- Да, все ужасы, которые вы нам изобразили, бесспорно, имели место. Но согласитесь, что та же метафизика заключала в себе и силы, которые вывели человечество из мрака средневековья к свету последующих столетий.
- Метафизика тут ни при чем, - отрезал Эрнест.
- Как? - вскричал доктор Гаммерфилд. - Разве умозрительная философия и спекулятивное мышление не породили эру кругосветных путешествий и великих открытий?
Эрнест с улыбкой повернулся к нему.
- Дражайший сэр, вас, помнится, лишили права публичных выступлений. Ведь вы так и не опровергли мое определение философии. Вы теперь у нас на птичьих правах, но так как это участь всех метафизиков, я, так и быть, прощаю вас. Повторяю: не метафизика породила эру великих открытий. Хлеб насущный, шелка, драгоценности, золото, наконец, закрытие сухопутных путей в Индию - вот то, что заставило человека пуститься в плавание к далеким берегам. После падения Константинополя в 1453 году турки закрыли караванные пути, по которым европейские купцы ездили в Индию. Пришлось искать новых путей. Вот чем было вызвано развитие мореплавания. Вот чем было вызвано и путешествие Колумба. Вы найдете это в любом учебнике истории. А заодно были добыты новые данные о размерах, форме и строении Земли, в результате чего система Птолемея полетела вверх тормашками.
Доктор Гаммерфилд фыркнул.
- Вы не согласны? - обратился к нему Эрнест. - В чем же, скажите, я не прав?
- Я не согласен, вот и все, - огрызнулся доктор Гаммерфилд. - Эта тема завела бы нас слишком далеко в дебри философии.
- Науке не страшны никакие дебри и никакие дали, - кротко отвечал Эрнест. - Потому-то она и добилась кой-чего. Потому-то она и открыла Америку.
Я не стану описывать весь вечер, хотя для меня нет большей радости, чем вспоминать каждую подробность моего первого знакомства с Эрнестом Эвергардом.
Битва продолжалась все с тем же ожесточением, и наши гости все больше багровели и кипятились, особенно когда Эрнест стал честить их такими словами, как "горе-философы", "очковтиратели" и т. п. И все время он отсылал их к фактам. "Факт, сударь, неопровержимый факт!" - восклицал он торжествующе, уложив противника на обе лопатки. Факты были его оружием. И он засыпал ими противника, загонял в ловушки и ямы, обрушивал на него смертоносный огонь фактов.
- Вы, очевидно, молитесь фактам, - съязвил доктор Гаммерфилд.
- Нет бога, кроме факта, и мистер Эвергард - пророк его, - вторил ему доктор Боллингфорд.
Эрнест весело кивнул в знак согласия.
- Я как тот техасец, - сказал он и, заметив, что от него ждут разъяснений, продолжал: - Уроженец штата Миссури всегда скажет вам: "Не поверю, пока сам не увижу"; техасец же скажет: "Не поверю, пока не подержу в руках". Из чего следует, что он отнюдь не метафизик.
Другой раз, когда Эрнест сказал, что метафизиками утрачен критерий истины, на него насел доктор Гаммерфилд.
- Так что же является критерием истины, молодой человек? Может быть, вы нам скажете? Кстати, на этот вопрос не могли ответить и более мудрые головы.
- Вот то-то и есть, что не могли! - подхватил Эрнест. Его несокрушимая самоуверенность бесила их больше всего. - Эти мудрецы потому не нашли критерия истины, что искали его где-то в эмпиреях. Если бы они держались твердой земли, они не только нашли бы его без труда, но и увидели бы, что каждое их действие, каждая мысль является проверкой истины.
- К делу, к делу! - кипятился доктор Гаммерфилд. - Мы обойдемся без предисловий. Вы обещали возвестить нам критерий истины, который мы так долго искали. Просветите же нас, дабы мы уподобились богам.
Открытый вызов и глумление в его словах и тоне, по-видимому, находили отклик в сердцах слушателей, и только епископу Морхаузу было явно не по себе.
- Доктор Джордан определил критерий истины очень точно, - сказал Эрнест. - Он учил: "Проверяйте его в действии. Годится только то, чему вы без страха доверили бы свою жизнь!"
- Пффа! - Доктор Гаммерфилд насмешливо улыбался. - А епископ Беркли? Его еще никто не опроверг!
- Король метафизиков! - рассмеялся Эрнест. - Ваш пример неудачен. Беркли и сам не доверял своей метафизике.
