"ЛОТ РАССКАЗАЛ, ЧТО ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ, КОГДА Я ЗАСНУЛ ПОД МАЯКОМ, ОН ПОДГРЕБ К ОСТРОВУ (ЕЩЕ УДИВИЛСЯ, ЧТО Я ЕГО НЕ ВСТРЕЧАЮ), ОТЫСКАЛ МЕНЯ И НЕ МОГ ДОБУДИТЬСЯ. ВО СНЕ Я НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОВТОРИЛ: "ПОГОДИ, НЕ УХОДИ, Я ВЕДЬ НЕ ДОГОВОРИЛ…""
Потом Лот описал поездку. Собственно, описывать было нечего. На буровой стоял большой насос, и была это не буровая, а вышка для перекачивания нефти на материк. Мы долго спорили, но так и не выяснили:
"КУДА ДЕЛСЯ ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ".
В свете умирающего фонаря, который я вытащил из расщелины, след под маяком нами обнаружен не был. Его смыло. Зато пляж был заляпан следами так основательно, будто кто-то тут танцевал дьявольский танец. Ни мне, ни Лоту следы не принадлежали. Они были маленькие, с четко вдавленными пятками.
"НОЧЬ ПРОШЛА ОТНОСИТЕЛЬНО СПОКОЙНО. ПРАВДА, ЛОТ ВО СНЕ КРИЧАЛ".
"КРИЧАЛ ТЫ".
Несколько записей неразборчивых (дневник побывал в воде), и далее с большими пропусками можно прочесть:
"…НАЧАЛИСЬ ГЛАВНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ. ХОТЯ ТУТ РАЗВЕ РАЗБЕРЕШЬ, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ ГЛАВНОЕ?.. ПОГОДА ИСПОРТИЛАСЬ. БРАТ ОПЯТЬ ОТПРАВИЛСЯ К МАЯКУ. ПОХОЖЕ, ЧТО С ЗАПАДА ИДЕТ ШТОРМ - МОРЕ ДО ГОРИЗОНТА ПОКРЫТО ВОЛНАМИ, КАК БРОНЕЙ. СОЛНЦЕ БЛИСТАЕТ НА ВОЛНАХ, КАК НА ЧЕШУЕ ИСПОЛИНСКОГО ДРАКОНА… САМОЕ НЕПОСТОЯННОЕ В МИРЕ - ЭТО МОРЕ. НА НЕГО МОЖНО СМОТРЕТЬ ЧАСАМИ. ОБО ВСЕМ ЗАБЫВАЕШЬ… ВИДИШЬ, ОТ КРАЯ ДО КРАЯ. А ЦВЕТ ОТ ПОЧТИ ЧЕРНОГО ДО ГОЛУБОГО… ВОЛНЫ БЕГУТ МИМО ОСТРОВА ПЛОТНОЙ СТАЕЙ… Я ВСЕ-ТАКИ УГОВОРИЛ ЛОТА… ПО НЕБУ НЕСЕТСЯ ТЕМНАЯ И РВАНАЯ СЕТЬ ТУЧ…"
От этого дня в памяти осталось несколько разрозненных эпизодов: мы сидим на берегу, как и в первый день приезда. По острову гуляет ветер. В отдалении компания кроликов затеяла веселую чехарду. Через весь остров, торопясь к морю, ползут разноцветные ужи. Над маяком дерется стая чаек. Откуда они успели налететь? Сыплются вниз белые перья и пух. Чапа поднимается и идет к воде. "Чапа! Чапа!" - не слушается. Бог с ней! Сколько перьев… Вон и еще одна стая. Откуда все-таки они летят? Против солнца ничего не видно.
К морю нас сопровождала Чапа. Когда до берега осталось метров тридцать, из-за скалы вышел ребенок, которого мы с Лотом видели у старика, и спотыкающейся походкой молча прошагал мимо. Я взлетел на скалу и увидел еще двух человек. Они также заметили меня, остановились, и один из них, старший, махнул мне рукой, после чего они продолжили путь. В пожилом человеке, издалека махнувшем мне рукой, я с ужасом узнал нашего с Лотом отца.
Я стоял и смотрел, как они шли в мою сторону. Видел, что у Лота обгорело плечо комбинезона, а у отца расшнуровался ботинок. Потом вдруг раздается низкое гудение, словно где-то заработал огромный генератор, как в кинотеатре, включается звук, и кинолента жизни начала раскручиваться перед моими глазами: я увидел себя рядом с братом в роскошном белом автомобиле, который мчал по не просохшему еще утреннему шоссе.
