- Я буду стараться, Ваше преосвященство, - она едва заметно кивнула, а затем испытующе посмотрела на него: - Так я могу надеяться, что Вы действительно не сердитесь на меня?
- Вы сомневаетесь в искренности моего прощения, дочь моя?
- Я не смею верить… моя вина перед Вами столь велика, - не сводящая с него пристального взгляда Каролина поднялась с колен и, вновь взяв его руку, прижала ее к губам.
В ее взгляде читалась такая искренность, чистота и непритворное раскаяние, что епископ не мог не попасть под ее обаяние. Он просто физически почувствовал очарование и притягательную силу, исходящую от нее. Сердце вновь затрепетало в груди, и чувства затопили разум.
- Что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить мою вину? Я выполню любую епитимью… или выкуплю индульгенцию… Только скажите… - продолжила она с возбужденным преддыханием, - я все-все исполню, лишь не держите на меня зла. Я не переживу этого.
И епископ почувствовал, что не может ей ответить. Слова застряли где-то в горле, во рту пересохло, даже дышать стало трудно. Взгляд юной герцогини лишал его способности даже мыслить разумно. Наконец с огромным усилием он сглотнул и едва слышно проговорил:
- Я не держу зла. То не по законам Божеским.
- Так Вы действительно простили? - в ее глазах сверкнуло неподдельная радость, а губы тронула счастливая улыбка. - Вы святой. Воистину святой. А я уж и не надеялась. Я так счастлива, так счастлива, - она выпустила его руку и шагнула к двери. - Так я поеду тогда? Отец будет волноваться, если я поздно вернусь. Брат Алоимус так напугал его с этим оборотнем, что я пообещала ему поздно одна не ездить более по лесу.
Грудь епископа словно сдавило клещами, он почувствовал, что очарование и свет, которые, как оказалось, умела дарить эта прелестная девушка, рассеялось и более уже не вернется, если он сейчас же не остановит ее.
- Я, конечно же, простил Вас, Каролина, - хрипло проговорил он, намереваясь оставить ее на всю ночь молиться под его присмотром, - но для Вашего же блага я должен научить Вас покорности воли Божьей, отсутствие которой Вы так ярко продемонстрировали накануне. Так что не торопитесь.
- Да, конечно, Ваше преосвященство, - она вновь шагнула к нему.
- Не надо столь строго следовать этикету, дочь моя, - епископ нежно взял ее за руку, - я Ваш духовный отец, вот так отныне всегда и обращайтесь.
- Да, отче, конечно, как скажете, - лицо Каролины вновь озарила очаровательная улыбка, а в глазах полыхнуло восторженное почитание, - я с радостью приму любую Вашу волю. Вы мой проводник к Господу, которого я люблю всем сердцем… а значит, я так же должна любить и почитать Вас и исполнять любую Вашу волю как Его. Ведь Ваша воля и есть Его… и я сейчас поняла это как никогда раньше.
- Такое Ваше отношение радует, дочь моя.
Епископ не в силах противостоять искушению притянул ее к себе и нежно прижал.
- О, отче, - Каролина вся подалась к нему, а потом неожиданно резко отшатнулась и, прижав руки к вискам, отбежала к окну. Там, схватившись за штору, она, не поворачиваясь к нему, хрипло выдохнула: - Вы должны меня срочно выгнать, отче… срочно…
- Что случилось? Вы вновь решили проявить непокорность, Каролина?
- Вы не понимаете, отче… я не непокорна… я поняла… поняла, что гнело мою душу все это время… и это ужасно…
- Что ужасно?
- Это чувство… Вы должны выгнать меня, предать анафеме… казнить… может хоть это вырвет это чувство из моей груди, потому что скрывать я его больше не в силах…
- Каролина! Что Вы говорите? Какое чувство? О чем Вы?
- Любовь! - она обернулась к нему, глаза ее сверкали, а грудь возбужденно вздымалась. - У меня нет больше сил это скрывать… Я люблю того, кого не имею права любить… и это сводит меня с ума… не дайте этому чувству овладеть мной, отче, выгоните меня… Я не должна видеть Вас… Я не должна любить и не должна смущать Вас этим чувством, - она раздраженно тряхнула головой, так что ее каштановые кудри взметнулись над плечами. - Я люблю Господа… несказанно люблю… я не хочу нарушать его заповеди… но это чувство смущает меня и несказанной болью рвет душу… Я не должна видеть Вас! Не должна!
В ее глазах заблестели слезы, она рванулась к двери, но епископ преградил ей путь и схватив за плечи, прижал к себе:
- Успокойтесь, Каролина. В Вашем чувстве нет ничего греховного…
- Вы не понимаете… - она уткнулась ему в плечо, и тело ее сотрясли рыдания, - Я почувствовала… я почувствовала, что Вы готовы отозваться на мое чувство… Но если Вы только отзоветесь на него, если предпочтете меня служению Ему… Я не вынесу… Я тогда покончу с собой.
- Что Вы говорите, Каролина? Это смертный грех!
