- Вот, то-то, что - долетит. Вот, в Европе они тогда взовьются.
- Кто взовьётся?
- Как, кто взовьётся? Враги наши взовьются. На, теперь, выкуси, - Марс-то чей? - русский.
- Да, это бы здорово.
Кузьмин пододвинулся на ящике. Подошёл Лось, сел, взял кружку с дымящимся чаем:
- Хохлов, не согласитесь лететь со мной?
- Нет, Мстислав Сергеевич, - важно ответил Хохлов, - не соглашусь, боюсь.
Лось усмехнулся, хлебнул кипяточку, покосился на Кузьмина:
- А вы, милый друг?
- Мстислав Сергеевич, да я бы с радостью полетел, - жена у меня больная, не ест ничего. Съест крошку, - всё долой. Так жалко, так жалко…
- Да, видимо - придётся лететь одному, - сказал Лось, поставив пустую кружку, вытер губы ладонью, - охотников покинуть землю - маловато. Он опять усмехнулся, качнул головой. Вчера - барышня приходила по объявлению: "Хорошо, говорит, я с вами лечу, мне 19 лет, пою, танцую, играю на гитаре, в Европе жить не хочу, - революции мне надоели. Визы на выезд не нужно?". Что у этой барышни было в голове - не пойму до сих пор. Кончился наш разговор, - села барышня и заплакала: - "Вы меня обманули, я рассчитывала, что лететь нужно гораздо ближе". Потом, молодой человек явился, - говорит басом, руки потные: "Вы, говорит, считаете меня за идиота, лететь на Марс невозможно, на каком основании вывешиваете подобные объявления?". Насилу его успокоил.
Лось опёрся локтями о колени и глядел на угли. Лицо его в эту минуту казалось утомлённым, лоб сморщился. Видимо, он весь отдыхал от длительного напряжения воли. Кузьмин ушёл с чайником за водой. Хохлов кашлянул, сказал:
- Мстислав Сергеевич, самому-то вам, разве, не страшно?
Лось перевёл на него глаза, согретые жаром углей:
- Нет, мне не страшно. Я уверен, что опущусь удачно. А если неудача, удар будет мгновенный и безболезненный. Страшно другое. Представьте так, - мои расчёты окажутся неверны, я не попаду в притяжение Марса: - проскочу мимо. Запас топлива, кислорода, еды - мне хватит надолго. И вот - лечу во тьме. Впереди горит звезда. Через тысячу лет мой окоченелый труп влетит в её огненные океаны. Но эти тысячу лет - мой летящий во тьме труп! Но эти долгие дни, покуда я ещё жив, - а я буду жить только в проклятой коробке, - долгие дни безнадёжного отчаяния - один во всей вселенной. Не смерть страшна, но одиночество. Не будет даже надежды, что Бог спасёт мою душу. Я - заживо в аду. Ведь ад и есть моё безнадёжное одиночество, распростёртое в вечной тьме. Это - действительно страшно. Очень мне не хочется лететь одному.
Лось прищурился на угли. Рот его упрямо сжался. В воротах показался Кузьмин, позвал оттуда в полголоса:
- Мстислав Сергеевич, к вам.
- Кто? - Лось быстро поднялся.
- Солдат какой-то вас спрашивает.
В сарай, вслед за Кузьминым, вошёл давешний солдат, читавший объявление на проспекте Красных Зорь. Коротко кивнул Лосю, оглянулся на леса, подошёл к столу:
- Попутчика надо вам?
Лось пододвинул ему стул, сел напротив.
- Да, ищу попутчика. Я лечу на Марс.
- Знаю, в объявлении сказано. Мне эту звезду показали давеча. Далёко, конечно. Условия какие хотел я знать: жалование, харчи?
- Вы семейный?
- Женатый, детей нет.
Солдат ногтями деловито постукивал по столу, поглядывал кругом с любопытством. Лось вкратце рассказал ему об условиях перелёта, предупредил о возможном риске. Предложил обеспечить семью, и выдать жалованье вперёд деньгами и продуктами. Солдат кивал, поддакивал, но слушал рассеянно.
- Как, вам известно, - спросил он, - люди там, или чудовища обитают?
Лось крепко почесал в затылке, засмеялся:
- По-моему - там должны быть люди. Приедем, увидим. Дело вот в чём: уже несколько лет на больших радиостанциях в Европе и в Америке начали принимать непонятные сигналы. Сначала думали, что это - следы бурь в магнитных полях земли. Но таинственные звуки были слишком похожи на азбучные сигналы. Кто-то настойчиво хочет с нами говорить. Откуда? На планетах, кроме Марса, не установлено пока жизни. Сигналы могут итти только с Марса. Взгляните на его карту, - он, как сеткой, покрыт каналами. Видимо, там есть возможность установить огромной мощности радиостанции. Марс хочет говорить с землёй. Пока мы не можем отвечать на эти сигналы. Но мы - летим на зов. Трудно предположить, что радиостанции на Марсе построены чудовищами, существами, не похожими на нас. Марс и земля, - два крошечные шарика, кружащиеся рядом. Одни законы для нас и для них. Во вселенной носится живоносная пыль, семена жизни, застывшие в анабиозе. Одни и те же семена оседают на Марс и на землю, на все мириады остывающих звёзд. Повсюду возникает жизнь, и над жизнью всюду царствует человекоподобный: нельзя создать животное, более совершенное, чем человек, - образ и подобие Хозяина Вселенной.
- Еду я с вами, - сказал солдат решительно, - когда с вещами приходить?
