Что он хотел: взять меня в заложники, прикрыться мною и вырваться на свободу или просто разорвать мне горло, дабы в последние мгновения жизни еще раз хорошенько насолить гранд-канцлеру? Ответ на этот вопрос Хайнц Кормилец так и унес с собой в могилу. Которую он, несмотря ни на что, все-таки заслужит. Ведь брошенное на съедение падальщикам, его тело мог кто-нибудь найти. И даже обезглавленное, оно могло быть опознано по приметным татуировкам. Даже мертвый, Хайнц грозил доставить нам неприятности, угодив к своим почитателям, что не откажут себе в удовольствии устроить по нему громкую панихиду. Чего Гилберт-старший и Дункель никак не могли допустить. Благо, отправившись на охоту, кое-кто из солдат захватил с собой лопаты для разбивки лагеря, и погребение Кормильца обещало не отнять у нас много времени.
– Пошел прочь с моих глаз! – рявкнул на меня отец, гневным жестом велев мне вернуться на лошадь, которую в мое отсутствие придерживал за поводья капрал Ордан. И я, довольный тем, что трезвый родич не стал учинять мне публичный разнос, исполнил его распоряжение так быстро, как только мог. То ли еще ожидало меня вечером, когда он закатит по случаю удачной охоты пирушку (при том, что ни одну лань мы сегодня так и не убили), но пока гроза, можно сказать, миновала. И я вновь с волнительным трепетом вернулся к мыслям о кригарийце, которого нам теперь предстояло разыскать.
Вернее, нам был нужен не столько он, сколько останки других бандитов, что, по заверению их вожака – тоже отныне мертвого, – остывали сейчас на берегу Вонючего ручья. И все же я мысленно молил Громовержца, чтобы он не дал монаху от нас скрыться. Потому что встреча с живым героем моих любимых книг обещала стать, пожалуй, лучшим моим приключением с тех пор, как отец возил меня в столицу Эфима – Тандерстад, – а было это, по моим детским меркам, страсть как давно – аж два года назад…
Глава 2
Бог услышал мои молитвы: кригариец не только никуда не исчез, но и, похоже, решил ненадолго здесь задержаться.
По крайней мере, когда мы, зарыв труп Хайнца в придорожных кустах, доскакали до указанного им берега, тележка все еще стояла там, а рядом с нею горел костерок. Тот, кто разжег огонь, сидел возле него и с преспокойным видом обгладывал жареную заячью тушку. Наше появление нисколько его не встревожило. Очевидно, он еще издали заметил реющее над нашим отрядом, знамя гранд-канцлера, а также форменные накидки стражников, одетые поверх доспехов, и понял, кто мы такие. А поскольку причин убегать от нас у него не было, он как ни в чем не бывало продолжил свой завтрак, дожидаясь, когда мы доберемся до его стоянки.
Посмотрев на этого человека, я решил, что он всего лишь слуга или приятель монаха. Тогда как сам хозяин тележки, судя по всему, куда-то отлучился или отошел в кустики справить нужду. Это был невысокий, среднего возраста мужик с коротко стриженными, черными волосами, уже седеющими и прорезанными большими залысинами. Вдобавок ко всему он обладал брюшком, хорошо заметным на его обнаженной по пояс, кряжистой фигуре. Правда, брюшко то было не обвислое и дряблое, как у какого-нибудь чиновника или члена Торгового совета, а походило на живот нашего кузнеца Гастона: выпирающий вперед, но довольно крепкий, с еще различимой под слоем жирка мускулатурой. Или, нет, у Гастона, что мог за вечер опорожнить, наверное, целую пивную бочку, пузо было все-таки побольше. Но так или иначе, а этот неприглядный тип тоже явно любил вкусно поесть и хорошо выпить. И, судя по его плотному телосложению, он позволял себе такое удовольствие не раз в полгода, а гораздо чаще.
Пока мы переезжали ручей вброд, никто к сидящему у костра мужику так и не присоединился, хотя вряд ли кригариец стал бы прятаться в кустах, раз уж его спутник нас не боялся. Неужто это и был один из пяти монахов, что пережили пятнадцать лет назад гибель монастыря Фростагорн, обвалившегося однажды ночью в океан вместе с утесом, на котором он простоял доселе не одну сотню лет? А также – почти со всеми монахами, последними адептами культа Кригарии, нашедшими там свой приют и спавшими в своих кельях в ту трагическую ночь.
Я глядел на этого кряжистого человека, который больше походил на кузнеца, пахаря или землекопа, чем на тех статных богатырей, какими описывали кригарийцев в легендах, и ощущал себя вероломно обманутым. Вероятно, разгуливающие по свету и обходящие Дорхейвен стороной, монахи и правда являли собой писаных красавцев, а Хайнц ошибся, и его банда нарвалась вовсе не на кригарийца? Тогда кто он такой? Наемник или бывший наемник, ставший под старость лет мелким странствующим торговцем?
