"Опомнись, слышишь, опомнись! Мы наблюдаем за каждым твоим шагом и контролируем каждое твое движение. Когда мы захотим, мы сможем заставить тебя действовать так, как нам нужно!"
"Нет, решение принято мною окончательно и бесповоротно. Назад пути уже нет…"
"Ты не можешь вмешиваться! – настаивал голос. – Не должен! Это бессмысленно, подумай об этом! В конце концов, ты же -- не человек!"
– А кто же я? – уже вслух спросил Харман, но голос, словно испугавшись, что выдал некую тайну, замолчал.
Время раздумий кончилось, настала пора действовать. Харман попытался встать, но неведомая сила сковала все его тело и бросила опять на кровать. В мозгу, сменяя друг друга, проносились обрывки мыслей и образов, никак не связанных между собой, j
Он попытался соредоточиться. После долгих усилий ему это удалось. Постепенно беспорядок в сознании отступал, только в голове что-то гудело и пищало. ‹
Харман заставил себя встать. Как ребенок, который учится ходить, сделал несколько шагов…
Сколько времени длилось сопротивление противоборствующей силы, он не знал. Когда наконец оно совсем ослабло и контроль над телом был восстановлен, была уже глубокая ночь.
Перед особняком фон Риббеля не было видно ни души. Лагерь, окутанный промозглым, воняющим гнилью туманом, казался вымершим. Мертвенный свет прожекторов клубился вместе с туманом. И ощущение нереальности окружающего мира опять охватило Хармана, но только на миг. |
Дверь на веранду оказалась запертой, но это не смутило обер-лейтенанта. Он умел открывать любые замки с помощью подручных средств.
Из-под двери кабинета фон Риббеля сочился слабый свет. К удовлетворению Хармана, дверь эта оказалась открытой.
Комендант, видимо, привык засиживаться допоздна. Уютно расположившись в мягком кресле со стаканом глинтвейна, при свете настольной лампы он листал какую-то пухлую книгу.
Увидев перед собой Хармана, фон Риббель опешил и некоторое время изумленно взирал на него. Потом пришел в себя и расслабился.
– "Идет народ многочисленный и сильный, какого еще не было от века… Перед ним была земля, как сад Эдемский, а после него"… – нараспев прочитал он в книге.
– "Унылая пустыня", – вежливо закончил Харман, усаживаясь в кресло напротив коменданта.
– Что-нибудь стряслось? – спросил фон Риббель, аккуратно закладывая страницу в книге. – Слушаю вас.
– Я должен возвращаться, -- сказал обер-лейтенант.
– Именно сейчас? – удивился фон Риббель. – Среди ночи?
– Именно так, господин оберштурмбанфюрер.
– А почему такая спешка? – закуривая, осведомился комендант. – Может быть, завтра сюда нагрянут русские танки? Или настанет конец света?
– Я не могу вам всего объяснить, но я должен еще до рассвета покинуть лагерь.
– А разве ваша машина уже готова к отправке? Насколько мне известно, еще не все ценности…
– Я не беру ценности, – прервал Харман своего собеседника. – Я оставляю их влагере.
– Не понял, – протянул фон Риббель. – Что это значит, Харман?
– Вопросы потом. Выслушайте меня. У меня мало времени. В мире все относительно, – начал объяснять Харман ("Что я теряю время? – мелькнуло у него в голове. – Он же все равно не поймет"). – Для вас наибольшую ценность представляют деньги, золото, власть над людьми. Для нас же наивысшей ценностью был, есть и будет человек.
– Один момент. Для кого это – для вас? Кто вас сюда прислал? И с какой целью?
– Я не буду вам ничего объяснять, – сказал Харман. – Я буду краток. Вместо ценностей я заберу с собой пятьдесят детей и солдата Верке.
Фон Риббель ошарашенно воззрился на Хармана. Потом его правая рука напряглась и дернулась куда-то под стол.
– Сидеть! – спокойно приказал Харман. – Не осложняйте ситуацию. Я все равно выстрелю первым.
– Зачем вам дети? -- после паузы спросил комендант.
– Я хочу их спасти. 1
– Ax вот как! – издевательски осклабился фон Риббель. – Значит, в вас пробудился гуманист? Прекрасно. Но позвольте задать вам один вопрос. Что вы будете с ними делать? Куда вы их повезете? Вокруг идет война. Уж не говоря о том, что на первом же дорожном посту вас остановят и арестуют как лицо, передвигающееся без сопроводительных документов. Может быть, у вас есть возможность переправить детей через линию фронта? Очень и очень в этом сомневаюсь. И вообще, я считал вас более умным человеком… И потом, вы не учитываете еще одного фактора. Видите ли, пребывание в нашем заведении неизбежно накладывает определенный отпечаток не только на внешность, но и на память, на психику ребенка. Уже сейчас у них нет памяти. Следовательно, у них нет прошлого, а раз так, то нет и будущего. Вы даруете им жизнь, но подумайте, каким мучением она для них обернется, потому что они никогда не забудут Харвица. Они просто обречены на смерть, Харман. Кроме того, здесь же содержатся их родители, и, увозя детей, вы лишаете их отца и матери.
