Как вышло - не знаю, но я приоткрыл переднюю дверцу и рефлекторно свистнул - так делают, когда хотят, чтобы девушка обернулась. Собака чуть прибавила ходу и вдруг нырнула прямо на переднее сиденье.
Ясное дело, то была дамочка… простите, сука. Дэн учил меня, что навешивать на собачью особь человеческий ярлык - оскорбление для всего их рода (ах, девочки-мальчики, моя доченька повязана с таким породистым производителем… ля-ля-ля и сю-сю-сю). Удивительно красивая, огненно-рыжая шерсть с легкой волной, хвост зыблется, как страусовое перо, горделивый постав небольшой головы, длинные уши ниспадают, как локоны кавалеров принца Руперта, а с печальной морды смотрят необычайные для собаки ярко-голубые глаза, нежные и умные. Либо чистый ирландский сеттер, как на картинке в старом зоологическом атласе, либо кто-то с материнской стороны, быв на сносях, на такую картинку загляделся. Всем бы хороша собачка, да вот…
- Ты, псина, как насчет полопать?
Не дожидаясь ее знака, я отогнал Дюрру к полосе отчуждения, взломал банку тушенки с самоподогревом и разделил пополам. Тушенка была отвратная, говоря по правде, но зато время позднеобеденное. Когда она облизала свою миску и съела хлеб, которым была вытерта моя, я захлопнул дверь, вырулил назад на свой путь, и мы покатили дальше. С девушкой нам привычней и безусловно веселей, коли понимаете.
- Как бы мне тебя обозвать, хромуля? Не годится все "псина" да "псина". Лавальер? Избито. Волос у тебя долгий, цвет пламенный. Давай ты будешь Агнесса или Агния - в честь той святой, которую сначала раздели, а потом она обросла кудрями до пят. Кстати, и бога огня у индусов или скандинавов зовут Агни. Идет, что ли?
Она потупилась, что я принял за знак согласия, затем вздохнула и улеглась поудобнее, вытянув передние конечности в сторону руля, Стоило бы сразу и бескомпромиссно загнать ее под ноги, но у меня и на сиденье был не такой уж чистый коврик: если брать человеческую пассажирку, все равно надо менять. Блохи у псины есть, конечно, как это можно без блох, но они на людей при наличии собаки не покушаются.
Так мы ехали часа два. Отпуская реплики в одностороннем порядке, пока мне не начало казаться, что Агния не только все слышит, но и отвечает на свой собачий лад. А стоило мне превысить ее понимание, как она чуть наклоняла изящную головку и приоткрывала шелковистое ухо.
По истечении времени мне приспичило сбегать в рощицу. Тополя были тощие, их жидкая тень не доходила до земли и рассеивалась метрах в двух от нее, зато кустики рядом - довольно сносные. Конечно, это чушь, но мне комфортнее так, чем отливать вбок между распахнутых с одной стороны дверец.
- Кавалеры направо, дамы налево, - скомандовал я полушутя.
Как я и думал, Агния поостереглась ползти через шоссе, потащилась за мной, и пока я орошал хилое деревце, скромненько присела на известном от меня расстоянии. Потом принюхалась, завертела влажным пятачком и шмыгнула в сторону. Учуяла вкусненькое, что ли? Но буквально через две секунды она заскользила назад, озираясь, поскуливая и явно желая, чтобы я пошел за нею.
- Ну давай посмотрим, что ли.
В том месте кустарника, где тень была чуть посерьезнее, валялось нечто похожее на тугой узел выцветшего тряпья, а сверху - длинные черные волосы… Н-да, трупак у дороги - штука такая же обычная, но куда более конфузная, чем калечная собака на проезжей части. Лучше не связываться и не замечать.
Однако этот тип оказался жив, только уж очень сладко, по-ребячьи, спал. Когда Агния начала тянуть его зубами за рукав, он не спеша развернулся ко мне и приподнял голову. Что меня оглоушило с первого раза и навсегда - это его безмятежность. Будто он был у себя дома, а я ходил у него в няньках.
- Привет! Ты что здесь делаешь? - сказал я. Вопрос неоригинальный - сам собой напрашивался.
- Сплю. Ночью, по прохладе, идти куда легче. Разве вы не знаете?
- Я не хожу, у меня колеса.
- Разве? Что-то не заметно.
Он перевернулся на спину и сел, обхватив руками коленки. Агния на радостях юлой вертелась вокруг, тычась носом в его пальцы. Лет ему было, по первому впечатлению, одиннадцать-двенадцать: смугленький, брюнетистый, с задорным тупым носиком и пухлыми губами. Обряжен он был в блекло-голубую рубашку, манжеты которой застегивались чуть пониже локтя, и фасонистые брючата из той же парусины, почти белые, разлохмаченные по краю и имеющие на каждой штанине минимум по три дырки. (Самая классная обнаружилась немного позднее, аккурат под левой ягодицей.) Подпоясано все сооружение было веревкой. Снизу были тряпочные тапки со шнурками, еще крепкими, а под боком, пестротканый вещевой мешок со впалыми дерюжными боками.
Я присел рядом, воззрившись на него и его писаную торбу сразу.
- А откуда ты такой взялся? Посреди ничьей земли?
