Он заранее ознакомился с тем, как проходят сеансы Крандонов и какие демонстрируются феномены. Составить план разоблачения ему было несложно. Единственное, чего он не учел, это того, что руководящий дух, Волтер, покойный брат миссис Крандон, был вполне реальной и живой сущностью и не собирался позволить выставить свою сестру на посмешище перед всем континентом. Именно этот невидимый Волтер помешал осуществиться тщательно продуманным планам фокусника. Свидетельства того, как это происходило, я почерпнул из записей, которые велись непосредственно во время сеанса. Первой проверялась способность медиума включить помещенный в деревянную коробочку электрический звонок, находящийся вне пределов досягаемости. Это можно было сделать лишь одним способом – нажать на одну из дощечек коробки. Комнату затемнили, но звонок не зазвонил. Неожиданно раздался громкий рассерженный голос Волтера: "Гудини, это вы, …, подложили что-то, что мешает надавить на дощечку". Надо сказать, что Волтер имеет привычку не сдерживаться в выражениях и не пытается притворяться возвышенным существом. В потустороннем мире люди сохраняют свои привычки, и, по крайней мере в данном случае, использование крепких выражений было обоснованно, поскольку, когда включили свет, обнаружилось, что под дощечкой лежит резинка с кончика карандаша, которая не давала ей опуститься и произвести звонок. Конечно же, Гудини заявил, что понятия не имеет, каким образом резинка попала туда, но кто еще из присутствующих обладал достаточной ловкостью, чтобы подложить резинку под дощечку в полной темноте, и почему это произошло только тогда, когда именно он присутствовал при эксперименте? Понятно, что, если бы он, после того как молча вытащил из-под дощечки резинку, смог сказать, что его присутствие сделало невозможным любое дальнейшее жульничество, первая партия осталась бы за ним.
Гудини бы следовало сделать соответствующие выводы и понять, что он вступил в противоборство с силами слишком могущественными, которые, если их подталкивать к этому, могут оказаться опасными, но написанные им письма и сделанные заранее самонадеянные прогнозы отрезали ему путь к отступлению. Следующая ночь поставила его в еще более неудобное положение. Он привез с собой большой ящик, в который должны были заключить медиума. Дверца его запиралась ни много ни мало на восемь висячих замков, и можно было подумать, что ящик готовился не для хрупкой леди, а для гориллы. Силы, стоящие за Марджери, дали понять, что они думают об этом хитроумном изобретении, когда в первую же секунду, после того как Марджери поместили внутрь и пристегнули, у ящика отвалилась дверца. Этому весьма неожиданному происшествию Гудини смог дать какое-то объяснение, однако затруднился объяснить, зачем, если этот снабженный восемью замками и массой других приспособлений ящик был таким непрочным, понадобилось везти его с такой помпой в Бостон из самого Нью-Йорка.
Впрочем, худшее было впереди. Леди вновь поместили в починенный ящик. Когда она просунула руки в отверстия на стенках, Гудини без всяких видимых причин провел по ее руке ладонью и запустил руку внутрь ящика. Наконец, после нескольких экспериментов руки леди поместили внутрь, и была сделана попытка заставить зазвонить звонок, пока из ящика торчала только ее голова. Внезапно вмешался ужасный Волтер. "Гудини, вы … мошенник! – загремел его голос. – Вы подложили в футляр линейку. Ах, вы …! Ну, запомните, Гудини, вы не будете жить вечно! Когда-нибудь вы все-таки умрете". Включили свет, и, к изумлению всех присутствующих, внутри ящика действительно оказалась двухфутовая складная линейка. Это был убийственно хитрый ход. Конечно же, если бы звонок прозвенел, Гудини потребовал бы обыскать ящик, обнаружилаь бы линейка, которой медиум, если бы зажал ее в зубах, мог надавить на дощечку, включающую звонок, и на следующий день вся Америка говорила бы о проницательности Гудини и о подлости Крандонов. Не думаю, что даже самые близкие друзья последних стали бы спорить с очевидными фактами. Это был самый опасный момент всей их карьеры, и только Волтер спас их от краха.
