Крематорий, поминки… Я не могла дождаться, когда все закончится и мы останемся одни - поминки мы устроили в своей квартире. Я хотела поскорее принять снотворное, лечь и уснуть. Костя со мной не разговаривал, но если наши взгляды встречались, на его лице проскальзывало явное раздражение. А если б я ему еще и о смехе рассказала? Он бы точно решил, что я рехнулась.
На следующий день я проснулась хоть и с тяжелой после снотворного головой, но страхи мои сами собой улетучились. На улице ярко светило солнце, и все вчерашнее показалось просто нелепой фантазией.
Но вечером, когда мы с Костей встретились после работы и поехали в Купчино, мне опять стало не по себе. Каждый шаг давался с трудом. К тому же сильно похолодало, в лицо дул сильный порывистый ветер. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и рысью побежать обратно к метро. Но я представила презрительно оттопыренную Костину губу и сдержалась. В конце концов, ну что за глупости?!
В квартире было отчаянно холодно, и мне стало еще страшнее, но я все же вспомнила, что сама открыла форточку, когда приезжала за одеждой.
- Ну, что с хатой будем делать? - Костя плюхнулся на диван в гостиной. - Продадим? Сдавать будем? Или устроим здесь дом свиданий? А что, составим график…
- Заткнись! - прошипела я.
- Да-да, - Костя закатил глаза к потолку. - Как же я забыл, а? Дядю только вчера похоронили, а я тут такие ужасные вещи говорю, да? До чего ж ты, Ленка, меня достала уже. Ладно, потом начет квартиры решим, не горит. Давай-ка завещание искать. И дневник этот самый. Могла бы и сама пошарить, когда одежду собирала. Неужели не интересно было?
Я не ответила. Потому что мне все же было интересно, даже очень. Но интерес этот казался каким-то противным, гаденьким, и я злилась на себя за него. Поэтому и искать не стала.
Завещание в сером конверте нашлось быстро. Оно лежало в серванте, отдельно от других документов, поэтому я и не заметила его сразу. Все свое движимое и недвижимое имущество дядя Паша завещал нам с Костей в равных долях. А вот дневника нигде не было. Мы перевернули все ящики, сняли книги с полок, заглянули во все углы.
- Может, он бредил? - Костя брезгливо отряхнул руки от пыли. - Погремушка еще какая-то. Чертова!
Он с силой толкнул ящик серванта, но тот не задвинулся до конца - что-то мешало. Костя снова выдвинул его. У самой стенки виднелось что-то темное. Он засунул руку в отверстие и вытащил потрепанную тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Бумага пожелтела, фиолетовые чернила выцвели. Костя быстро перелистал тетрадь.
- Смотри!
Последние несколько страниц были исписаны черной шариковой ручкой. Похоже, совсем недавно - в одном месте ручка потекла, и паста еще пачкалась. Я прочла последнюю незаконченную фразу: "Ее обязательно надо найти и…". И снова нехорошее предчувствие зашевелилось где-то под ложечкой.
Ящик все равно не хотел задвигаться.
- Там что-то еще, - сказала я и достала сложенную много раз огромную карту, напечатанную на тонкой шуршащей бумаге. В развернутом виде она не помещалась на полу комнаты. На карте тут и там были рассыпаны красные точки, десятка два, не меньше. И одна черная. Большая, жирная.
Я сложила карту, выхватила из рук Кости тетрадь, засунула все это в сумку. Подумав, положила туда же пакет с документами и альбом с фотографиями.
- Поехали домой!
- Ты что? - возмутился Костя. - Давай посмотрим, что еще забрать. Сюда ездить - как на край света. Кстати, глянь, сколько там у дядьки денег на счетах. Я видел целую пачку сберовских книжек. И, кстати, всего одну банковскую карту. Наверняка пенсионная.
- Костя!
- Что Костя? Что?! Хватит изображать мисс Бескорыстие! Между прочим, мы на похороны выложили все свои заначки. Да еще в долги залезли. А я, между прочим, летом с девушкой на курорт собирался.
Я молча достала из сумки пачку сберегательных книжек - штук пять или шесть - и бросила Косте на колени. Он был прав. И правота эта тоже была противной.
- Енотский царь! - ахнул Костя. - Вот это да! На, посмотри!
На рублевых счетах у дяди Паши лежало в общей сложности чуть меньше десяти миллионов. На валютных - около двухсот тысяч евро. У дяди Паши, который получал пенсию десять тысяч с копейками! Которому мы время от времени подбрасывали тысячу-другую!
- Я тебе говорю, он выкапывал клады, как-то их загонял и втихаря скирдовал деньги. Обалдеть! - Костя вскочил и возбужденно заходил по комнате. - Ленка, да мы с тобой богаты! Ай да дядя Паша, ай да… Ну ладно, замнем для ясности. Ты что, не рада?
- Рада, - механически ответила я. - Очень. Поехали домой.
- Ну уж нет! - Костины глаза лихорадочно блестели, на щеках проступил некрасивый, пятнами румянец. - Хочешь - поезжай одна. А я тут еще пошукаю. Глядишь, и погремушку найду. Интересно, что это?
