- Когда я был мальчиком, мы никогда не смеялись над старшими; мы уважали их, - сказал Грэнсэр.
Мальчики не обратили внимания на это замечание, и Грэнсэр продолжал изливать потоки жалоб, выражая свое недовольство. Но на этот раз он был осторожней и не сжег себе рта. Все принялись за еду, хватая куски руками, громко чавкая и сопя. Третий мальчик - Заячья Губа - насыпал горсть песка в раковину, которую ел старик; и когда песок захрустел между его десен, поднялся снова громкий смех. Не подозревая, что с ним сыграли шутку, он кашлял и плевался до тех пор, пока Эдвин, сжалившись, не принес ему в тыкве воды прополоскать рот.
- Где же крабы, Хоу-Хоу? - спросил Эдвин. - Теперь Грэнсэр хочет закуски.
Глаза старика снова жадно блеснули, когда он получил большого краба. Это была целая скорлупа, но все мясо было вынуто. Трясущимися руками и дрожа от предвкушения наслаждения, старик отломил ногу краба и нашел ее совершенно пустой.
- А где же крабы, Хоу-Хоу? - захныкал он. - Где же они?
- Я пошутил, Грэнсэр. Это не крабы. Я не нашел ни одного.
Мальчики были в восторге, видя разочарование старика и слезы, капающие из его глаз. Потом незаметно Хоу-Хоу положил в пустую скорлупу только что испеченного краба. Над мясом поднималось маленькое ароматное облачко пара. Это заставило старика принюхаться, и он заглянул внутрь скорлупы. Переход от горя к радости был мгновенен. Он сопел, пыхтел и ворчал от восторга, принимаясь за еду. Для мальчиков это было привычное зрелище, так же как невнятные восклицания, которых они не понимали.
- Майонез! Подумайте только - майонез! Шестьдесят лет прошло с тех пор, как был сделан последний! Два поколения - и нет даже помину о нем. А в те дни в каждом ресторане можно было получить краба.
Пресытившись, он вздохнул и, вытерев руки о свои голые колени, стал смотреть на море. Утолив голод, он предался воспоминаниям:
- Подумать только! Я видел этот берег, весь усеянный мужчинами, женщинами и детьми в ясное воскресное утро. Тогда ни один медведь не угрожал. А здесь, на холме, был большой ресторан, где вы могли получить все, чего душе угодно. Четыре миллиона людей жили тогда в Сан-Франциско. А теперь-то во всей области нет и сорока человек. А сколько пароходов приходило и уходило через Золотые Ворота! А воздушные корабли - дирижабли и аэропланы! Делали они по двести миль в час. Это был тот минимум, который требовался по договорам с компаниями Нью-Йорка и Сан-Франциско. Был здесь один парень француз, - я забываю его имя, - который едва не достиг трехсот. Дело было рискованное, очень рискованное для предусмотрительных людей, но он был на верном пути и добился бы своего, если бы не Великая чума. Когда я был мальчиком, жили люди, помнившие появление первых аэропланов. А теперь, шестьдесят лет назад, мне пришлось увидеть последний.
Старик продолжал разглагольствовать, не замечаемый мальчиками; они давно привыкли к его болтовне, и в их словаре недоставало многих слов, употребляемых им. Было заметно, что в его странных речах как будто возрождается старый английский язык. Когда же он обращался к мальчикам, его речь становилась снова неуклюжей и простой.
- Но в те времена не было столько крабов, - продолжал старик. - Они считались деликатесами, и их сезон продолжался не больше месяца. А теперь крабы доступны круглый год. Подумать - ловить сколько угодно крабов, в какое угодно время на берегу Высокого Дома!
Внезапное смятение среди коз подняло мальчиков на ноги. Собаки, лежавшие у огня, бросились на помощь своему товарищу, стерегшему стадо, а козы сбились в кучу под защиту человека. С полдюжины волков, худых и серых, бродили вокруг песчаных холмиков, скаля зубы на ощетинившихся собак. Пущенная Эдвином стрела упала слишком близко. Заячья Губа пращой - подобной праще Давида в его единоборстве с Голиафом - бросил камень, просвистевший в воздухе. Он упал в стаю волков, и они скрылись в темную чащу эвкалиптового леса. Мальчики рассмеялись и снова улеглись на песок, в то время как Грэнсэр тяжело вздыхал. Он поел слишком сытно и продолжал бормотать.
- Преходящие мысли исчезают словно пена, - процитировал он. - Да, все это - пена и все бренно. Вся человеческая работа на земле тоже не что иное, как пена. Человек приручил животных, истребил хищников и очистил землю от диких растений. Но он исчез, и первобытная жизнь вернулась снова, сметая всю работу человека, - леса заглушили его поля, хищники напали на его стада, и теперь волки рыщут на берегу Высокого Дома. - Он был в ужасе от этой мысли. - Там, где четыре миллиона людей жили счастливые, ныне бродят дикие волки, и наше одичавшее потомство защищается доисторическим оружием от своих свирепых врагов. Подумать только! И все это - Алая смерть.
Эти последние слова привлекли внимание Заячьей Губы.
- Он всегда так говорит, - обратился он к Эдвину. - Что такое алый?