- …Держи себя посолиднее. Синюю папку не забыл? - говорил Лот, не отрывая взгляда от дороги и чуть поигрывая рычагом переключения передач. Особенно с речью не тяни, но и не глотай фраз. Цветы сразу же отдай девочкам. Увидишь, там будут очень красивые девочки!..
Из-за поворота набежала и унесся назад большой шит с надписью на немецком языке: "ГАМБУРГ".
Вдруг шоссе ушло вбок, как это бывает при автомобильной катастрофе, мелькнуло нечто наподобие склейки, какие, если приглядеться, можно разглядеть при демонстрации любительского фильма, и очертился фюзеляж занесенного снегом самолета, цепочка голубых следов за горизонт.
- …Нужно первому заметить, что ты уже стал смешон, - говорил отец Лоту. Они все так же продолжали идти в мою сторону. - Только в юности что-то по-настоящему понимаешь. А дальше всю жизнь живешь дурак дураком. А что потом? Но ведь человек не умирает. В этом все дело. Или, если хочешь, смысл. Нужно только первому заметить, что ты уже стал смешон…
Они подходят ближе, и я вижу, что в одной руке лот держит бутылку "Пепси", закрытую сверкающей на солнце жестяной пробкой, а в другой - белый бумажный стаканчик.
Не разбирая дороги, я взлетел на скалу… И тут опять перед глазами проскочило нечто вроде склейки, и все исчезло. Тучи неслись над головой. Я стоял на скале и ждал брата…
"ВЕЧЕР. ЛОТА НЕТ ДО СИХ ПОР".
На этой записи дневник обрывается. Память же постоянно подводит меня: то она услужливо предлагает всевозможные странные события, пугающие своей отчетливостью, то напрочь отказывается помогать мне. Лот, и до этого дня замкнутый, ушел в себя совершенно и целыми днями сидит неподвижно, оставляя вокруг костра свои "следы" - многочисленные банки со спитым чаем, по которым можно заключить, что он интенсивно о чем-то размышляет. А я научился по своему желанию мысленно входить в Поток. Когда я в него вхожу, то чаще всего слышу один и тот же непрекращающийся спор: о Времени и Назначении. Спорят два голоса, чем-то похожие на наши с Лотом.
- Прямолинейное и равномерное движение, - говорит один. - И именно в этом я вижу существование выбранного ими пути.
- Не согласен, - возражает ему второй голос. - Волею судьбы однажды начав движение, теперь они обречены крутиться, как мотоциклисты в аттракционе под куполом. У них нет ни пути, ни цели.
- Видимо, цели и в самом деле нет. Но путь все же есть, - говорит первый голос.
- Да нет у них никакого пути! - опять возражает второй.
И тут в разговор вмешивается третий голос, хрипловатый, постарше, похожий на голос отца:
- Тут кто-то из вас сказал "судьба"? То есть, иначе говоря, то, что им транслируется? "Зачем арапа своего младая любит Дездемона, как месяц любит ночи мглу?.." Или что-нибудь в этом же роде?..
На этом разговор, как правило, прерывается. И тогда первый голос осторожно спрашивает:
- Но встает их же законный вопрос о курице и яйце: Всемогущая ли породила человека, или же человек придумал Всемогущую?..
На этом разговор окончательно глохнет, и я выхожу из Потока и вижу ушедшего в себя Лота.
Кто они, те, чьи голоса я слышу? Призраки? Нелюди? Люди? Кто? Или, может быть, я болен? А мой брат? Он ведь их тоже слышит! Мне страшно. И хочется, чтобы как только я закрою глаза…
"Вставай, сынок!" - сказала бы мама, и на этом все кончилось. И я прикрываю глаза и смотрю в щелку - на берегу по-прежнему стоит хибара. И тогда я начинаю думать, что мы с братом похожи на двух лабораторных крыс, до которых долетают голоса экспериментаторов. Так кто же они? Кто эти зловещие экспериментаторы? Ученые? Военные? Люди из других миров? Или же я слышу их голоса, как йог слышит голос своего внутреннего Бога? Но я не приучен верить в Бога, как не верю в пришельцев! Может быть, через много-много лет человек, если конечно доживет, сам превратится в Бога? Или уже превратился в Бога и теперь говорит со мной оттуда?
Но оно - бесконечное и загадочное - по-прежнему смотрит на меня, черное, мириадами немигающих холодных звезд!
