- Пожалуйста, Джошуа! Люди устали от сражений. Мы устраиваем здесь дом. - Она подвела его к бреши в стене. С другой стороны шумел временный рынок, который раскинулся под прикрытием внешней стены Дома Расставания. Несколько дюжин мужчин, женшин и детей оживленно обменивались старыми пожитками, принесенными из разграбленных домов, и вещами, которые только недавно были найдены в окрестностях Сесуадры. - Видишь, - сказала Воршева, - у них начинается новая жизнь. Ты просил их защищать свой дом. Как же ты можешь заставлять их снова тронуться в путь?
Джошуа смотрел на группу закутанных детей, игравших с цветастой тряпкой в "кто-кого-перетянет". Они визжали от смеха и отшвыривали ногами снежные комья. Какая-то мать сердито кричала своему ребенку, чтобы он уходил с ветреного места.
- Но это не настоящий их дом, - сказал он тихо. - Мы не можем остаться здесь навсегда.
- Кто тебя просит оставаться навсегда? - возмутилась Воршева. - Только до весны. До тех пор, пока не родится наш ребенок.
Джошуа покачал головой.
- Но нам может никогда ухе не представиться такого случая. - Он отвернулся от стены, и лицо его было мрачным. - Кроме того, это мой долг Деорноту. Он отдал свою жизнь не для того, чтобы мы тихо исчезли, а для того, чтобы исправить хоть часть того зла, которое натворил мой брат.
- Долг Деорноту! - голос Воршевы был сердитым, но в глазах стояла грусть. - Надо же такое сказать! Только мужчине может прийти в голову подобная вещь!
Джошуа притянул ее к себе:
- Я вправду люблю тебя, леди. Я только стараюсь делать то, что должен.
Она отвернулась.
- Я знаю. Но…
- Но ты не думаешь, что я решил правильно, - он кивнул, поглаживая се волосы. - Я выслушиваю всех, Воршева, но последнее слово должно оставаться за мной. - Он вздохнул и некоторое время просто обнимал ее, не говоря ни слова. - Милостивый Эйдон, я никому бы не пожелал этого! - сказал он наконец. - Воршева, обещай мне одну вещь.
- Какую? - ее голос, был заглушен складками его плаща.
- Я изменил свое мнение. Если со мной что-нибудь случится, сохрани нашего ребенка от всего этого. Увези его. Не давай никому посадить его на трон или использовать в качестве объединяющего символа для какой-нибудь армии.
- Его?
- Или ее. Не дай нашему ребенку, подобно мне, быть втянутым в эту игру.
Воршева свирепо тряхнула головой.
- Никто не отнимет у меня моего маленького, даже твои друзья.
- Хорошо. - Сквозь сетку ее развевающихся волос он смотрел на западное небо, которое заходящее солнце окрасило в красный свет. - Тогда, что бы ни случилось, это будет легче перенести.
Через пять дней после битвы были погребены последние из защитников Сесуадры - мужчины и женщины из Эркинланда, Риммергарда и Эрнистира, Тритингов, Йиканука и Наббана, беженцы со всего Светлого Арда легли в неглубокие могилы на вершине Скалы прощания. Принц Джошуа тактично и серьезно говорил об их подвиге и самопожертвовании, а ветер, носившийся по Сесуадре, играл его плащом. Отец Стренгьярд, Фреозель и Бинабик по очереди поднимались с мест, чтобы сказать что-то свое. Обитатели Нового Гадринсетта стояли молча, с суровыми липами, и внимательно слушали.
Некоторые могилы остались безымянными, во у большинства можно было увидеть грубо выпиленную доску с именем погибшего. Как следует потрудившись, чтобы расколоть промерзшую землю, эркингарды похоронили своих мертвых в обшей могиле у озера. На могиле стояла каменная глыба с надписью: "Солдаты Эркинланда, убитые в сражении в долине Стефлода. Эм вульстен Дуос". По воле Бога.
Только убитые наемники никем не были оплаканы или отмечены. Их оставшиеся в живых товарищи вырыли огромную яму в степи под Сесуадрой, наполовину уверенные, что и сами они будут лежать там, потому что Джошуа, конечно, прикажет убить их. Однако, когда работа была закончена, эскорт вооруженных мужчин препроводил их на открытую равнину и там отпустил. Для тритинга нет ничего страшнее, чем потеря лошади, но уцелевшие наемники быстро решили, что лучше уж идти пешком, чем умирать.
Так что все мертвые, наконец, были похоронены, и долгий вороний пир закончился.
Пока торжественная музыка соревновалась с жестоким ветром за право быть услышанной, многие думали о страшной цене, которую заплатили защитники Сесуадры за свою великую победу. Тот факт, что они сокрушили лишь малую часть выставленных против них сил и при этом потеряли почти половину своих соратников, делал продуваемый всеми ветрами гребень горы еще более холодным и неприютным местом.
Кто-то схватил сзади руку Саймона. Он быстро повернулся, пытаясь одновременно вырвать руку и ударить.
- Тихо, парень, тихо, не спеши так. - Таузер съежился, подняв над головой руки.