- Земля ничьей не бывает: всегда чья-то либо своя собственная. Я тоже свой собственный.
- Идешь куда-то?
- Из одного монастыря в другой. А вы?
- Из одного мегаполиса в другой.
Агния лизнула его в щеку и заинтересованно обнюхала поклажу.
- Нет там для тебя ничего, Вы же, собаки эдакие, корешков не жуете, - он ласково отпихнул ее морду.
- Ты и сам голодный?
- Не очень. То, что монахи дали, еще не совсем кончилось, и немного сам накопал. Это не проблема, Знаете, сколько в земле и над землей растет вкусного!
Я в душе засомневался.
- А вода у тебя имеется?
- Вам много надо? Сейчас-то нисколько нет, но я мигом найду, если постараться. Только сладкую почти всегда копать долго, а под камнями она невкусная. Стирать вот ею хорошо: щелочная.
- Затейлив ты, братец. Из камня воду добываешь.
- Так вам для чего? Пить, стирать или только поинтересоваться? А то я бы поспал часа два-три. Ночью снова идти.
- Ни для чего, просто я… обеспокоился, что ли. Вот что: я тебя разбудил, я тебя и накормлю. Идет?
- Почему же нет!
Чиниться было, видимо, не в его обычае.
Я и сам проголодался - в дороге и от скуки это часто происходит. Вытащил плиту, не электрическую, а другую, на сухом спирту, чтобы не сажать аккумуляторы без необходимости. Солнца-то для подзарядки, было навалом, но я поскряжничал. Также и холодильник снова не стал потрошить: не та публика. Вывалил в котелок очередной консерв - бобы со свининой в застывшем жиру - и залил водой. Нарубил хлеба, постелил салфетку на переднее сиденье и расставил миски.
Немного погодя Агния заинтересованно потянула носом, а мальчик с разочарованием сморщил свой:
- Это все, что вы имеете сказать?
Он пошарил в развязанном мешке, извлек оттуда горстку сушеных листьев, скукоженный клубень и два растопыренных корешка, что смахивали на мандрагору. Понюхал - и бросил в закипающее варево. Я ужаснулся в душе, но запах, который сразу же повалил оттуда, был так бесспорно и потрясающе съедобен, что все мои сомнения тотчас померли не родившись.
- А ты и в самом деле умеешь кухарить, - заметил я чуть погодя.
- Монахи выучили. Уж у них это дело поставлено.
- Хм, - рот у меня был набит, и потому в голове тоже не возникало ничего членораздельного. - А еще чему ты у них научился?
- Всякому, хотя ничему - до конца. Учиться у них можно сколько хочешь, а вот вычерпать знание - никак, - он помешал в миске ложкой, чтобы варево остыло, и аккуратно отхлебнул с острого конца. Манеры у него были не по положению деликатные. - Монахи ведь культивируют то, чем не придет в голову заняться ни одному нормальному горожанину: учат на память древние легенды, переписывают книги от руки, рисуют миниатюры, выводят каллиграфические надписи, вышивают золотом по бархату и серебром по шелку, растят в грунте овощи, ягодные кусты и целые деревья - гидропоника у них не в почете, - обихаживают бездомных собак и кошек, а то и более редкие породы животных. Есть у них и такие монастыри и аббатства, где сохраняют древние способы рукопашного боя и жесткого сосредоточения мысли. Но главное в их занятиях - не останавливаться в пути и не застывать в совершенстве.
Он явно говорил об этом слишком много, если считать меня первым встречным. Хотя братия, наведываясь в города, не скрывала от нас почти ничего, мы сами себя уверили, что мы во всем превзошли старичье. Папаша Дэн вон тоже водится со зверьем и изящными рукоделиями, подумал я мимоходом.
Нет, в самом деле, какая-то невсамделишная ситуация: восседаем на дне бесконечного полумертвого моря и треплемся за жизнь… С подспудным ощущением этого я подцепил на кончик ножа шматок мяса поаппетитней и плюхнул его на кусок хлеба вместо тарелки. Мальчик сделал то же самое, но куда сноровистей.
- А тебе от свиньи нельзя, - повернулся он к Агнии, - плохое мясо, свинья своих ест. Да ты не горюй, возьми вон хрящик, это ничего. И почему это люди обращаются с собой хуже, чем со скотиной?
Агнесса тем временем с изяществом грызла хрящик, зажав его правой передней лапой.
- У вас хорошая собака, - мальчик погладил ее по ушам.
- Она не моя, а своя собственная. Бродяга, как и ты, - ответил я. - Удел мой сегодня такой - возиться с вашим братом.
- Но вы ей уже придумали имя. Кстати, об именах: мы никак друг другу не представимся. Вас как зовут?
- Джошуа. Джош.
- Хорошее имя Джошуа, не так часто можно встретить у вас, городских. А я Сали.
- Салли? Это же бабская кличка!
- Не Салли, Джошуа; Сали с одним Л. А что? Нормальное имя, по-моему. У немцев в старину был такой писатель Келлер, а у него повесть "Сали и Френхен", про двух влюбленных.
- Я вспомнил другую историйку - про Маркиза и Салли. Салли был ковбойский повар, а Маркизом прозвали одного ковбоя, который оказался переодетой девицей. Если ты не Салли с двумя Л, то, наверное, маркиз?