- Линкольн обожает рисовать, но по большей части сражения. Катапульты, швыряющие горшки с кипящим маслом, воинов. На каждом рисунке - сотни летящих стрел. Очень жестокие рисунки. Мы потому сегодня и пришли сюда: я надеялась, что ему понравится и он станет рисовать Ксанад, а не солдат с продырявленными животами.
- Но дети любят насилие. Это возрастное, не находите? И разве не лучше, чтобы мальчик выплеснул агрессию в рисунках, чем треснул кого-то по башке?
Лили покачала головой:
- Чушь. Самоуспокоение. Правда в том, что моему сыну нравится рисовать, как в людей стреляют. Все остальное - квазипсихологический треп.
Уязвленный, я отвел глаза. И лишь спустя долю секунды заметил, что Лили остановилась.
- Послушайте, не обижайтесь. Жизнь слишком коротка и интересна. Не думайте, что я вас оскорбила. Вовсе нет. Я вам скажу, когда стану вас оскорблять. Я тоже часто бываю не права, и вы можете спокойно говорить мне об этом. Честная сделка. Полагаю, вот ваша картина?
Прежде, чем я успел опомниться от натиска, мы наткнулись на ее сына, который, скрестив руки, с суровым лицом стоял перед моим рисунком. Спиной к нему.
- Что скажешь, Линкольн?
- Неплохо. Вы его правда сами нарисовали, честно? Клянетесь?
На Линкольне была свежая белая футболка. Не спрашивая разрешения ни у него, ни у матери, я достал синий фломастер, притянул мальчика к себе и принялся рисовать у него прямо на футболке - на животе. Он протестующе пискнул, но я не обратил внимания. Мать выжидательно молчала.
- Что тебе больше всего понравилось из моих рисунков?
- Не знаю. Мне отсюда не видно! - Мальчишка вертелся и дергался, но не сильно. Он явно наслаждался происходящим. Словно щенок, которому чешут брюшко.
- Не важно. Вспомни. У тебя что, память плохая? - Я увлеченно рисовал. Едко пахло фломастером.
- Хорошая! Может быть, получше чем у вас! Мне нравится тот, где большие дома пожимают друг другу руки.
- Ладно, я сейчас это и нарисую. - Я на миг остановился и повернулся к Лили. - Вы не сердитесь?
- Нисколько.
И я развернулся вовсю. Пляшущие будильники, птицы в цилиндрах, дома, обменивающиеся рукопожатием. Я потратил на это несколько минут, но оба мы получили столько удовольствия (Линкольн - ерзая и хихикая, я - торопливо рисуя), что время пролетело незаметно. Конечно, я распускал хвост, но это ведь не грех, если смешишь ребенка.
Когда я закончил, Линкольн стянул футболку и распялил в руках, чтобы посмотреть, что у меня вышло. И расплылся до ушей.
- Вы сумасшедший!
- Думаешь?
- Ма, ты видела?
- Замечательно. Тебе придется беречь ее, ведь Макс знаменитость. Наверное, во всем мире у тебя одного есть такая футболка.
Мальчик удивленно уставился на меня:
- Правда? Она одна такая?
- Никогда раньше не разрисовывал футболок, так что да, правда.
- Здорово!
В лицах матери и сына были черты, выдававшие их родство: тонкие правильные носы, большие прямые рты - ни приподнятых уголков, ни изгиба. Когда они не улыбались - хотя улыбались оба часто, - по выражению лиц непонятно было, о чем они думают.
Линкольну шел десятый год, но он был невысок для своего возраста и переживал из-за этого.
- Вы тоже были маленьким в девять лет, Макс?
- Не помню, но могу сказать одно - самый крутой парень в моем городке был коротышкой, но с ним никто не связывался. Никто. Его звали Бобби Хенли.
- А что бы он сделал, если бы кто-нибудь стал к нему приставать?
- Оторвал бы ухо. - Я повернулся к Лили. - Правда. Я как-то видел, как Бобби Хенли, действительно самый отчаянный мальчишка в городе, чуть не оторвал кому-то ухо на баскетбольном матче.
- Да, тот еще фрукт.
На Лили была белая мужская рубашка и длинная голубая льняная юбка до лодыжек. Красивые кожаные сандалии сложного плетения, ногти на ногах покрыты красным лаком.
- А почему на ногах вы ногти красите, а на руках - нет?
- На ногах лак выглядит забавно, на руках - сексуально. Не хочу никого вводить в заблуждение.
У Лили обо всем имелось свое мнение, и она радостно и без колебаний им делилась. Поначалу я счел ее самодовольной и (или) слегка "с приветом", так как иные ее убеждения были категоричны, а иные - нелепы. Телевидение - зло. Путешествия больше сбивают с толку, чем расширяют кругозор. Горбачев просто шпионит на Западе. Она считала, что когда идет дождь, комнатные растения непременно нужно опрыскивать водой, потому что они "знают", что снаружи дождь, и хотят получить свою долю. Она как раз читает биографию прославленного композитора, но в обратном порядке, начиная с конца - она все биографии так читает, ей это помогает лучше представить себе человека.
- В жизни ведь тоже так - сначала видишь человека таким, какой он сейчас, и только если заинтересуешься им, захочешь узнать побольше о его прошлом и детстве. Верно?