- "Ее обязательно надо найти и…" - я машинально процитировала последнюю фразу из дядиного дневника. Почему-то мне в голову пришло, что он имел в виду именно ее - погремушку эту.
Костя посмотрел на меня с недоумением. Я развернулась и пошла в прихожую.
Костя вернулся только в начале второго. К этому времени я выпила кофейник кофе, дочитала дядин дневник и сидела в кресле, тупо разглядывая стену. То, о чем писал дядя Паша, не укладывалось в голове. Меня грызла дремучая тоска и предчувствие беды.
Он вошел в гостиную, не раздевшись, оставляя на ковре грязные следы. От него пахло коньяком - то ли остограммился по пути домой, то ли проинспектировал содержимое дядиного бара, где стояло несколько бутылочек для гостей и от простуды. Расстегнув пальто, Костя вытащил из внутреннего кармана несколько толстых пачек.
- Тайничок нашел на кухне, - доложил он. - Двести тыр, двадцать две штуки баксов и евреев десять тысяч с копейками. А погремушки нет никакой. Я так думаю, может, он драгоценности так называл?
- Нет, не драгоценности, - вздохнула я, с ужасом глядя на деньги. - Я знаю, что это за погремушка. Здесь все написано, - я протянула ему тетрадь, но Костя отмахнулся:
- Своими словами, плиз!
Но я сначала заставила его раздеться и вытереть грязь с ковра.
- Фашистка! - шипел Костя, оттирая тряпкой свои следы. - Гестаповка!
Наконец он упал в кресло, и я начала рассказывать.
В начале семидесятых на карте Сибири было достаточно мест, куда картографы со своей аппаратурой еще не добрались. Крупномасштабная аэросъемка имелась, а вот подробных карт, где значился бы каждый ручей, родник и охотничья заимка, - нет. Да и рельеф местности с воздуха определялся тогда довольно приблизительно. Ликвидация этих картографических белых пятен производилась следующим образом. Группу картографов вертолетом забрасывали в тайгу, как только сходил снег. Оборудовалась база. Запланированный под съемку участок разбивался на квадраты, и целыми днями навьюченные теодолитами, нивелирами и прочими причиндалами картографы, как муравьи, исследовали каждую впадинку и высотку, фотографировали каждый ручей или приметный валун. С наступлением морозов экспедицию сворачивали. Если же съемку за сезон полностью закончить не успевали, весною группа возвращалась.
Так случилось и в тот раз, о котором писал в дневнике дядя Паша. Работы оставалось еще много, а по ночам температура уже опускалась хорошо ниже нуля. Со дня на день ожидали вертолет.
База располагалась на берегу небольшого озерца у подножья невысокой горушки. Точно такая же горка высилась на противоположном берегу. Вообще-то по правилам полагалось по всем маршрутам ходить как минимум вдвоем - мало ли что. Но в тот день дядя Паша инструкцию нарушил. Он погрузил в лодку аппаратуру и один поплыл на другой берег, чтобы снять с вершины дальней горы гору ближнюю.
"Опыта у меня было немного, зато слишком много гонору и самоуверенности. Это была моя третья экспедиция, и я считал, что уже могу свысока смотреть на всякие правила и инструкции, - писал он в дневнике. - За что и поплатился".
Противоположный берег был довольно крутым, дядя Паша просто втиснул лодку между двумя камнями, полагая, что хорошо укрепил ее. Поднявшись на вершину горы, он сделал всю необходимую работу, занес результаты в журнал и вернулся вниз. И только сложив аппаратуру в лодку, понял, что забыл журнал наблюдений на горе. Дядя Паша снова поднялся на вершину, забрал журнал и поспешил обратно. Под ноги смотрел не слишком внимательно, наступил на "живой" камень и полетел вниз. Сломал ногу и несколько ребер, ушиб голову и от сильной боли потерял сознание. Очнулся он только глубокой ночью, от сильного холода.
Оторвав от рубашки полосу ткани, дядя Паша соорудил из двух найденных на ощупь палок шину для сломанной ноги, дождался утра и пополз вниз. Но лодки на берегу не оказалось. Как выяснилось позже, волной ее выбило из камней и увело на середину озера.
Дядя Паша принялся кричать и махать руками в надежде, что его услышат на том берегу. Он даже костер не мог разжечь - спички выпали из кармана во время падения. Приглядевшись внимательнее, он увидел, что на базе нет ни одного человека. И понял, что пока он лежал на склоне горы без сознания, за экспедицией прилетел вертолет.
Но почему не дождались его, почему бросили в тайге одного - на верную смерть?
Лодка! Они увидели на воде пустую лодку с аппаратурой для съемки. А может, и перевернувшуюся. Решили, что он утонул. И искать не стали.
Два дня дядя Паша добирался до базы на берегу озера. Раньше это расстояние он мог пройти за пару часов. Но теперь приходилось или прыгать на одной ноге, опираясь на палку, или ползти. Особенно на второй день пути, когда от голода начала кружиться голова. Кроме десятка чудом не осыпавшихся с кустов ягод и случайно попавшейся на глаза сыроежки во рту у него не было ни крошки.