* * *
Мой мозг заполняется настойчивым голосом Мастера: "Я жду тебя, Мартын… Возвращайся на судно… Мы завтра же поедем с тобой в Совете… Тьфу, ети их мать! В русскую миссию – мы найдем твоего Шуру!..
– Обязательно найдем. Только вернись!.. Ты помнишь, где мы стоим? Четвертый контейнерный… А завтра разыщем твоего Плоткина, и… Ты не забыл, что мы хотели еще втроем немного выпить – ты, я и твой Шура?.. Я тебя очень прошу, вернись, Кыся…"
Меня так встревожили и поразили интонации Мастера, что чуть глотку не перехватило… Совсем слабак стал! Я проглотил подступивший к горлу комок и огляделся.
Конечно, я находился уже черт знает на каком расстоянии от нашего четвертого причала! В своих метаниях по порту, в истерических поисках Шуры я не замечал ни направления, ни расстояний, ни времени…
Только сейчас я увидел, что повсюду уже горят фонари и прожекторы, пришвартованные суда игрушечно сверкают светом иллюминаторов, а небо стало темно-фиолетовым.
По запахам я сообразил, что нахожусь рядом с какой-то портовой харчевней, около которой росли три чахлых, промерзших деревца без единого листочка.
Вот когда я понял, что сегодня Шуру мне уже не найти. Я переключился на Шелдрейсовскую волну Мастера и сказал ему: "Я все слышал, Мастер… Я просто не мог ответить. Мне тошно так, что и не высказать! Полный завал… Ощущение, что я приплыл в пустоту. И я сегодня ночью хочу побыть один. Простите меня, Мастер".
Мне подумалось, что раз я в этот момент нахожусь не на судне, то мне не нужно спрашивать у неге на это разрешения. Здесь, на земле, я волен распоряжаться собою сам. Помоги мне, Господи, делать это как можно правильней!..
"Но завтра ты придешь?" – спросил меня Мастер.
Я вдруг явственно увидел то, что пару раз уже видел – и в Английском порту Абердин, и в Канадском Сент-Джонс. Я увидел, как Мастер с кем-то болтает по-английски, с кем-то – по-русски, отдает различные приказания, бегло просматривает документацию, подписывает кучу бумаг, проверяет, как идет разгрузка контейнеров, отвечает на сотни вопросов команды, Помощников, Представителей порта, фирмы, с кемто о чем-то договаривается…
А сам мысленно, по-Шелдрейсовски, по-нашему, я бы даже не побоялся сказать – по-Животному, хрен знает через какое расстояние разговаривает со мной!
Сильный и умный КОТОЧЕЛОВЕК, с которым я, к сожалению, был так мало знаком и вынужден так быстро расстаться…
"Завтра я обязательно приду попрощаться, – сказал я. – И поблагодарить. Для моей благодарности вам, Мастер, у меня вряд ли хватит слов, но…"
"Мне не нужна твоя благодарность, – прервал меня Мастер. – Мне нужен ты. Приходи".
И Мастер от меня отключился. Будто положил телефонную трубку.
Не скрою, отключился и я. Чуть ли не в прямом смысле слова: такая усталость вдруг на меня навалилась, такое тупое оцепенение, что мне ничего не оставалось делать, как подогнуть дрожащие задние ноги и усесться на собственный хвост. Из меня будто воздух выпустили, так я вымотался – и физически, и нервно.
А из харчевни – разные съедобные запахи, и двери открываются в обе стороны – куда толкнешь. Я такие в Германии видел. И жрать абсолютно не хочется, хотя и понимаю, что подкрепиться я просто обязан, иначе вообще протяну лапы.
Встать же на все четыре лапы и войти в харчевню начисто нету сил. Ну, не оторвать задницу от холодного асфальта – и все тут!..
В это время из-за угла харчевни прямо на меня выворачивается этакая довольно крупная грязная и лохматая Псина и с диким лаем бросается ко мне!
Однако я успеваю заметить, что бросается Псина не с большим запасом храбрости. И поэтому с места не двигаюсь. Псина припадает к земле на передние лапы в метре от меня и гавкает как ненормальный. А у меня, честно признаться, нет даже сил разогнуть задние лапы и встать в боевую стойку…
Как когда-то говорил Шура: "Об убежать – вообще не могло быть и речи…"
И вот этот мудак гавкает, я сижу сиднем и отчетливо понимаю, что, если я сейчас хоть что-нибудь не предприму, этот грязный и лохматый дурак осмелеет и может здорово меня тяпнуть…
Но от дикой усталости в голову мне ничего не приходит, и я вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, говорю этому идиоту по-нашему, по-Животному:
– Слушай, у тебя пожрать нечего? А то я совсем без сил…
Пес на мгновение балдеет от моей наглости, а потом очухивается и орет хамским приблатненно-хрипловатым голосом на весь порт:
– Ты сюда жрать пришел, Котяра вонючий?!.. Да я тебе пасть порву!!! Ты у меня счас отсюда без хвоста кувыркаться будешь!.. Это кто же тебе разрешил появиться у кормушки старика Кана?!! Я два года контролирую эту точку, а тут является какой-то задроченый Кот и…
– Ну, чего ты разгавкался? – говорю я вполне мирно, но чувствую, как у меня на загривке начинает вставать шерсть дыбом. – Я ваших порядков не знаю, я – иностранец…
– Нашел, чем хвастать! – лает этот кретин. – Ты в Америке, засранец! Здесь все иностранцы!.. Все – эмигранты! А вы едете и едете сюда к нам, сволочи!!! Вы что думаете – здесь сосиски на каждом углу валяются?!! Добро бы Собаки ехали, а то, глядите, – еще и Коты со всего мира поперли!.. Скоро продыху от вас не будет!..