- Завтра. Я должен вас ознакомить с аппаратом. Ваше имя, отчество, фамилия?
- Алексей Гусев, Алексей Иванович.
- Занятие?
Гусев, словно рассеянно, взглянул на Лося, опустил глаза на свои постукивающие по столу пальцы.
- Я грамотный, - сказал он, - автомобиль ничего себе знаю. Летал на аэроплане наблюдателем. С восемнадцати лет войной занимаюсь, - вот, всё моё и занятие. Свыше двадцати ранений. Теперь нахожусь в запасе. Он вдруг ладонью шибко потёр темя, коротко засмеялся. - Ну и дела были за эти-то семь лет. По совести говоря, - я бы сейчас полком должен командовать, - характер неуживчивый. Прекратятся военные действия, - не могу сидеть на месте: сосёт. Отравлено во мне всё. Отпрошусь в командировку, или так убегу. - Он опять потёр макушку, усмехнулся, - четыре республики учредил, в Сибири да на Кавказе, и городов-то сейчас этих не запомню. Один раз собрал три сотни ребят, - отправились Индию воевать. Хотелось нам туда добраться. Но сбились в горах, попали в метель, под обвалы, побили лошадей. Вернулось нас оттуда немного. У Махно был два месяца, ей-Богу. На тройках, на тачанках гоняли по степи, - гуляй душа! Вина, еды - вволю, баб - сколько хочешь. Налетим на белых, или на красных, - пулемёты у нас на тачанках, - драка. Обоз отобьём, и к вечеру мы - вёрст уж за восемьдесят. Погуляли. Надоело, - мало толку, да уж и мужикам махновщина эта стала надоедать. Ушёл в Красную армию. Потом поляков гнали от Киева, - тут уж я был в коннице Будённого. Весь поход - рысью. Поляков били с налёту, - "Даёшь Варшаву"! А под Варшавой сплоховали, - пехота не поддержала. В последний раз я ранен, когда брали Перекоп. Провалялся после этого, без малого, год по лазаретам. Выписался, - куда деваться? Тут эта девушка моя подвернулась, - женился. Жена у меня хорошая, жалко её, но дома жить не могу. В деревню ехать, - отец с матерью померли, братья убиты, земля заброшена. В городе тоже делать нечего. Войны сейчас никакой нет, - не предвидится, Вы уж, пожалуйста, Мстислав Сергеевич, возьмите меня с собой. Я вам на Марсе пригожусь.
- Ну, очень рад, - сказал Лось, подавая ему руку, - до завтра.
БЕССОННАЯ НОЧЬ
Всё было готово к отлёту с земли. Но два последующие дня пришлось, почти без сна, провозиться над укладкой внутри аппарата, в полых подушках, множество мелочей. Проверяли приборы и инструменты. Сняли леса, окружавшие аппарат, разобрали часть крыши. Лось показал Гусеву механизм движения и важнейшие приборы, - Гусев оказался ловким и сметливым человеком. На завтра, в шесть вечера, назначили отлёт.
Поздно вечером Лось отпустил рабочих и Гусева, погасил электричество, кроме лампочки над столом, и прилёг, не раздеваясь, на железную койку, - в углу сарая, за треногой телескопа.
Ночь была тихая и звёздная. Лось не спал. Закинув за голову руки, глядел на сумрак - под затянутой паутиной крышей, и то, от чего она назавтра бежал с земли, - снова, как никогда ещё, мучило его. Много дней он не давал себе воли. Сейчас, в последнюю ночь на земле, - он отпустил сердце: мучайся, плачь.
Память разбудила недавнее прошлое… на стене, на обоях - тени от предметов. Свеча заставлена книгой. Запах лекарств, - душно. На полу, на ковре - таз. Когда встаёшь и проходишь мимо таза - по стене, по тоскливым, сумасшедшим цветочкам - бегут, колышатся тени предметов. Как томительно! В постели то, что дороже света, - Катя, жена, - часто, часто, тихо дышит. На подушке - тёмные, спутанные волосы. Подняты колени под одеялом. Катя уходит от него. Изменилось, недавно такое прелестное, кроткое лицо. Оно - розовое, неспокойное. Выпростала руку и щиплет пальцами край одеяла. Лось снова, снова берёт её руку, кладёт под одеяло. "Ну, раскрой глаза, ну - взгляни, простись со мной". Она говорит жалобным, чуть слышным голосом: "Ской окро, ской окро". Детский, едва слышный, жалобный её голос хочет сказать: - "открой окно". Страшнее страха - жалость к ней, к этому голосу. "Катя, Катя - взгляни". Он целует её в щёки, в лоб, в закрытые веки. Но не облегчает её жалость. Горло у неё дрожит, грудь поднимается толчками, пальцы вцепились в край одеяла. "Катя, Катя, что с тобой?…" Не отвечает, уходит… Поднялась на локтях, подняла грудь, будто снизу её толкали, мучили. Милая голова отделилась от подушки, закинулась… Она опустилась, ушла в постель. Упал подбородок. Лось, сотрясаясь от ужаса и жалости, обхватил её, прижался. Забрал в рот одеяло.
На земле нет пощады…
Лось поднялся с койки, взял со стола коробку с папиросами, закурил и ходил некоторое время по тёмному сараю. Потом, взошёл на лесенку телескопа, нашёл искателем Марс, поднявшийся уже над Петербургом, и долго глядел на небольшой, ясный, тёплый шарик. Он слегка дрожал в перекрещивающихся волосках окуляра.