Трамплин представляет собой гигантскую спираль, подвешенную внешними оттяжками к мачтам (при строгой изоляции) на протяжении двухсот километров вдоль земной поверхности; на конце - небольшой, около ста метров в высоту, подъем. На внешнем конце нитки спирали расширялись, образуя нечто вроде раструба. Попеременно спирали служили то трамплином для разбега, то мешком для уловления воздушного вагона.
Лонг Ро и Бэрд Ли предъявили плацкарты, улеглись каждый навзничь в свою ячейку трамплинного вагона. Купэ походило на гроб, обитый изнутри мягкими подушками. Проводник закрыл тоже мягкую крышку гроба над Бэрдом Ли и плотно завинтил ее. Теперь американский репортер плотно лежал в мягком бархатном футляре, подобно тому, как укладывают ювелиры драгоценные вещицы. Это для того, чтобы при быстром ускорении, а потом замедлении, пассажир не болтался в своей коробке и не зашибся. Головой все пассажиры были уложены в сторону полета, чтобы от толчка им не бросалась в голову кровь. А в момент самого полета гробы автоматически с тою же целью опрокидывались: так что, когда гроб раскрылся, то Бэрд Ли в легком обмороке лежал теперь ничком в его крышке, головой в сторону Мурмана, откуда вагон совершил свой лет. Влияние холодного ветра пробудило пассажиров к жизни, они встали, разминаясь, из своих гробов и выходили в зал прибытия трамплинного вокзала. Надпись гласила: "Станция Москва Великая". Бэрд Ли взглянул на часы: с того момента, как он улегся в гроб на Мурманской станции, прошло всего пять минут.
Получив из багажа свои чемоданчики, Бэрд Ли и Лонг Ро сели в вагон "А" метрополитэна. Через полчаса они были в Старой Москве: блеснули золотые купола и острые верхи кремлевских башен.
III. Фокусы новых факиров в Москве.
Озаглавив так радио-письмо в "Юнайтед Пресс", Бэрд Ли склонился над незапятнанными еще ложью листками блокнота...
- А что, если это не фокусы, а в самом деле? Что если не только розы, но например... Хлопчатник! - воскликнул Ли.
Бэрд Ли задумался, и трубка его погасла. Американские репортеры в свое время были тем и знамениты, что, не задумываясь, решали самые сложные проблемы. Точнее, они не задумывались вообще ни над чем и ни перед чем не останавливались в нерешительности... Бэрд Ли был образцом нового поколения американских журналистов, он часто задумывался и не без основания: нынешняя публика более не терпит ни газетной лжи, ни загадок, если они не разгадываются тотчас и на той же странице газеты...
- Газеты?! - читатель изумленно подымает брови, - вы же говорили нам об экстренном выпуске "Манчестер Гардиэн". Да разве газеты еще существуют в конце двадцатого столетия? Разве их не сменило широковещание (broadcasting) с бесчисленных радиостанций?
- О да. "Радиомания" кончилась скорей, чем думали, - и множество фирм в середине века разорилось: мир только на два-три десятилетия превратился в ярмарочных простофиль, зевак около клетки с болтающими попугаями. Жить с наушниками, ожидая новостей, слушать поневоле то, что орет громкоговоритель, хрипя, кашляя и чихая, скоро всем надоело. Это было слишком назойливо. Главное, вспышка радиомании противоречила основной линии развития человеческого общества. Дикари болтливы, культурные люди молчаливы: сначала они научаются молча выслушивать других, потом в тиши слушать и себя, т.-е. мыслить. К концу двадцатого века вселенная погрузилась в великое безмолвие. Грохот и лязг первобытных машин, доживающих свой век, сменился эпохой тихих машин. Вместе с концом стального века настал и конец живой речи. Для слуха осталась музыка, умеющая говорить без слов. Вместо слышимых слов люди стали объясняться, когда только это было возможно, видимыми знаками. Чуть посложнее было то, что надо объяснить, тем больше применялось немых знаков. Литература процветала и обогатилась новыми знаками и символами. На вывесках больше не писали "портной", а изображали, как в старину, ножницы. Над входом в булочную висел золотой крендель, и это было одинаково понятно, как негру, так и ирландцу, равно как и смысл двух букв: "WK", распространенных вместе с британской культурой по всей вселенной.
Бэрд Ли, чмокая погасшей трубкой, что было совсем невкусно, задумчиво смотрел на цветок алой розы, стоявший в стакане на столе перед ним, и не хотел верить самому себе, что несколько часов тому назад он шел с Лонгом Ро мимо здания Британской гильдии ткачей в Манчестере. Но вот Старая Москва, - и нечто чудовищное, невероятное. Хорошо, если это только фокусы. Фокусы. Но вот цветок перед ним...
Бэрд Ли вспоминает тонкую руку женщины, которая три часа тому назад на его глазах сорвала цветок с куста и молча вдела в петлицу на лацкане куртки Ли. От розы исходит живой и нежный неподдельный запах, листья розы сочны и зелены. Один лепесток оторвался от крупного цветка и тихо упал на стол...
Итак, эти розы, если они и расцветают в самом деле, скоро осыпаются... Они столь же недолговечны, как и все цветы земли.