На бортах его одноосной тележки, которая была великовата для того, чтобы таскать ее самому, висела полудюжина разных щитов. А из нее самой торчали рукояти двуручных мечей, секир и прочего режущего и рубящего оружия, что не поместилось в нее целиком. Многовато для походного наемничьего арсенала. Но маловато для торговца, который, прежде чем отправиться в дальний путь, собрал бы товара побольше и прикупил бы все же ослика.
Я думал, что хозяин тележки так и встретит нас с кроличьей тушкой в зубах, словно невоспитанный дикарь, чьи племена живут в Гиремейских горах. Но он все-таки счел наш визит уважительным поводом, чтобы отложить недоеденный завтрак. После чего встал и поприветствовал нас подобающим образом.
– Примите мое глубочайшее почтение, уважаемый гранд-канцлер Гилберт, сир! Встретить вас здесь в это прекрасное утро – огромная честь для бедного странствующего монаха!
– Ты знаешь, кто я такой? – удивился отец. Он счел ниже своего достоинства тратить время на ответное приветствие какому-то полуголому бродяге. И все же, памятуя, что перед ним и впрямь может быть кригариец, он разговаривал с ним куда вежливее, чем с обычными захожими или заезжими незнакомцами.
– Не имел радости видеть вас раньше, сир, но мне знаком ваш герб, – пояснил странник. – Да и ваша стража выглядит очень серьезно. Такую отличную стражу в Дорхейвене престало иметь лишь одному гранд-канцлеру и никому больше.
– Ты назвался монахом, – заметил Шон Гилберт-старший. – Но ты не похож на слугу Громовержца. Правильно ли я понимаю, что ты служишь не ему, а древним богам? Или, точнее, одной древней богине?
– Если вы имеете в виду Кригарию, сир, то я и мои братья давно служим не ей, а людям, – не попался в эту простенькую курсорскую уловку монах. – Возможно, это неправильно, что мы все еще называем себя монахами. Но я вам обещаю: мы прекратим это делать сразу, как только люди придумают нам другое, более верное название. Но пока они именуют нас так, а не иначе, мы не смеем противиться их желанию.
– Это ваше право, – отмахнулся отец, которого и в самом деле не волновали подобные тонкости. – А как люди называют тебя самого?
– Прошу прощения, сир, меня так взволновала наша встреча, что я совершенно забыл представиться… – Несмотря на грубый внешний вид этого типа, язык у него был подвешен куда лучше, чем у кузнеца или пахаря. – Меня зовут Баррелий. Баррелий ван Бьер. Еще иногда меня кличут…
– …Пивной Бочонок! – вырвалось у меня. После чего мне вновь захотелось отшлепать себя по губам, потому что уж лучше бы это сделал я, чем отец. Правда, он ограничился сейчас лишь осуждающим взором, но я не сомневался: эта моя оплошность тоже будет занесена в список моих сегодняшних проступков. Короче говоря, вечерок у меня намечался веселенький и в ближайшую ночь спать мне вряд ли придется.
– Все верно, юный сир: Пивной Бочонок! – закивал Баррелий ван Бьер. – Я гляжу, гранд-канцлер, вашему сыну тоже доводилось обо мне слышать. Хотя, говоря начистоту, вряд ли эти досужие выдумки бардов идут детям впрок и чему-то их учат.
Конечно, это из-за моей невоздержанности на язык кригариец догадался о том, что я – отпрыск гранд-канцлера, а не его паж или писарь, которые не дерзнули бы подать голос без разрешения. Но в тот момент я был настолько поражен, что Пивной Бочонок знает о том, что я – Шон Гилберт-младший, – что у меня закружилась голова, и я едва не вывалился из седла. Но все-таки, к чести своей, не вывалился и не заставил отца лишний раз за меня краснеть.
– Мой сын Шон и правда знает о кригарийцах гораздо больше меня, – признался отец. – Собирает гуляющие по Дорхейвену всякие байки и легенды. Но, что еще хуже – начинает потом безоговорочно верить во все эти россказни… Впрочем, я приехал сюда, чтобы поговорить не о них, а о слухах, дошедших до меня этим утром. И они напрямую касаются тебя, кригариец. Это правда, что совсем недавно здесь произошла резня, в которой ты принимал участие?
– Истинная правда, сир! – не стал отрицать Баррелий. – И я только что намеревался известить вас об этом, если бы вы не спросили меня первым. Однако, уверяю вас: ни один добропорядочный человек в этой резне не пострадал. Да и недобропорядочные не пострадали бы, если бы мне удалось убедить их, что я – не продавец оружия, за которого они меня ошибочно приняли, а обычный небогатый путник. Во всем виновата моя проклятая тележка! Из-за нее меня часто путают с торговцем и пытаются ограбить! А когда я пытаюсь грабителей в этом разубедить, мне никто никогда не верит. Прямо напасть какая-то, честное слово, сир!
– И куда же подевались те, кто пытался ограбить тебя сегодня? – Отец демонстративно огляделся, но по-прежнему не увидел поблизости ни разбойничьих трупов, ни следов крови.
– Я упокоил их вон в той ложбинке, – простодушно ответил Бочонок. – Извольте, сир, покажу…