Кстати - а что это у меня за желания такие?.. Ольга знала меня довольно хорошо, ибо я любил её и старался быть с ней откровенен. Но вот беда - я никогда не изменял ей. Это настораживало, заставляя задумываться о моей глубокой порочности, тщательно скрываемой мною от меня же самого.
Впрочем, иногда она спохватывалась. Ведь, как известно, спутник жизни - одно из самых беспощадно-правдивых наших зеркал. А, стало быть, "грязные наклонности" есть - ну, просто должны быть! - и у неё. Теперь мы менялись ролями, словно в некой психодраме, и уже я вынужден был часами выслушивать бесконечные цепи свободных ассоциаций жены и её детские воспоминания. Я не мог скрыться от них даже в туалете - она кричала мне через дверь. Ближе к ночи, перетряхнув все карманы своего запасливого подсознания, она, наконец, докапывалась до какого-нибудь вопиющего детского инцестуозного случая с участием её папаши - милейшего седого человека с лицом и характером овцы, которому, я уверен, даже и в страшном сне не мстилось, что где-то на белом свете могут твориться такие ужасы, как инцест. Зато саму Ольгу это радовало несказанно - и всякий раз после такой "сессии" меня ждала умопомрачительно бурная ночь.
Наверное, мы так и прожили бы вместе до старости, терзая, презирая и анализируя друг друга - я человек терпеливый, - если б в один прекрасный день она не обнаружила, что психоанализ - это полная туфта, словоблудие, средство для выкачивания денег из доверчивых клиентов и тд и тп, ну, а будущее - за телесно-ориентированной терапией. Терапевтов оказалось сразу двое - Гарик и Серый, оба её однокурсники, отличники. Этого я снести уже не мог. Я, видите ли, брезглив-с - несмотря на трёхлетний тренинг меня тараканами в бутербродах, сизыми посерёдке простынями и общим бритвенным станком.
Итак, недолго музыка играла. Но вот что забавно. Сейчас я, без малого вековой дуб, вспоминаю Ольгу и её чудачества - да и всю ту пору - с большим теплом и даже со слезами умиления. Смешно всё это было - наивно - и хорошо. Кстати, со временем у нас с ней установились прекрасные дружеские отношения, мы часто перезванивались и я даже помогал пристраивать в ВУЗ её сына - от третьего, что ли, брака (Пашка, хороший был пацан. Теперь, кажется, большой человек, профессор кардиохирургии).
Совсем иное - вторая жена, Елизавета. Если честно, я стараюсь лишний раз не выпускать её из погреба прошлого. Я не знаю, как она жила после меня, была ли снова замужем, рожала ли детей, когда и как умерла. Не знаю - и никогда не интересовался. А ведь любил её гораздо сильнее, чем Ольгу, - может, во всю свою жизнь только её одну по-настоящему и любил. Глупо, наверное.
Вспоминать, а уж тем более говорить о ней мне очень тяжело. Но, видимо, придётся - иначе я получаюсь тут совсем какой-то несуразный.
Эх, Лизочка… Эту хиленькую, безответную тихую девочку жёстко и необратимо воспитали родители, ну, а я уж доломал. Мне было тогда за сорок, ей - не исполнилось и двадцати, но, бьюсь об заклад, случись даже наоборот, соотношение сил ничуть бы не изменилось. Кажется, в неё вбили, что она должна хвататься за первого, кто сдуру обратит на неё внимание. Не помню уже, в чём тут было дело, скорее всего и тёща, весьма яркая дама, ревновала к её расцветающей юности… В общем, досталось девчонке.
Теперь уж и не знаю, вправду ли она была влюблена в меня - или просто боялась, как и своих молодцов-родителей. Но факт есть факт: чуть ли не с первого дня знакомства - а нас с ней, замечу, банально сосватали! - она с раздражающей покорностью потакала самым идиотским моим требованиям (за которые мне и теперь стыдно) - причём как высказанным вслух, так и тем, что, подобно некоей смегме, копились в самых потаённых уголках моей, в общем, довольно примитивной натуры.
Так, однажды, ещё в самом-самом начале, женским ли, детским наитием уловив, что меня, старого пердуна, потягивает на свежесть и невинность, она полностью и наотрез отказалась от косметики - хоть и знала, что без неё выглядит блёкленькой и бесцветной мышкой - и держала марку стойко. Впрочем, её приучили, что так и так рассчитывать особо не на что. Чуть позже мне, усталому потасканному хмырю, показалось (не без основания), что я буду смотреться смешно и глупо в роли "женишка", - и бедная девочка, проплакав ночь, пожертвовала ради меня красивой церемонией и намечтанным с детства платьем, "как у принцессы". Спустя три месяца после сухого и корректного акта бракосочетания я, уже не новенький, но всё же самец, решил, что в моём возрасте тянуть опасно. Я хотел иметь потомство. И что вы думаете, первый и главный рубеж на пути к заветной цели мне удалось преодолеть на удивление быстро. Но вот тут-то и начались проблемы, которых никто не мог бы предсказать.
Лиза, как и ваш покорный слуга, была единственным ребёнком у родителей (Лизочка к тому же ещё и поздненькая). Стоит ли говорить, с каким нетерпением старая гвардия ждала появления внука, продолжателя рода. Естественно, это ожидание было не пассивным: едва пол будущего младенца определился, как на нас со всех сторон посыпались пожелания.