Доктор Гаммерфилд пришел в негодование, в священное негодование. Можно было подумать, что он изобличил Эрнеста в воровстве или во лжи.
- Молодой человек, - загремел он. - Ваше утверждение так же возмутительно, как и все, что нам пришлось здесь выслушать. Это низкое и необоснованное утверждение.
- Я уничтожен, убит! - покорно отозвался Эрнест. - Но я хотел бы знать, какой кирпич свалился мне на голову. Нельзя ли подержать его в руках, доктор Гаммерфилд?
- Извольте, извольте! - Доктор Гаммерфилд отчаянно брызгал слюной. - Откуда вы это взяли? Где это сказано, будто бы епископ Беркли сам признавал, что его метафизика порочна? Какие у вас доказательства? Молодой человек, метафизика епископа Беркли живет в веках!
- Доказательство того, что Беркли не доверял своей метафизике, я усматриваю в следующем: Беркли, входя в комнату, всегда и неизменно пользовался дверью, а не лез напролом через стену. Беркли, дорожа своей жизнью и предпочитая действовать наверняка, налегал на хлеб и на масло, не говоря уже о ростбифе. Когда Беркли брился, он обращался к помощи бритвы, ибо на опыте убедился, что она начисто снимает щетину с его лица.
- Но это дела житейские! - воскликнул доктор Гаммерфилд. - Метафизика же ведает сверхчувственным миром.
- Так, значит, метафизика надежный кормчий в сверхчувственном мире? - вкрадчиво спросил Эрнест.
Доктор Гаммерфилд усиленно закивал головой.
- Что же, и сонмы ангелов могут отплясывать на острие иголки - в сверхчувственном мире, - вслух размышлял Эрнест. - И питающийся ворванью, одетый в моржовую шкуру эскимосский божок имеет все права на существование - в сверхчувственном мире. Там это, пожалуй, не встретит никаких возражений. А сами вы, доктор, тоже живете в сверхчувственном мире?
- "Мой разум - мир, где я живу", - ответствовал доктор.
- Вы хотите сказать, что вы чужды всему земному, но к обеду вы, разумеется, не забываете спуститься на землю. И от землетрясения тоже не ищете укрытия в облаках. Кстати, вы не боитесь, доктор, что, случись у нас землетрясение, вас может основательно хватить по вашей нематериальной макушке этаким увесистым нематериальным кирпичом?
Доктор Гаммерфилд невольно поднес руку к затылку, где еще можно было разглядеть заросший волосами шрам. Эрнест неожиданно попал в точку. Во время Великого землетрясения доктора Гаммерфилда чуть не убило кирпичной трубой. За столом поднялся дружный хохот.
- Так как же? - продолжал Эрнест, когда оживление улеглось. - Я жду ваших возражений.
Все молчали, и он снова сказал:
- Я жду. - А затем добавил: - Что ж, и это аргумент, но только не в вашу пользу.
Доктор Гаммерфилд временно выбыл из строя, и вскоре спор перекинулся в другую область. Пункт за пунктом Эрнест разбивал доводы церковников. Когда они заявляли, что знают рабочих, Эрнест доказывал, что им не знакомы простейшие, азбучные истины о положении рабочего класса, и требовал, чтобы они его опровергли. И все время он забрасывал их фактами, напоминал о фактах, возвращал к фактам и реальной действительности.
Эта сцена неизгладимо живет в моей памяти. Голос Эрнеста с его столь знакомыми мне металлическими нотками и сейчас еще звучит в моих ушах, и каждый факт, которым он разит своих противников, кажется мне метким ударом гибкого, жалящего бича. Эрнест был безжалостен. Он не просил пощады и сам никого не щадил. Особенно памятна мне взбучка, которую он задал нашим гостям под самый конец.
- Сегодня вы не раз доказали, что не знаете рабочих; некоторые из вас заявляли это прямо, за других говорило невежество их ответов. Впрочем, вас трудно и винить, - где уж вам знать рабочих! Вы не живете с ними, вы предпочитаете селиться в кварталах богачей. Да почему бы и нет? Ведь богачи и содержат, и кормят вас, и обряжают вот в эту самую добротную одежду, в которой вы сегодня пожаловали сюда. Ну, и вы, чтобы не остаться в долгу, расхваливаете ту марку метафизики, которая им всего более по душе. А известно, какая марка философии и религии по душе капиталистам: та, которая не угрожает существующему строю.
Ответом на эти слова был ропот возмущения.