- Прости, Таузер. - Саймон поправил плащ. Костер горел всего в полусотне шагов от него, и юноше не терпелось подойти к нему. - Я не знал, кто это.
- Никакой обиды, паренек. - Таузер слегка покачивался. - Дело в том… Ну, я просто хотел узнать, нельзя ли мне пройти с тобой немного. На празднование. Я не так крепко стою на ногах, как прежде, вот что.
Не удивительно, подумал Саймон. От Таузера разило вином. Потом он вспомнил, что говорил Сангфугол, и подавил желание немедленно уйти.
- Конечно. - Он бережно протянул руку, чтобы старик мог опереться на нее.
- Любезно, парень, еще как любезно. Саймон, кажется? - старик поднял глаза. Его лицо казалось запутанной сетью глубоких морщин.
- Правильно, - Саймон улыбнулся в темноте. В разнос время он называл шуту свое имя около дюжины раз.
- Ты далеко пойдешь, далеко, - сказал старик. Они медленно двигались к мерцающему вдалеке костру. - А я всех их знал, вот оно как.
Когда они наконец дошли, Таузер недолго оставался в, его обществе. Старый шут быстро разыскал группу пьяных троллей и отправился поближе познакомить их с великолепием Бычьего Рога - а самого себя с великолепием канканга, как сильно подозревал Саймон. Некоторое время юноша в одиночестве бродил между группами празднующих.
Это была самая настоящая праздничная ночь - может быть первая праздничная ночь на Сесуадре. Лагерь Фенгбальда оказался наполненным запасами, словно покойный герцог ограбил весь Эркинланд, чтобы обеспечить себя в Тритингах такой же роскошью, какая окружала его в Хейхолте. Джошуа мудро позаботился о том, чтобы большая часть пиши и других полезных вещей была припрятана на будущее - даже если они и покинут Скалу, это произойдет не завтра - но для праздника была выделена щедрая порция, так что на вершине горя сегодня у всех было отличное настроение. Фреозель, в частности, получил немалое удовольствие, вскрывая припасенные герцогом бочонки с элем и лично опустошив первую кружку стенширского темного с таким удовлетворением, как будто это была кровь Фенгбальда, а не просто его пиво.
Дрова, также собранные в немалом количестве, величественной грудой покоились в центре Сада Огня. Костер ярко пылал, и большинство жителей Нового Гадринестта собирались на широкой каменной площадке вокруг него. Сангфугол и несколько других музыкантов бродили повсюду, наигрывая свои мелодии для кучек почитателей их таланта. Некоторые слушатели впадали в настоящий экстаз. Саймон посмеялся над одним особенно подвыпившим трио, пожелавшим немедленно присоединиться к арфисту, исполнявшему "У берегов Гринвуда". Сангфугол вздрогнул, но тут же встряхнулся и весело продолжал играть. Перед тем как удалиться, Саймон про себя поздравил друга с выдержкой.
Ночь была холодная, но ясная, и ветер, терзавший скалу почти все время погребальных церемоний, почти совершенно стих. После недолгого размышления Саймон решил, что, учитывая время года, погоду можно признать вполне сносной. Он подумал, не начинает ли каким-нибудь образом уменьшаться могущество Короля Бурь, но за этой мыслью последовал тревожный вопрос.
Что если он просто собирается с силами? Что если он собирается именно теперь протянуть руку и закончить то, что начал Фенгбальд?
Это было не то направление мыслей, по которому хотелось бы следовать Саймону. Он пожал плечами и расстегнул пояс меча.
Первая чаша вина, выпитая им, прошла очень неплохо, согревая желудок и расслабляя мышцы. Он был частью маленькой группы, которой было поручено погребение мертвых - страшная работа, становившаяся еще страшнее, когда под маской инея мелькало знакомое лицо. Саймон и его товарищи работали как звери, чтобы пробить замерзшую землю, используя для этого все, что попадалось под руку - лопаты, мечи, топоры, ветки упавших деревьев. С другой стороны, холод немного облегчил им жизнь, замедлив процесс разложения. Тем не менее, в последние две ночи сои Саймона был заполнен кошмарными видениями окостеневших тел, падавших в длинные траншеи, тел, застывших словно статуи, которые мог бы изваять обезумевший скульптор, помешавшийся на боли и страданиях.
Гримасы войны, думал Саймон, проходя через шумное сборище. А если Джошуа повезет, грядущие битвы сделают прошедшую чем-то вроде танца Йирмансола. Тоща гора теп станет выше, чем Башня Зеленого ангела.
От этой мысли ему стало холодно и больно. Он пошел искать еще вина.
Саймон заметил, что у праздника был странный оттенок беспокойства. Голоса были чересчур громкими, смех чересчур резким, как будто те, кто разговаривал и веселился, делали это скорее ради других, чем ради себя. После того, как было выпито достаточно вина, начались драки. Саймону казалось, что этого люди должны были бы хотеть меньше всего на свете. И тем не менее он прошел мимо нескольких групп людей, окружавших дерущихся мужчин. Зеваки выкрикивали что-то насмешливое или одобрительное, в то время как дерущиеся остервенело катались по грязи. У тех, кто не кричал и не смеялся, вид, был озабоченный и несчастный.