- А предпочесть Богу земные радости не грех? - она чуть отстранилась, и на епископа взглянули ее огромные зеленые глаза полные боли, тоски и отчаяния. - Я не вынесу, если узнаю, что подтолкнула Вас к нему! Получится, что я не только предпочту любовь Господа другой любви, но и сподвигну к смертному греху, того, кого люблю… Если это случится, мое место будет лишь в аду! И я пусть уж тогда меня сразу постигнет эта участь! Я сразу наложу на себя руки!
- Каролина, Каролина, успокойтесь! Вы ничего еще не совершили. О каком грехе Вы толкуете?
- Отче, поклянитесь мне, именем Бога поклянитесь, что никакие мои чувства не позволят Вам переступить со мной ту грань, что позволяет сохранить девственность во взаимоотношениях! - настойчиво потребовала она. - Возможно, тогда я смогу успокоиться и перестану их таить и пытаться облекать в другие формы.
Епископ понял, что попал в затруднительное положение. Сам он не считал, что его обет безбрачия препятствует взаимоотношениям с женщинами, если те, конечно, не смогут его впоследствии опорочить. Поэтому те, кто покладистостью характера не отличался и не считал Божьим благоволением его домогательства, объявлялись колдуньями и еритичками со всеми вытекающими из этого последствиями. Сейчас же девушка, к которой он испытал необыкновенное влечение, признавалась ему в любви, но, считая ее греховной, была готова сама искать смерти. Теперь он понял природу ее безумной храбрости в случае с оборотнем. Дочь герцога, вероятно, подсознательно искала смерти, которую Господь по благости своей отвел от нее. Он надолго замолчал, обдумывая ситуацию.
Каролина, тихо всхлипывая, доверчиво прижалась к нему и уткнула лицо в широкое плечо. Ее близость больше не возбуждала епископа. Наоборот дарила благостное ощущение покоя и умиротворения. И он решился. Ласково обняв девушку за плечи, подвел к столу, где, положив одну руку на Библию, торжественно поклялся ей, что их взаимоотношения навсегда останутся невинными, чтобы она ему не говорила и как бы себя не вела.
- Я так благодарна Вам, так благодарна, отче, - Каролина порывисто схватила его руку и прижалась к ней губами, - теперь, когда Вы знаете о моей любви… и поклялись не дать мне возможности впасть в грех самой и вовлечь Вас, я готова исполнить любую Вашу волю.
- Седьмой псалом мне сейчас прочтете, Каролина.
- Конечно, отче.
Слушая божественный текст, который чувственно и проникновенно читала Каролина, епископ впервые в жизни испытал столь светлое и радостное чувство, что к концу текста понял, что вряд ли сможет устоять перед искушением приблизить ее к себе.
С того дня, Каролина часто приезжала в дом епископа и проводила там долгое время, Епископ поначалу старался, чтобы дочь герцога могла возвратиться в замок засветло, но общение с ней его неизменно затягивало. К тому же девушка постоянно говорила, что ее хранит его благословение, и оттого опасности в ночных поездках никакой нет. Поэтому через некоторое время стало обыкновенным, что уезжала Каролина лишь ближе к ночи. Епископ в свою очередь тоже стал нередким гостем в герцогском замке. Девушка встречала его с неизменной радостью, старалась быть в курсе всех его дел и начинаний, и подле нее епископ отдыхал душой. Она стала ему несказанно дорога, и он старательно обходил вопрос о времени новой охоты на оборотня, страшась потерять ее. К его радости сама она тоже этот вопрос не поднимала, вообще не вспоминая об оборотне, который уже долгое время вовсе не тревожил округу. Напоминал о нем лишь душераздирающий вой, звучащий порой ночами.
Герцог был рад сближению дочери с епископом. Ему казалось, что дочь его благодаря этому стала на редкость покладистой и ласковой, а ее резкость и своеволие почти совсем исчезли. Поэтому со своей стороны он всячески поощрял такое ее поведение.
Однако наслаждался спокойной и благожелательной атмосферой герцог не особенно долго. Однажды к завтраку Каролина вышла с явно заплаканными глазами, а на его вопрос: "что случилось?", ответила, что ей необходимо после завтрака поговорить с ним наедине.
Встревоженный герцог после завтрака прошел с ней в свои комнаты и, выгнав всех слуг, запер дверь:
- Так что случилось, Каролина?
- Отец! - дочь упала перед ним на колени, и из глаз ее потекли слезы. - Вы должны проклясть меня и казнить.
- Каролина, дитя мое, - герцог подхватил ее под руки, пытаясь поднять. - Ты с ума сошла говорить такое!
- Нет, отец… Я заслужила лишь подобную участь. Вы поступите по совести, если поступите именно так… - дочь совсем повисла на его руках, не желая подниматься с пола.
- Каролина, да объясни толком, что случилось! Хватит истерики устраивать! Что ты словно изнеженная девица голосишь? - герцог раздраженно рывком поднял ее с пола. - Встань и расскажи!
- Я не могу, отец… не могу… это выше моих сил… - Каролина встала на ноги и отвернула голову, стараясь не смотреть на отца.
- Черт! Да говори уже! Хватит! - герцог, грубо схватив ее за плечо, тряхнул.
- Я опозорила наш род… - тихо выдохнула она.