительные новые рупии, имеющие хождение в провинции, где находилась его школа.
Перед побегом он украл из купе сопровождающего толстый конверт с "выпускными-подъемными" для команды трудфро. По закону деньги им должны были выдать сразу по прибытии на новое место. Однако никто никогда никаких подъемных выпускникам не выдавал. Наоборот, выпускники неизменно оказывались в должниках у государства.
Антон не хотел бежать один, но все, кого он звал, даже лучший друг Бруно, отказались. "Спятил? Едем вниз, там тепло, там море! Мы не знаем этих мест. Тут же Европа - дикари!" Антон понял, что бежать придется одному и немедленно, пока сопровождающий - пьяный - спит, пока не хватился денег, пока на Антона не настучали.
"Все валите на меня", - отдал половину денег одноклассникам - иначе бы не отпустили, - вытащил из рюкзака железный прут, двинулся к тамбуру, где дежурил - тоже пьяный - вооруженный охранник. Сопровождающий и охранник начали пропивать их "подъемные" еще до того, как погрузились в поезд. Мимо окон в черных лесах, без единого огонька, проносилась забытая Богом неприветливая Европа.
Таким образом, помимо дезертирства, нападения на охранника в неведомых, но все пронизывающих, информационных компьютерных сетях за Антоном отныне значилось и ограбление общественной кассы, то есть присвоение чужой собственности, одно из самых серьезных по законам страны преступлений.
За половину новых рупий с изображением солнца на одной стороне и звездного неба на другой Антон приобрел у недоверчиво их ощупавшего Гриши пять ящиков мясных консервов, мешок муки, соль, три коробки каменного пресного печенья, брикет распухшего, революционно переросшего упаковку, отсыревшего чая. Гриша, естественно, навязал траченный товарец, но и Антону с его новыми рупиями было не до жиру.
Настало время подумать о жилище.
Гриша не хотел отпускать его, но Антон сказал, что, во-первых, он сделал все, что обещал, во-вторых, ему надо поохотиться на зверей, чтобы встретить холода в шубе, в-третьих, поймать для Гриши бабу, в-четвертых, ему крайне не понравились вертолетчики в противорадиационных скафандрах, пытавшие Гришу насчет заплат на крыше. Один так и вовсе снял шлем, расстегнул до пупа скафандр, демонстрируя тем самым неверие в здешнюю смертельную радиацию. В-пятых, он поселится где-нибудь поблизости, будет по-соседски захаживать к Грише.
- В-шестых, тебе не по душе, что мои ребята не пользуются салфетками и испражняются где попало, - проницательно продолжил Гриша. Он мрачно посмотрел на Антона, как бы сожалея, что упустил единственную возможность навсегда оставить его при себе, а именно - сделать полноценным инвалидом. Антон подумал, Бог, не иначе, уберег его.
Гриша сказал, что в двух километрах за оврагом - поселок, летние дачи. Во время последнего восстания держателей ценных бумаг все, естественно, было сожжено и разрушено, но под некоторыми дачами котельные, там вполне можно жить.
- Как только устроюсь, приду за провизией, - строго предупредил Антон Гришу, потушив в душе вспыхнувший было огонь сомнения. Деваться было некуда. Ходить с провизией по незнакомым местам он не мог - слишком тяжело. Не мог и спрятать в лесу - звери сожрали бы в мгновение ока.
До оврага Антон шел по асфальтированной, с обвалившимися краями дороге. По обе стороны росли пушистые одуванчики, устлавшие все вокруг мягким пухом. Они как будто смотрели на Антона, прикрыв глаза серыми ресницами. Порывы ветра взметывали пух, и словно сквозь липкую серую метель брел Антон. То справа, то слева возникали остовы деревянных строений, колонны потерявших крыши беседок, торчали фрагменты фундаментов и кирпичных кладок. Воздух был влажен и слоист, временами упоительно чист, временами зловонен.
На уроках биологии объясняли, что оставленные людьми пространства быстро зарастают "новым лесом" - непроходимой ядовитой порослью, бесконечно враждебной человеку. Если старые леса можно было легко свести, то новые состояли уже не из деревьев со стволами и кронами, а из чудовищного сплетения стеблистой, голенастой травы, гибких, как резиновые шланги, лиан, кустарника с невероятно цепкой, паучьей корневой системой. Свести новые леса не удавалось ни напалмом, ни бомбежками, ни ядохимикатами, ни молитвою. Новые леса были свободны от "старых" зверей и птиц. Там находили пристанище материализованные призраки, галлюцинации погибших в новых лесах людей. Меньше всего на свете Антону хотелось оказаться в таком лесу. Он представлял себе, сколь ужасны могут быть предсмертные видения человека.