- Да, - ответила она, - с тех пор, как Дэви ушел.
- Это ваш муж?
- Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Но однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри гостила у своей мамы.
Она смотрела на свою чашку.
- Мне без него лучше, - сказала она - Только иногда становится страшно. Хотите еще чаю?
- Думаю, мне пора.
- Одну чашку, - предложила Энн-Мари, поднявшись и отсоединяя вилку электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила.
- Вот тебе, паршивец, - воскликнула она, затем повернулась к Элен. - У нас эти чертовы муравьи.
- Муравьи?
- Во всем районе. Они из Египта, называются "фараоновы муравьи". Маленькие коричневые твари. Плодятся в трубах центрального отопления и таким манером пролезают в квартиры. Все заполонили.
Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта!) позабавила Элен, но она промолчала. Энн-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
- Вы должны сказать им, - заговорила она, хотя Элен не понимала, кому ей надо это рассказать. - Скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
- Неужели на самом деле все так плохо? - отозвалась Элен, по-настоящему уставшая от этого перечня неудач.
Энн-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
- У нас здесь случаются убийства, - сказала она.
- В самом деле?
- Этим летом было одно. Старик из Раскина. Совсем рядом с нами. Я его не знала, но он дружил с соседкиной сестрой. Забыла, как его звали.
- И его убили?
- Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли только через неделю.
- А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
Энн-Мари пожала плечами, словно самое главное - об убийстве и человеческом одиночестве - сказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
- Мне это кажется странным, - заметила она.
Энн-Мари включила наполненный чайник.
- Бывает и так, - произнесла она, застыв.
- Я не говорю, что этого не может быть, я просто…
- Ему глаза выкололи, - добавила Энн-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
Элен содрогнулась.
- О нет, - беззвучно прошептала она.
- Именно так, - продолжала Энн-Мари. - И это не все, что с ним сделали.
Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила:
- Вы думаете, кто же способен на такое? Правда? Думаете?
Элен кивнула Она думала именно об этом.
- Хотя бы виновного нашли?
Энн-Мари хмыкнула с пренебрежением.
- Полиции наплевать, что у нас творится. Они стараются, насколько возможно, держаться подальше от этого места. Когда патруль приезжает, они забирают пьяных подростков и тому подобное. Видите ли, они боятся. Поэтому держатся в стороне.
- Боятся убийцы?
- Может быть, - ответила Энн-Мари. - Ведь у него крюк.
- Крюк?
- У человека, который это сделал. У него крюк, как у Джека Потрошителя.
Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Потрошитель, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Энн-Мари было занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, какие из деталей - выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк - прибавлены для полноты сюжета Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
Энн-Мари налила себе еще чашку и потянулась к чашке Элен.
- Нет, спасибо, - покачала головой та. - Я все-таки пойду.
- Вы замужем? - спросила Энн-Мари неожиданно.
- Да. За преподавателем университета.
- Как его зовут?
- Тревор.
Энн-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
- Вы вернетесь?
- Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
- Хорошо. Заходите.
- Зайду. И спасибо вам за помощь.
- Не за что, - ответила Энн-Мари. - Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?
- По-видимому, у человека вместо руки крюк.
Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con prosciutto.
- Прости, как?..
Элен изо всех сил старалась пересказать историю так, чтобы не окрашивать ее субъективными чувствами. Ее интересовало, как это истолкует сам Тревор. Но если она хоть чем-то выдаст собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
- У него есть крюк, - ровным голосом повторила она.
Тревор положил вилку и потянул себя за нос, фыркнув.
- Ничего о таком не читал, - сказал он.
- Ты не читаешь местные газеты, - возразила Элен. - Никто из нас не читает. Возможно, никто в стране.
- Заголовок: "Старик убит маньяком с рукой-крюком!" - произнес Тревор, наслаждаясь. - Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
- Прошлым летом. Может быть, когда мы были в Ирландии.
- Возможно, - отозвался Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков скрывали глаза, отражая тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
- Почему "возможно"? - поддела его Элен.
- Это не совсем правдоподобно, - сказал он. - По правде сказать, это звучит чертовски нелепо.
- Ты не веришь? - спросила Элен.
Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул кусочек лапши в углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение - без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
- А ты веришь? - Это был излюбленный прием Тревора, чтобы выиграть время, еще один профессорский фокус - вопрос спрашивающему.
- Не до конца, - ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы тратить силы на соревнование с ним.
- Хорошо, оставим сам рассказ, - произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один бокал красного вина. - А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
Элен представила искреннее выражение на лице Энн-Мари, когда та рассказывала о смерти старика.
- Да, - сказала она. - Да. Думаю, я бы поняла, если бы мне лгали.
- В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам за дело?
Резонный вопрос, пусть даже задан он с раздражением. Почему же это действительно важно? Потому что Элен хотела, чтобы худшие ощущения от Спектор-стрит оказались ложными? Район грязного отчаявшегося сброда, где лишних неудачливых людей прятали от глаз чистой публики; но это либеральная банальщина, и Элен принимала положение дел как неприятную социальную реальность. Однако в рассказе об убийстве старика и издевательствах над ним таилось нечто другое. Образ насильственной смерти, однажды явившись, теперь преследовал Элен.
Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.
- Если это так сильно тебя волнует, - заговорил он, - почему бы не вернуться и не порасспросить людей в округе, вместо того чтобы играть за обедом в "веришь-не-веришь"?
При этом его замечании она не могла сдержаться.
- Я думала, тебе нравится играть в загадки, - сказала она.
Он бросил на нее сердитый взгляд.
- Опять ошибаешься.
Начать расследование - неплохое предложение, хотя оно явно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня Элен смотрела на Тревора все менее снисходительно. То, что раньше она принимала за готовность к дискуссии, теперь казалось простой игрой "кто сильнее". Он спорил не из-за диалектического возбуждения, а из-за патологической склонности к соревнованию. Она видела, как раз за разом он занимает чуждые ему самому (Элен знала об этом) позиции, просто чтобы разогреть кровь. Еще более печально, что он - не единственный, кто занимался такого рода спортом Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. Так случилось, что в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных занятий.
От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и это был ветер арктический, ярившийся все сильнее оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Элен направилась к номеру 14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие образа в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась запечатлеть и целое, и детали как можно тщательнее, она знала: фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.