Имя в нашей культуре даётся, как правило, раз и навсегда, и - как специалист я на этом настаиваю - во многом определяет характер, а, стало быть, и судьбу человека. Дело нешуточное. Лизина семья предлагала на выбор Владика, Диму и Илью. Моя мама - Женю, Тараса и Михаила, ну, на худой конец Борюсика. Мне хотелось Ивана, но из уважения к старшим (а я их уважал!) я согласен был и на Димитрия, которого облизывался тишком переделать в Митю, моего когдатошнего соседа по парте. Оставалось поинтересоваться мнением Лизы… а, впрочем, это необязательно. Все великолепные участники семейного совета, включая старого мраморного дога Арамиса, отлично знали, что никакого "мнения" у неё нет и быть не может.
Но как же мы были шокированы, когда это тихонькое, послушное (а теперь ещё и страшненькое, бочкообразное, всё пятнистое, со вздутыми губами и огромным пузом) существо бочком-бочком протиснулось в кухню, где вовсю, за чайком с вареньем и запрещёнными кой-кому пирожными шло весёлое обсуждение, - и тоненьким, дрожащим, но непреклонным голоском заявило: мол, не нужно ей никакого голосования, вытягивания бумажек и ломания горелых спичек, у сына, ЕЁ сына, вот уже лет десять как есть имя - Альберт, и никем другим он быть не может - иначе это будет кто-то чужой, не её ребёнок.
Все остолбенели от такой наглости. Особенно возмущалась тёща: - Вот дурёха, сериалов насмотрелась! "Альберт"! Это ж надо выдумать такое имечко дурацкое!..
Я же, если и молчал в первое мгновение, то лишь потому, что временно утратил дар речи. Ужас положения заключался в том, что вот для меня-то как раз имя "Альберт" было абсолютно неприемлемым. Именно Альберт. Какое угодно, только не это. По личным причинам. Личным, но непреодолимым. О которых мне, хоть и не хочется, но придётся вскоре рассказать здесь. Но не прямо сейчас, дайте собраться с духом, пожалуйста.
А пока продолжаю. Когда первая волна транса, вызванного её словами, схлынула, я упёрся. Жёстко сказал "нет". Никого обидеть я этим не рисковал - слава тебе, Господи, претенциозный, ненашенский "Альбертик" одинаково не нравился как ее родителям, так и моей уступчивой, деликатной маме. Сообща мы её (не маму, конечно) заломали. Предложили в качестве компенсации Антошку - он тоже на "А". Вроде бы Лиза согласилась. Успокоилась - как нам показалось. Но осадочек остался. До самой ночи мы, взрослые, не могли забыть о случившемся - и то один, то другой из нас вдруг ни с того ни с сего принимался качать головой и посмеиваться, вспоминая этот её неожиданный, некрасивый, ни к чему не идущий демарш.
Впрочем, скоро эти проблемы отодвинулись на второй план. У Лизы пошли неожиданные и "чреватые" осложнения (в подробности я как тогда не вникал, так и сейчас не собираюсь), и тёща присунула её в престижную "кремлёвскую" клинику, где у неё был то ли дальний родственник, то ли просто "хороший друг", по гроб жизни ей обязанный (это уж её личное дело, чем). Отличное обслуживание, лучшие, именитые профессора - и всё равно мы, как говорится, на ушах стояли. Наволновались! Может быть, поэтому я не придал (или придал недостаточно) значения многословным и слезливым письмам, что потекли оттуда чуть ли не сразу после её - в общем-то, благополучного - разрешения; впоследствии я их стёр, но кое-что вытравить из памяти так и не смог, его не берут даже новейшие мнемотехники:
"…знаешь, Толик, мне тут сон приснился. Лежит ребёнок весь мокрый и кричит, мне папа говорит: "Иди скорее, там Дениска плачет", я отмахиваюсь, потом ещё кто-то: "Иди, твой Женька весь мокрый", я просыпаюсь, а малыш плачет, и я, ещё не разобравшись, думаю: что же они мне не сказали, что мой плачет, про других говорят, а про моего не сказали. И я сама плачу, полчаса проплакала, хорошо, что это ночью было и никто не видел. Пожалуйста, не проси меня придумывать сыну новое имя, я не могу этого сделать, как не могу придумать другого имени тебе или себе".
Все эти сопли я списал на банальную послеродовую депрессию, естественную в её положении, - и ничуть не насторожился, я ведь и подумать не мог, что она способна ослушаться нас, своих самых близких и родных.
Дома всё как будто пошло нормально. Лиза, хоть и замученная хроническим недосыпом, казалась счастливой и довольной, никто не вспоминал о давних спорах, малыш с каждым днём всё необратимее становился Антошей, Тосиком, Чуточкой-Анчуточкой. Я, правда, замечал, что жена избегает называть сына по имени, больше сюсюкает и гулит. Сказать по правде, меня это скорее смешило, чем беспокоило. Но, о Господи, какой же удар поддых я получил, когда в один прекрасный день выяснилось, что эта упрямая ведьма тайком, прихватив мои документы, сходила куда надо (а я, старый чудак, и до сих пор не знаю, куда в таких случаях ходят-то!) - и всё-таки ухитрилась втюхать нам своего чёртового Альберта!