Бэрд Ли закрыл глаза рукой, и перед ним огненным призраком вспыхнуло слово электрической вывески:
"Чинграу".
Бэрд Ли услышал в телефоне голос Лонга Ро:
- Кто?
- Бэрд Ли.
- Что?
- Вы свободны? Я хочу еще раз просить вас со мной на выставку.
- Снова?
- Да. Я решил снять очки.
- Это безумие.
- Пусть. Я хочу убедиться собственными глазами.
- Вы знаете последствия?
- Поэтому вы мне и нужны.
- Хорошо. Место. Время.
- На углу 33-45. Пять минут...
- Да.
Через четыре минуты Бэрд Ли стоял на углу улицы 33-45 там, где Москва-река накрыта сводом широкого моста. Подкатилась бесшумно каретка, и из нее Лонг Ро знаком пригласил Бэрд Ли. Американец сел рядом с другом, и каретка тихо покатилась к тому месту, где небо горело заревом над Всесоюзной Биотехнической Выставкой.
Лонг Ро и Бэрд Ли вышли из каретки у ее входа.
Бэрд Ли, обгоняя друга, почти бежал по скрипучим под ногой песчаным тропинкам выставки, не обращая никакого внимания на то, что еще час назад так его волновало: он пробежал равнодушно даже мимо той яблони "Semperflorens", которой хотел посвятить восторженный фельетон, чтобы передать его в Америку по телефону под крикливым заголовком: "Воскрешенный Эдем в Москве или древо познания добра и зла". Яблоня была в полном цвету, и в то же время ветви ее сгибались под тяжестью спелых румяных плодов; она цвела и плодоносила непрерывно.
Американец стремился через аллею плодовых деревьев к той площади, где над зеленой поляной сверкала на невидимых опорах сквозная световая надпись из одного слова: "Чинграу".
На поляне была толпа. Ее движение говорило ясно, что все люди охвачены сильным беспокойством, вызванным впечатлением из ряда вон. Посреди поляны низкая постройка, она круглым куполом поднимается прямо от земли, напоминая древние сардобы над колодцами среднеазиатских пустынь, построенные еще Тимуром. Над входом в сардобу "Чинграу" белой затейливой вязью по лазури изразцов изображено знаками, равно читаемое всеми народами - и каждым на своем языке:
"Мы строим в глубину".
Несколько ступеней вниз, и Бэрд Ли с Лонгом Ро наряду с другими посетителями сардобы "Чинграу" получили от служителей очки, подобные очкам авиаторов, очень плотно прикрывающие всю глазную впадину. В очках были голубовато-зеленые стекла. На стене лестницы и входа и даже в коридоре по стене тянулась лентой надпись, повторяя одно и тоже:
"Сняв очки с глаз - ослепнешь. Сняв стекла с глаз - ослепнешь".
Бэрд Ли и Лонг Ро надели очки... Служитель - индус в чалме - осматривал по очереди всех посетителей, плотно ли они прикрыли глаза, и только убедясь в том, открыл дверь, приглашая войти безмолвным наклонением окутанной в белую чалму головы...
Лонг Ро и Бэрд Ли с другими вошли в сводчатый круглый зал, напоенный ярким трепетаньем голубого света. Воздух, влажный и теплый, казалось сквозь очки, надымлен ладоном. Двери закрылись. Повеял свежий, повидимому, обогащенный озоном, воздух. Вокруг зала круглая галлерея с баллюстрадой, а за нею, на высоте локтя, плотно к ней, широкий стол кольцом. Середина зала совершенно пуста: пол там несколько ниже, чем на галерее, так что ясно видно, - ни под столом, ни на полу, нет никаких механизмов и приборов. На столе прозрачные сосуды и зеленые кусты.
Вошедшие разместились вокруг барьера. Внутри круга, не спеша, двигаются несколько женщин, одетых в белое с головы до ног, - только на руках их серые длинные, по локоть, надетые сверх рукавов платья, перчатки, вероятно, из резины. Головы женщин покрыты причудливым убором, чем-то вроде капюшона, ниспадающего на плечи, а перед лицом обрамленный капюшоном большой круг из золотистого стекла в металлическом ободке, отчего лица женщин напоминали лики в нимбах с росписи русских соборов пли пещерных храмов Алагабада. Подобные уборы надевали на головы за работой пасечники в старину, чтобы их не жалили пчелы; тут приходилось бояться иных укусов.
Увидев Бэрда Ли, одна из женщин улыбнулась тихо. Взгляд ее сказал:
- Ты пришел снова. Ты хочешь отгадать тайну "Чинграу". Попробуй.
На груди у этой женщины, как и у других, значек с ее именем, начертанным одной затейливой буквой, которая читалась - Янти - по-индусски (по-русски можно бы сказать "Светлана"),
Бэрд Ли встал к столу против Янти вместе с Лонгом Ро и сказал ей:
- Я хочу видеть еще раз, как расцветает роза...
Янти опять тихо улыбнулась и пододвинула к Бэрду Ли пышный зеленый куст; корневой ком куста был оплетен редкою проволочной сеткой, - роза росла без земли, почему ей и не нужен был горшок или ящик.