– Прекратите, фон Риббель, – устало сказал Харман. – Вы изложили мне формально-логические доводы, чтобы убедить меня, что я не прав. Но формальная логика часто оказывается демагогией, и меня вы не переубедите. Берите бумагу и пишите распоряжение на выдачу мне детей и Верке.
– А если я откажусь? – поинтересовался комендант.
– У меня достаточно возможностей, чтобы добиться желаемого результата, но я не хотел бы их использовать. 11
По лицу фон Риббеля Харман понял, что тот не верит ему. Тогда обер-лейтенант сосредоточился и сказал вдруг непреклонным голосом: Т|
– Поднимите вашу правую руку. Не можете? А теперь? – Он опять бросил пристальный взгляд на правую руку коменданта, продолжая говорить: – Теперь ваша рука поднимается независимо от вашей воли, она берет ручку и начинает писать: "Распоряжение"…
Когда текст документа был полностью написан под диктовку Хармана и рука фон Риббеля поставила подпись, обер-лейтенант взял бумагу и сказал: I
– А теперь я освобождаю вас.
Фон Риббель сидел, окаменев. По его бледному лицу ползли, словно капли дождя, крупные горошины пота. Он с шумом выдохнул воздух и воскликнул:
– Невероятно! Фантастика! Кто же вы, Харман? Гипнотизер? J
– А вы? – спросил Харман. – Как могло получиться, что вы, образованный, культурный человек, ценящий достижения человеческого духа, подчинились фашистам? Выжестали преступником! |
Фон Риббель криво усмехнулся.
– "И возненавидел я жизнь, Ибо злом показалось мне то, что делается под солнцем, Ибо всё – суета и погоня за ветром!" – процитировал на память он. – Я не знаю, откуда вы и как обстоит дело у вас, а в нашем мире царит культ силы. Тот, кто слабее, всегда подчиняется сильным и, в свою очередь, начинает подчинять себе тех, кто слабее его. Если же он выпадает из этой схемы, его попросту раздавят, уничтожат. Возьмем, к примеру, вашего Верке. Наверное, вы считаете его героем, а, по-моему, он – самый обыкновенный дурак…
– Герой не может быть дураком, – возразил Харман. – Но умный может быть трусом, как вы, оберштурмбанфюрер…
Он пристально посмотрел на коменданта, и тот, словно не замечая Хармана, стал бесцельно листать взад-вперед свой талмуд. Он мог бы двигаться, ходить и разговаривать, но на самом деле его сознание было мертво…
Автостоянку охранял солдат. Харман дал ему возможность изучить бумагу фон Риббеля, потом сел в кабину машины-сейфа, прогрел мотор и потихоньку тронулся в детский сектор.У караульного помещения он затормозил.
За дощатым столом охранники, которые ждали своей очереди идти на дежурство, развлекались картами и губными гармошками. На стенах висели автоматы, сумки с гранатами, кнуты со свинцовыми наконечниками, плетки и прочие принадлежности.
Харман осведомился, кто тут цугвахман, и протянул бумагу вытянувшемуся по стойке "смирно" унтершарфюреру. Тот прочитал приказание коменданта и выразил готовность помочь обер-лейтенанту.
Они вместе отправились в детские блоки.
Около двух часов ушло на то, чтобы отобрать необходимое количество детей. При этом Харман старался выбирать наиболее слабых, истощенных и измученных, зная, что не сегодня-завтра их все равно отправят либо к доктору Кетцелю, либо в "лазарет".
Унтершарфюрер равнодушно наблюдал за тем, как Харман отбирает детей, потом равнодушно построил их и равнодушно повел к караулке. Его равнодушие было равнодушием хладнокровного палача. Впрочем, дети тоже равнодушно относились к тому, что их куда-то среди ночи ведут два немецких офицера. Но это уже было равнодушие жертв.
Вероятно, они думали, что их ведут на смерть, потому что Харман, шедший позади этой ужасной колонны живых скелетиков, слышал, как старшие дети уговаривали младших не бояться.
Харман хотел тоже успокоить их, но потом понял, что они все равно ему не поверят.
До машины дошли молча. Харман открыл ключом заднюю дверь кузова и стал по одному подсаживать детей в фургон. Там было душно – машина быстро нагревалась – и он стал опасаться, как бы дети не задохнулись внутри стальной коробки в дороге. Но потом он вспомнил о вентиляции.
Его расчет на пятьдесят детей оказался верным: последних пришлось буквально втискивать в кузов фургона. Потом Харман отпустил унтершарфюрера и, выждав, пока он отойдет на достаточное расстояние, быстро залез под машину. Он не знал, зачем он это делает. Он инстинктивно ощущал, что к днищу прикреплено большое устройство, рычажок которого надо повернуть ровно на три оборота против часовой стрелки. Харман действовал как автомат, но теперь он знал, что максимум через два часа эта машина должна находиться на лесной дороге, на которую можно свернуть с шоссе после моста, в пяти километрах от него…