– Что это?
– Ну… – герой стряхнул рукав обратно. – След от Таинства Перехода . Долго не сходит.
Он сказал серьезно и мрачно, курсивом, с большой буквы, не похоже на себя – и Ляля вдруг прыснула над этим серьезным видом и возвышенной нелепостью, прыснула в ладонь – и рассмеялась по‑настоящему. И тут же подумала, что герой обидится. Но он не обиделся.
– Глупышка, – сказал он беззлобно. – Совсем девчонка. Этот подонок… а я даже не свернул ему башку. Растерялся, видишь ли. И торопился. Боялся, что ты умрешь раньше, чем…
– Я умру? – удивилась Ляля. Ночной двор, слюнявая тварь, оглушительная боль скреблись в ее память, поскуливали, как паршивые бездомные собаки, а она держала дверь обеими руками, чтобы не пустить, чтобы не увидеть, а то – как же жить‑то?
– Ты уже умерла, сестренка, – грустно сказал герой. – Но после Перехода. Ты уж извини.
Как умерла? Я же живая, сижу на твоей тахте, отрываю нижнюю пуговицу от твоей рубашки, слушаю твои глупости. Я вообще никогда не умру. Я буду всегда. Мне просто приснился ужасный сон, такой ужасный, что я закричала, а ты услышал. Я спала, когда спят – просыпаются, а когда умирают – нет. Смерть – это все, ничто, конец, остановка. Мертвых закапывают в землю, режут ножом патологоанатомы, едят червяки – и им уже все равно. Мертвые попадают в ад или в рай, но это – неправда. Бога нет, хоть все и ходят в церковь. Им просто страшно умирать, потому что после смерти их не будет. Но я‑то буду всегда.
Ляля ничего не сказала, но герой понял. Бросил сигарету, ушел к стеллажу, вернулся с зеркальцем, прямоугольным, содранным с ванного шкафчика. Протянул.
Ляля отшатнулась. Ужас, вдруг правда – мертвое лицо, как у зомби в кино, а по лицу ползают черви! Схватилась за лицо руками – но ощутила подушечками пальцев только прохладную нежную кожу. Неужели можно поверить в эту чушь?
А герой все держал зеркало перед лицом, и любопытство юной женщины победило страх. Ляля взяла зеркало, посмотрелась.
Ничего страшного или странного – этот пожелтевший потолок в трещинах, кусочек обоев, угол шкафа… А где же я? Как это может быть?!
Сначала Ляля махала перед зеркалом руками и подносила его к самым глазам, переворачивала и всматривалась в черную поцарапанную изнанку. Потом поняла, что никаких фокусов тут нет.
Просто ее нет. Все правда, хотя… она же не дух. Лицо, руки, ноги… босые ноги на холодном полу… волосы… Холодная вкрадчивая жуть…
Впадать в истерику, однако, было нельзя. Ляля глянула на героя – что он подумает. Герой смотрел на нее с видом страдальческим и виноватым.
– Почему это, а? – спросила Ляля, глотая вместе со слезами собственный страх. – Я же не привидение? Я себя чувствую…
– Носферату, – как‑то заученно сказал герой, – не отражаются в зеркалах и не отбрасывают тени.
– Носферату?
– Вампиры.
Женя сидел у окна и курил, пускал тонкие струи дыма в форточку, а ночной ветер, благоухающий, холодный, свежий, втекал в комнату, вносил дым обратно, вносил мелкую водяную пыль и сладкий запах октября. Женя чуть‑чуть отодвинул темную штору, плотную, как ковролин, совершенно непроницаемую для света – и, докурив и бросив за окно окурок, задвинул ее снова. Холодная, прекрасная, страшная осень осталась снаружи.
Ляля слушала молча, с самого начала, она не плакала, только пошмыгивала носом. То, о чем говорил Женя, было дико, невообразимо, абсурдно – и было правдой. А если так – то плакать нет смысла, нужно смириться со свершившимся фактом, все понять и думать, как быть дальше.
– Ты только не вздумай меня бояться, ребенок.