Ходить по выставке с новыми знакомыми - все равно что убираться в квартире и одновременно слушать радио. Хочется и посмотреть, и одновременно произвести впечатление. А тут еще ребенок, которому ты вроде бы нравишься, но в то же время он настроен недоверчиво. Линкольн одобрил только одну вещь - безумную трехмерную городскую улицу работы Реда Грумса. Все остальное время мальчик где-то слонялся или изводил мать бесконечными "ну, пойдем…".
Вопреки первому впечатлению, мне понравилось, как Лили Аарон обращается с сыном. Она вела себя бережно и чутко, по-настоящему интересовалась мальчиком, внимательно его выслушивала и разговаривала с ним как с равным. Если не видеть, к кому она обращается, можно было подумать, что Лили говорит с другом, который ей небезразличен, но никакого превосходства над ним она не чувствует.
Чудесная женщина, но вдруг она замужем? Вдруг у нее кто-то есть? Я заходил и так, и эдак. Делал прозрачные намеки, но так и не получил ответа: "Да, я замужем" или "Нет, сейчас я одна".
- А чем занимается ваш муж? - Мы сидели перед вереницей видеоэкранов, глядя, как Линкольн расхаживает от одного к другому, заглядывая по очереди в каждый. Везде шел один и тот же фильм, только с разной скоростью: рабочие на постройке небоскреба.
Лили повернулась и одарила меня взглядом, который я выдержал не без труда.
- Вы спросили так, словно преступление совершали. Спрашивать не запрещается. Я уже не замужем. Отец Линкольна давно исчез с горизонта. Рик. Рик Аарон. Рик-Елдык. - Она бодро улыбнулась. - Когда речь заходит об этом типе, я превращаюсь в настоящую стерву и начинаю мерзко ругаться. К нему применимы только старомодные слова - "распутник" или "негодяй". Хотя "засранец" тоже звучит недурно.
Я рассмеялся. Она тоже.
- Думаю, мы скоро пойдем, Макс. Вижу, Линкольн начинает кукситься.
- А вы хотите со мной пообедать?
- Это мысль. Минутку. - Лили встала и подошла к мальчику. Присела рядом с ним на корточки и заговорила негромко, почти шепотом. Он стоял тихо, глядя прямо перед собой, на экраны мониторов. Порой жизнь сужается до одного тонкого, как луч лазера, слова: да или нет. Я пристально наблюдал за мальчиком. Что, если он скажет "нет"? Лили такая хорошенькая…
- Ладно. Но только если пойдем в "Массу"! Лили оглянулась на меня через плечо и приподняла бровь.
- Это заведение, где я работаю. Линкольн любит там обедать, потому что там все - его друзья. Вы не против?
На улице я вместе с ними подошел к их машине, старенькому, но ухоженному "фольксвагену-жучку". Едва я разглядел черные кожаные кресла, как внутри завозилось что-то огромное и темное, занимавшее все заднее сиденье.
- Кто тут у вас, собака или болгарин?
- Кобб. Борзая.
Лили отперла дверцу, и огромный пес не спеша выставил наружу узкую голову, На его морде уже пробивалась седина, выцветшие карие глаза смотрели спокойным стариковским взглядом. Он философски оглядел меня, затем ни с того ни с сего высунул длинный язык.
- Вы ему понравились. Так он посылает воздушные поцелуи.
- Правда? Можно его погладить?
- Нет. Он не любит, когда его трогают. Это сходит с рук только Линкольну. Но если Коббу кто-то нравится, он посылает ему воздушный поцелуй, вот как сейчас.
- Ага. - Можно ли интересоваться женщиной, которую считаешь чокнутой? Похоже, да.
Пес зевнул, и язык у него вывалился еще дальше. Словно медленно разворачивающаяся розовая лента.
- Он старый?
- Ему почти десять лет. Раньше он был чемпионом по собачьим бегам, но когда борзые стареют и уже не могут выступать, владельцы часто их усыпляют: содержание обходится слишком дорого. Так он к нам и попал. Его хотели убить. Усыпить или выкачать кровь.
- Что-что?
- Из всех пород у борзых самая лучшая, ценная кровь. Ветеринары предпочитают именно ее переливать другим собакам, так что некоторые специально разводят борзых как доноров.
- Правда? - Я посмотрел на старого великана и на мгновение почувствовал жалость.
Лили нагнулась и, вытянув губы в нескольких дюймах от черного носа Кобба, чмокнула воздух. Пес глядел на нее с важным видом.
- Грустно, но правда. Вы запомнили, как доехать до ресторана?
- Да. Увидимся там.
Я похлопал по крыше автомобиля. Лили нырнула внутрь. У меня за спиной раздался визг тормозов, грохот и лязг металла: столкнулись машины. Не успел я обернуться, чтобы посмотреть, что стряслось, как Лили снова распахнула дверцу с моей стороны.
- Слышали? Где это?
- Вон там. Никто не пострадал. Похоже, только слегка "поцеловались".
- Откуда вам знать? Линкольн, сиди здесь. Никуда не уходи!
Она выпрыгнула из "фольксвагена" и понеслась через автостоянку.
- Но ничего же не случилось, - громко сказал я самому себе.