Если оторвать от него взгляд, и посмотреть еще раз на наш остров, и представить, что сюда привела нас случайная не случайность, и допустить, что старик не в сговоре с шайкой неизвестных, а неизвестные им воспользовались, не посвящая в свои планы… Если предположить, что собака наша совершает прогулки на берег путем нам недоступным… через какую-нибудь нематериальную дверь… Если остров действительно клетка, и какой-то злой мальчик в отсутствие взрослых открыл дверцу и налил крысам в поилку чернил… Или попросту запустил в них пробкой от "Пепси"! И вообще, если, к примеру, людям из будущего, тем, к кому мы взываем как к Богам, пришла в голову фантазия покопаться в своем прошлом… Но оно - непознанное - по-прежнему равнодушно смотрит на меня, и я внутренне съеживаюсь, как съеживается под взглядом учителя расшалившийся школьник. Тут можно предположить все что угодно!
Когда приходит утро, остров наш опять похож на клок мыльной пены, плавающий в неспокойной несущейся куда-то воде посреди огромного и безразличного к нам пространства. Занимает он милю площади и находится в двадцати милях от материка. Приблизительно милях в десяти от него стоит стационарная вышка. Единственное, что нам кажется абсолютно достоверным на сегодняшний день это то, что на ней установлен автоматический насос, качающий нефть на материк. На самом же острове, кроме маяка и хибары, ничего нет. (Что еще предстоит проверить!) Маяк стоит на скале, а под ней, в бухте, плещется неестественно тяжелая вода, скованная пленкой мазута и ледяной крупой. Завтра… а точнее, уже сегодня, нефть и крупу выдует отсюда ветром с севера. (На место исчезнувшего несколько дней назад бумажного стаканчика - к большому камню - я хочу положить наш дневник.) А вчера… Хотя эти понятия - вчера, сегодня, завтра - чересчур относительны. Мы просто все еще делим на вчера-сегодня-завтра нашу жизнь на острове, - впрочем, очень осторожно, чтобы не заблудиться здесь, в этом огромном мире, один из основных законов которого наверняка должен состоять в том, что Сегодня обязательно превращается во Вчера, а Завтра - в Сегодня.
Но у нас, похоже, этого не происходит. И мы ждем. И от нас тоже чего-то ждут. Кто и чего? Этого мы не знаем. Несомненно то, что мы называем "Будущим", даст ответ и на этот вопрос, чтобы избавиться от нас или приспособить нас для своих нужд. Но лучше бы, если б в этом маленьком мире, на острове, на далеком белом берегу, ничего больше не происходило. По крайней мере до тех пор, пока мы во всем не разберемся.
"А КУДА Я ИДУ, ВЫ ЗНАЕТЕ, И ПУТЬ ЗНАЕТЕ.
ФОМА СКАЗАЛ ЕМУ: ГОСПОДИ! НЕ ЗНАЕМ, КУДА ИДЕШЬ; И КАК МОЖЕМ ЗНАТЬ ПУТЬ?
ИИСУС СКАЗАЛ ЕМУ: Я ЕСМЬ ПУТЬ И ИСТИНА И ЖИЗНЬ; НИКТО НЕ ПРИХОДИТ К ОТЦУ, КАК ТОЛЬКО ЧРЕЗ МЕНЯ;
ЕСЛИ БЫ ВЫ ЗНАЛИ МЕНЯ, ТО ЗНАЛИ БЫ И ОТЦА МОЕГО; И ОТНЫНЕ ЗНАЕТЕ ЕГО И ВИДЕЛИ ЕГО.
ФИЛИПП СКАЗАЛ ЕМУ: ГОСПОДИ! ПОКАЖИ НАМ ОТЦА И ДОВОЛЬНО ДЛЯ НАС.
ИИСУС СКАЗАЛ ЕМУ: СТОЛЬКО ВРЕМЕНИ Я С ВАМИ, И ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ МЕНЯ, ФИЛИПП? ВИДЕВШИЙ МЕНЯ ВИДЕЛ ОТЦА; КАК ЖЕ ТЫ ГОВОРИШЬ: "ПОКАЖИ НАМ ОТЦА"?
РАЗВЕ ТЫ НЕ ВЕРИШЬ, ЧТО Я В ОТЦЕ, И ОТЕЦ ВО МНЕ? СЛОВА, КОТОРЫЕ ГОВОРЮ Я ВАМ, ГОВОРЮ НЕ ОТ СЕБЯ; ОТЕЦ, ПРЕБЫВАЮЩИЙ ВО МНЕ, ОН ТВОРИТ ДЕЛА".
Примечания
1
Ев. от Иоанна 14:4–10.