Потом я переместилась в левую колонку. Патолог. Коронер. Следователь. Насильственная смерть – последнее вмешательство в человеческую жизнь, а те, кто расследует ее причины, – последние назойливые зеваки, вторгающиеся в смятая святых. Хотя меня и саму можно отнести к их числу, всегда становится немного не по себе от того равнодушия, с которым судебная система подходит к расследованию причин смерти человека. Пусть даже чувство отстраненности необходимо ради сохранения эмоционального равновесия, я так и не смогла избавиться от мысли, что жертва заслуживает более заинтересованного, личного отношения.
Я просмотрела краткую сводку установленных фактов. От тех сведений, которые мне сообщил по телефону Ламанш, они отличались только в одном пункте. На данный момент уже удалось восстановить двести пятнадцать остатков плоти и костей. Самый большой весил пять килограммов.
Так и не прочитав остальные бланки, и не прослушав кучу скопившихся телефонных сообщений, я отправилась на поиски директора.
Мне редко доводится видеть Пьера Ламанша в обычной одежде, на нем всегда белый лабораторный или же зеленый хирургический халат. Не могу представить, как он смеется или закутывается в плед. Угрюмый и в то же время сердечный, неизменно учтивый, Ламанш всегда был самым лучшим из всех известных мне судебных патологоанатомов.
Сквозь стеклянный прямоугольник в двери я увидела Ламанша, сидящего в своем кабинете. Стройная фигура склонилась над письменным столом, заваленным бумагами, газетами, книгами и грудой личных дел, требующих первоочередного внимания. Я постучала, он поднял голову и жестом пригласил меня войти.
В кабинете витал легкий аромат трубочного табака, повсюду сопровождающий и самого Пьера. У него особенная манера неслышно приближаться, так что временами я узнаю о его присутствии лишь по этому запаху.
– Темперанс? – Он всегда произносит мое имя с ударением на последнем слоге, так что оно прекрасно рифмуется со словом «France». – Спасибо, что так быстро приехали. Пожалуйста, присаживайтесь.
Безупречный французский, без всяких разговорных сокращений, и ни единого словечка на арго.
Мы сели за небольшой столик рядом с письменным столом. Там лежала кипа больших коричневых конвертов.
– Знаю, сейчас уже слишком поздно, чтобы приступать к исследованию, но, возможно, вы захотите сегодня же войти в курс дела.
Лицо Ламанша было испещрено множеством длинных вертикальных складок. Он вопросительно посмотрел на меня, глубокие морщины вокруг глаз удлинились и сошлись к середине.
– Да. Конечно.
– С чего бы вы хотели начать, с рентгенограммы? – Он махнул в сторону конвертов, затем потянулся к письменному столу. – Вот фотографии с места обнаружения трупов и запись, сделанная во время вскрытия. – Ламанш протянул мне стопку небольших коричневых конвертов и видеокассету. – От тех двух байкеров, которые доставили бомбу к клубу «Гадюк», практически ничего не осталось, их внутренности разметало на значительное расстояние от места взрыва. В основном то, что удалось обнаружить поисковой группе, прилипло к стенам или застряло в кустах и в ветвях деревьев. Поразительно, но самые крупные фрагменты удалось найти на крыше клуба. На одном лоскуте кожи с грудной клетки частично сохранилась татуировка, это может оказаться полезным для установления личности погибшего.
– А что с водителем?
– Сегодня утром умер в больнице.
– Стрелок?
– Взят под стражу, но рассчитывать на его показания не стоит. Он скорее пойдет в тюрьму, чем расскажет что-нибудь полиции.
– Даже если дело касается конкурирующей группировки?
– Как только онзаговорит, его можно считать покойником.
– Удалось ли обнаружить зубы или пальцы?
– Нет. – Ламанш устало провел рукой по лицу, приподнял и опустил плечи, затем постучал пальцами по колену. – Боюсь, нам не удастся рассортировать все имеющиеся ткани.
– Мы можем сделать анализ ДНК?
– Вам доводилось когда-нибудь слышать имена Рональда и Дональда Вайланкуртов?
Я отрицательно покачала головой.
– Братья Вайланкурты, Ле-Клик и Ле-Клак. Отпетые бандиты, члены «Дикарей». Несколько лет назад один из них участвовал в уничтожении некоего Клода Дюбе по прозвищу Резак. Не помню только, какой именно.
– Полиция считает, что эти два байкера и есть Вайланкурты?
– Да. – Его грустные глаза встретились с моими. – Ле-Клик и Ле-Клак – однояйцовые близнецы.
К семи часам вечера я уже почти все просмотрела, осталась только видеозапись. Воспользовавшись лупой, скрупулезно исследовала множество фотографий с изображениями фрагментов костей и кровавых комков всевозможных форм и размеров. Снимок за снимком, и на каждом стрелки, указывающие на красные и желтые сгустки, усеявшие траву, запутавшиеся в ветвях, расплющенные о шлакобетонные блоки, о стекло, о рубероид и гофрированный металл крыши.
Останки доставили в морг в больших черных пластиковых мешках, в каждом находилось несколько герметично закрытых полиэтиленовых пакетов. Каждый пакет был пронумерован и содержал рассортированные части тела, землю, ткани, металл и неопознанный мусор. Сделанные во время аутопсии фотографии сменялись одна за другой: на одних мешки еще закрыты, на других зафиксированы небольшие полиэтиленовые пакеты, сложенные на столах для вскрытия, далее следовали снимки содержимого, рассортированного по категориям.
На последних фотографиях были сняты лежавшие ровными рядами части тела, словно выставленные в витрине мясной лавки. Я различила куски черепа, осколок большой берцовой кости, головку бедра и участок кожи головы с совершенно неповрежденным правым ухом. На некоторых крупным планом виднелись зазубренные края раздробленной кости, на других – волосы, волокна и клочки ткани, прилипшие к плоти. Упомянутая Ламаншем татуировка хорошо просматривалась на лоскуте кожи. Три черепа, кости рук закрывают глаза, уши и рты. Ирония судьбы. Что ж, теперь этот парень и впрямь ничего не увидит, ничего не услышит и ничего не скажет.