Тут я вспомнил, как в Мюнхене Таня Кох как-то цитировала одного русского писателя, живущего в Германии много-много лет. Он, по словам Тани, говорил: "Нет более страшного врага для эмигранта-новичка, чем эмигрант со стажем, приехавший сюда на несколько лет раньше…"
Вспомнил я эту цитатку и чувствую – верхняя губа сама собой поднимается, уши прижимаются к затылку, в лапы вливается невесть откуда взявшаяся мощь и упругость, и тело становится легким и сжатым в комок. Ну, как обычно у меня перед генеральной дракой.
Но я все еще себя сдерживаю… Вернее, пытаюсь сдерживать и говорю этому шлемазлу подрагивающим от напряжения голосом, тщательно стараясь придать голосу спокойные модуляции:
– Ты бы уж так не надрывался, Песик. А то ведь недолго и по рылу схлопотать.
Этот дурак не врубается в то, что я говорю, принимает дрожь моего голоса за проявление испуга, смелеет и с диким криком: "Разорву падлу!.." – бросается на меня.
Ну и, естественно, тут же получает серию ударов когтями по харе – раз, два, три, четыре!..
От неожиданности и боли Пес переворачивается через голову и с воем, срывающимся в обиженный визг, отлетает в сторону.
Я уже собираюсь было войти в харчевню, в расчете на то, что уж там этот "боец" не посмеет продолжить драку. А я смогу, потеревшись о чьи-нибудь ноги, спокойненько стяжать себе чего-нибудь съестного. Но не тут-то было…
На вой этого обалдуя, откуда ни возьмись, мчится такая же беспородная, разноликая и грязная "Собачья свадьба".
Сейчас я попытаюсь объяснить, что это такое.
Так как Собаки, за очень редким исключением, в большинстве случаев – скопище кретинов, подхалимов и тупиц, не умеющих даже нормально трахнуться, то собирается компашка, примерно шестьсемь разнокалиберных Псов-Кобелей, и начинает бездарно, помногу часов бегать за ОДНОЙ грязнулей Сучкой, которая, опустив голову к земле и делая вид, что она там чего-то отыскивает, неторопливо убегает от этой унылой своры Кавалеров-Теоретиков.
Кавалеры же – от Кобелька-самосерьки, величиной с пивную бутылку, до провонявшего помойками Дворняга ростом с теленка – сутки покорно бегают за Сучкой, считая за счастье, когда кому-нибудь из них удается понюхать у нее под хвостом!
Я вообще удивляюсь – как это у них еще Щенки рождаются…
Это вместо того, чтобы прихватить эту Суку за шкирятник клыками, притиснуть, чтоб и не шелохнулась, и оттрахать за милую душу. Да так, чтобы потом она за тобой полгода бегала!
Короче, "Собачья свадьба" – зрелище жалкое и комическое. Со стороны смотреть – обхохочешься!..
Но когда на ТЕБЯ летит вот такая "Собачья свадьба", распаленная несостоявшейся сексополовухой и исконно-посконной жлобской ненавистью ко всему Котово-Кошачьему роду, а впереди всех мчится на ТЕБЯ грязная Сука с отвисшими сосками от еще недавних родов и собственной Сучьей злобой задает тон остальным своим Ухажерам-Дилетантам, – тут, извините, не до смеху. Не до хохоту.
Сами понимаете, что, когда вся эта сексуально озабоченная блохатая компашка примчалась на выручку отлупленного мною Пса, я уже сидел высоковысоко на дереве. Это же счастье, что кто-то эти деревья когда-то сюда посадил!..
Скопище Собак-дебилов обступило мое дерево, задрало свои морды вверх и, пронзая меня злобными взглядами, подняло жуткий гвалт, неся меня по всем кочкам. Причем лаяли они нормально – по-Животному, но с абсолютно разными акцентами: преобладал (как я уже потом понял…) испанский. Был и венгерский, и польский, и болгарский, и турецкий, и еще – черт знает какой!…
Воспользовавшись суматохой и полным переключением внимания всей своры с половых проблем на меня, самый маленький Кобелек-самосерька попытался втихаря совершить половой акт с коленным суставом задней левой ноги Суки. Выше он не доставал…
Но Сука повернулась, злобно щелкнула у него над башкой зубами, и кобелек немедленно задрал морду вверх и влил свой визгливый лай в общий хор. Сделал вид, что тоже очень, очень возмущен моим присутствием на дереве, в порту, вообще – в Америке!..
Дверь заведения старика Кана распахнулась, и из харчевни в потоке теплого и вкусного воздуха на вечерний холод вышел маленький Мальчик лет десяти с дивно пахнущим гамбургером в руке.