Когда это произошло, Гудини совершенно смешался и преисполнился страха, словно осознав, что находится в присутствии незримых сил. Его хитрость была настолько очевидна, что, когда он совладал с чувствами, в голову ему не пришло лучшего объяснения, кроме как заявить, что это, очевидно, кто-то из его помощников случайно оставил там линейку. Правда, если принять во внимание, что никакой другой инструмент, ни молоток, ни долото, ни гаечный ключ, но только лишь складная двухфутовая линейка могла бы стать доказательством мошенничества со стороны медиума, становится понятно, насколько безнадежным было его положение. Однако одна из особенностей характера Гудини заключалась в том, что ни в этом мире, ни в ином ничто не могло заставить его утратить веру в себя. Он не мог переложить вину на Крандонов, тем более, что они просили его проверить ящик после того, как в него вошла леди, от чего он сам же отказался. И все же, каким бы невероятным это ни показалось, после того эксперимента он тем не менее сумел даже приумножить свою славу, когда по всей Америке разошелся его памфлет, в котором он заявлял, что убедился в том, что Крандоны – обманщики и что каким-то невероятным образом он сумел вывести их на чистую воду. Поскольку ящик стал темой щекотливой, Гудини обвинил миссис Крандон в том, что она сумела высунуть из него ногу и каким-то образом дотянуться до коробки со звонком. Хотя ему, в отличие от его доверчивых читателей, должно было быть известно, что во время сеансов звонок из деревянной коробочки доносился и тогда, когда одному из зрителей разрешили взять ее в руки, поднять в воздух и даже походить с ней по комнате.
Я заявляю, что этот бостонский инцидент стал разоблачением не Марджери, а самого Гудини и остался самым большим пятном на всей его карьере.
Чтобы дать хоть какое-то объяснение тому, что там произошло, он готов был утверждать, будто не только доктор, но даже некоторые члены комиссии зачем-то вступили в сговор с медиумом. Самое интересное то, что остальным членам комиссии властный фокусник внушил такой благоговейный страх, что по его указанию они даже сменили своего секретаря, уважаемого мистера Малкольма Берда. Следует заметить, что мистер Берд, умом намного превосходящий Гудини, побывал до этого на пятидесяти сеансах и к тому времени уже не сомневался в истинности феномена.
Может показаться некрасивым, что я пишу об этом теперь, когда Гудини покинул сей мир, но о том, что я пишу сейчас, я заявлял и при его жизни. Я очень сдержан в своих оценках и все же должен напомнить, что важность этого вопроса намного выше любых мирских соображений и что честность Крандонов все еще подвергается сомнению многими на основании не только тех ложных обвинений, которыми пестрели газеты, но и тех, которые со всех подмостков выкрикивал Гудини с такой неистощимой энергией и яростью, которая наводила страх и лишала дара речи многих друзей истины. Сам Гудини не понимал всей серьезности своих действий и их последствий. Крандоны – добрейшие и терпеливейшие из людей, относящиеся к самым злобным нападкам в свой адрес совершенно спокойно и даже добродушно. Однако существуют другие силы, неподвластные человеку, и с того достопамятного дня над Гудини начала сгущаться тень. Его нападки на спиритуалистов становились все более и более беспочвенными, пока это не приобрело форму мании. Хоть как-то объяснить это можно было бы, разве что предположив, что он получал за это деньги от неких религиозных фанатиков, хотя лично я отбрасываю подобное обвинение. Да, действительно, чтобы сохранить хоть какую-то видимость присутствия здравого смысла в своем поведении, он заявлял, что атаки его направлены лишь на нечестных медиумов, но когда он тут же утверждал, что честных медиумов не существует, становилось понятно, что умеренность его скорее притворная, чем искренняя. Если бы он почитал отчеты Национальной ассоциации американских медиумов, он бы увидел, что этот представительный орган проводит намного более эффективную работу по борьбе с мошенниками, чем он, поскольку обладает знаниями, необходимыми для того, чтобы отделить истинное от фальшивого.
Я предполагаю, что в то время, с точки зрения страховщиков, по состоянию здоровья Гудини был самым надежным клиентом его возраста в Америке. Он постоянно тренировался и не употреблял ни алкоголя, ни табака. И все же тревожные предупреждения доносились со всех уголков континента. Он сам постоянно упоминал об этом во время выступлений перед публикой. На одном из спиритических сеансов, проводимых у меня дома за несколько месяцев до его смерти, я сам получил послание: "Гудини обречен, обречен, обречен!" Я настолько серьезно воспринял это предупреждение, что написал бы ему, если бы имел хоть каплю надежды на то, что мои слова как-то на него подействуют. По своему опыту я знал, что все мои письма, даже сугубо личного характера, он всегда предавал огласке, так что предупреждение с моей стороны для него стало бы только лишним поводом посмеяться над тем, что я считаю святым делом.