Здесь пахло жареным луком и пончиками. Какой‑то тип за стойкой рассеянно почитывал газету.
– Вам что подать? – спросил он.
– Два бурбона, – скомандовал Хансен, вопросительно взглянув на меня.
Я утвердительно кивнул.
Официант подал нам виски в больших стаканах, со льдом и соломинками.
– Я всегда пью его так, – объяснил Хансен. – Вы не обязаны…
– Порядок, – сказал я.
Если вы никогда не пили бурбон со льдом через тонкую соломинку, то не можете знать, какое действие он производит. Это словно поток огня, изливающийся в ваше небо. Мягкого огня; это ужасно.
– Отлично! – сказал я с одобрением. Глаза мои встретились с моим лицом в зеркале. Вид у меня был совершенно обалделый. В течение какого‑то времени я совсем не пил. Хансен рассмеялся.
– Не беспокойтесь, – сказал он. – К несчастью, к этому быстро привыкаешь. Итак, – продолжал он, – надо будет приучить к моим вкусам официанта ближайшего заведения, куда я буду ходить на водопой…
– Мне жаль, что вы уезжаете, – сказал я.
Он рассмеялся.
– Если бы я остался, то вас здесь не было бы!.. Нет, – продолжал он, – лучше мне уехать. Больше пяти лет, проклятье!
Он одним глотком допил свой стакан и заказал второй.
– О, вы к этому быстро привыкнете. – Он окинул меня взглядом с головы до ног. – Вы симпатичный парень. Есть в вас нечто, чего сразу не поймешь. Ваш голос.
Я улыбнулся, не ответив ему. Это был ужасный тип.
– У вас слишком глубокий голос. Вы не певец?
– О, пою иногда, чтобы позабавить самого себя.
Теперь я больше не пел. Раньше – да, до истории с малышом. Я пел и аккомпанировал себе на гитаре. Я пел блюзы Хэнди и старые мелодии Нью‑Орлеана, и другие, которые я сочинял на своей гитаре, но больше мне не хотелось играть на гитаре. Мне нужны были деньги. Много. Чтобы потом иметь остальное.
– С таким голосом все женщины будут ваши, – сказал Хансен.
Я пожал плечами.
– Это вас не интересует?
Он хлопнул меня по спине.
– Вы прогуляйтесь вокруг аптеки. Там их всех и найдете. У них в городе клуб. Клуб девчонок‑подростков. Ну, знаете, таких, которые носят красные носки и полосатые свитера и пишут письма Френки Синатре. Аптека – это у них вроде генштаб. Да вы, наверное, их уже видели? Да нет, вы и вправду почти все дни проводили в магазине.
Я тоже взял еще один бурбон. Это циркулировало где‑то глубоко по моим рукам, ногам, по всему моему телу. Там у нас не хватало девчонок‑подростков. И мне так их захотелось. Пятнадцатилетние малышки с торчащими под облегающими свитерами грудями; они это хорошо знают, шлюшки, и делают так специально. И носки. Яркожелтые или яркозеленые носки, так прямо поднимающиеся из туфель без каблука; и пышные юбки, и круглые коленки; и всегда усаживаются на земле, так скрестив ноги, что видны белые трусики. Так, мне они нравились, девчонки‑подростки. Хансен смотрел на меня.
– Они все согласны, – сказал он. – Вы немногим рискуете. Они знают кучу мест, куда вас можно повести.
– Не считайте меня свиньей, – сказал я.
– Да нет! – сказал он. – Я хотел сказать – повести вас потанцевать и выпить. Он улыбнулся. У меня, без сомнения, был заинтересованный вид.
– Они забавны, – сказал он. – Они придут в магазин взглянуть на вас.
– Что им делать в магазине?
– Они будут покупать у вас фотографии актеров и, как будто случайно, все книги по психоанализу. Медицинские книги, хочу я сказать.