- Алость клена потрясает меня, словно звук охотничьего рога, - снова процитировал старик.
- Это все равно что красный, - ответил Эдвин. - Ты не знаешь этого потому, что происходишь из рода Шоферов. Они никогда ничего не знали. Никто из них. Алый и есть красный - я знаю это.
- Но красный есть красный, не правда ли? - проворчал Заячья Губа. - Что тут хорошего называть петуха алым?.. Грэнсэр, почему ты всегда говоришь слова, которых никто не понимает? - спросил он. - Алый ничего не значит, а красный есть красный. Почему же ты не говоришь "красный"?
- Красный - это не совсем верно, - был ответ. - Чума была алой. Все лицо и тело становились алыми - в течение одного часа. Разве я не знаю? Разве я недостаточно видел все это? И я говорю вам, что она была алой, потому что - да, потому что она была алой. Другого слова нет для нее.
- Красное для меня достаточно хорошо, - настойчиво проворчал Заячья Губа. - Мой отец называет красное красным, а он-то кое-что знает. Он говорит, что все умерли от Красной смерти.
- Твой отец простой человек и произошел от простого человека, - горячо возразил Грэнсэр. - Разве я не знаю, от кого Шоферы произошли? Твой дед был шофером, без образования. Он работал на других. Но твоя бабушка была хорошего происхождения, только дети не пошли в нее. Разве я не помню, когда я встретил их ловящими рыбу у Темескальского озера?
- Что такое образование? - спросил Эдвин.
- Называть красное алым, - усмехнулся Заячья Губа и снова стал нападать на Грэнсэра. - Мой отец говорил мне - а он слышал от своего отца, - что твоя жена была Санта-Розана. Он говорил - перед Красной смертью она была кухаркой, хотя я не знаю, что такое кухарка. Скажи-ка мне, Эдвин.
Но Эдвин в недоумении покачал головой.
- Да, верно, она была прислугой, - признал Грэнсэр, - но она была хорошая женщина; твоя мать была ее дочерью, Заячья Губа. После чумы осталось очень мало женщин, и я мог взять в жены только ее, хотя она и была кухаркой, как ее называет твой отец. Но нехорошо так говорить о своих предках.
- Отец говорит, что жена первого Шофера была леди.
- Что такое леди? - спросил Хоу-Хоу.
- Леди - жена Шофера, - был быстрый ответ Заячьей Губы.
- Первого Шофера звали Биллом; он был простой парень, как я говорил вам раньше, - объяснял старик, - но его жена была леди - настоящая леди. До Алой смерти она была женой Ван-Вардена, председателя Совета промышленных магнатов; он был один из дюжины управлявших Америкой. Он был миллиардер, восемьсот миллионов долларов - таких вот монет, как в твоем кармане, Эдвин. Но пришла Алая смерть, и его жена стала женою Билла, первого Шофера. Он ее бил. Я сам видел это.
Хоу-Хоу, лежа на животе, лениво роясь в песке, вдруг вскрикнул и, осмотрев ноготь, а затем ямку, которую он вырыл, стал быстро разрывать землю. Оба мальчика присоединились к нему и начали копать вместе с ним, пока не обнажились три скелета. Два казались взрослыми, а третий - подростком. Старик тоже подполз посмотреть на находку.
- Жертвы чумы, - проговорил он. - Последние дни они умирали повсюду. Это, вероятно, целая семья, бежавшая от заразы и погибшая здесь, на берегу Высокого Дома. Они… Что ты делаешь?
Этот вопрос был в ужасе задан Эдвину, который, вытащив охотничий нож, принялся выламывать зубы в одном черепе.
- Нанижу их, - был ответ.
Трое мальчиков принялись с шумом за дело, в то время как Грэнсэр разговаривал сам с собой:
- Вы настоящие дикари. Вот уж появился обычай носить человеческие зубы. В следующем поколении вы просверлите себе носы и уши и будете носить украшения из кожи и костей. Я знаю. Человечество обречено опускаться все глубже и глубже в первобытную тьму и снова начать свою кровавую погоню за цивилизацией. Когда мы размножимся так, что нам станет тесно, мы начнем убивать друг друга. А потом, я думаю, вы будете носить вокруг талии человеческие скальпы так же просто, как ты, Эдвин, самый благоразумный из моих внуков, смастерил вот эту цепочку. Брось ее.
- Какой шум поднимает этот старый гусак, - заметил Заячья Губа, вытащив все зубы и принимаясь за дележ.
Они были очень быстры и резки в своих движениях, и в моменты горячего спора при дележе они обменивались фразами, походившими на рычание. Они перебрасывались короткими односложными восклицаниями, и их разговор был сплошной тарабарщиной. Были намеки на грамматические конструкции, свойственные более высокой культуре. Даже речь Грэнсэра была настолько искажена, что, если бы ее привести в точности, она была бы непонятна читателю. Но таким языком он говорил с мальчиками. Когда же он болтал сам с собой, его говор постепенно превращался в чисто английскую речь. Фразы становились длинней, ритмичней и даже - литературными.
- Расскажи нам о Красной смерти, Грэнсэр, - попросил Заячья Губа, когда дележ зубов окончился.
- Алой смерти, - поправил Эдвин.